Пламя моей души (СИ) - Счастная Елена. Страница 16

— Коли ничего мне больше сказать не хочешь, то уж прости меня за всё. За всё, чем обидел тебя. И вот, — он протянул обручье. — Коли решишь вдруг, что я сгожусь тебе в мужья, то надень просто — и я пойму всё.

Холодное украшение легло в ладонь, которую Елица протянута почти неосознанно. От мысли, что может прийти такой день, когда доведётся надеть его, становилось как-то горячо в голове. Ещё несколько лун назад она и подумать о том не могла бы. А сейчас… Разобраться бы в том, что Макошь ей нитями на судьбе напутала. А там и видно станет.

Пока она подарок Чаяна спрятала от глаз Веи — а то неровен час расспрашивать примется да домысливать на свой лад то, что Елица говорить ей не захочет. А коли одна баба знает, так и все, посчитай. И без того её почти что замуж за княжича выдали, а там и вовсе спасения от сплетен не будет.

— Спасибо. Но то, что я приняла его, не значит ничего, — всё ж решила уточнить Елица.

Чаян покивал и вдруг опустился наземь, сложил руки на согнутые колени и в озёрную, уже подёрнутую к вечеру туманом даль уставился.

— Езжай обратно. Я сам до детинца доберусь, — бросил отстранённо.

Как будто осерчал люто, несмотря на все объяснения. Словно уязвила Елица его самые лучшие чувства. Она медленно пошла обратно к повозке, слушая ещё его дыхание ровное, хоть и рассерженное, а после — шорох травы под ногами и тихий плеск воды.

Радай, кажется, вовсе не удивился решению Чаяна остаться на берегу, молча сел на облучок снова, перестав гонять веточкой муравьёв на тропинке, и к городу резво повернул. А Елица не удержалась — обернулась всё ж на княжича, пока ещё не скрылись в лесу. Он сидел, уперев лоб в ладонь, крепко о чём-то задумавшись. И как будто даже жаль его стало на миг: ведь ехал в Остёрск с надеждами на то, что князем станет, а вот теперь он такая же неприкаянная душа, как и она. И, верно, остаётся одно: вместе путь этот продолжать да искать ответы, которые могли бы жизнь их снова вернуть в привычное спокойное русло. Но только она, как и река, вечно текущая и обновляющая воды, прежней уже никогда не станет.

До Остёрска добрались, как смеркаться уж начало. Наполнила воздух зыбкая мгла, перетекали в ней, словно в киселе, голоса сверчков и птиц, что уже скоро должны были смолкнуть. И всё было, кажется, спокойно, да навстречу повозке выскочил, едва под копыта не попав, отрок совсем ещё юный. Елица-то и своих в Велеборске не всех по именам знала, а тут и вовсе.

Он выпучил глаза, схватился за повод мерина, который, напугавшись больше, чем он, теперь недовольно пофыркивал и прядал ушами.

— Княжна, — выпалил мальчишка, выглядывая из-за лошади. — Скорее, твоя помощь нужна.

Она тут же из повозки выбралась, гадая, зачем понадобиться кому-то могла, да ещё и так скоро. Махнула Вее — в горницу иди. Но не успела ещё отрока ни о чём расспросить, как вышел со двора дружинного навстречу Леден, оглядывая всех, кто возле повозки сейчас стоял.

— А Чаян где? — бросил сухо, без приветствия, хоть и не виделись ещё сегодня. — Вы вместе с ним уехали, кажется?

И такое негодование страшное вдруг в груди вспыхнуло, как не было в мгновения самых страшных обид на старшего Светоярыча. Но и в глазах Ледена сейчас плясали злые искры, словно крошево льдистое пересыпалось. А может, просто казалось так. Но княжич был явно рассержен чем-то. Уж тем, что случилось, или прогулкой Елицы с братом?

— Чаян остался. Решил один побыть, — ответила она в том же духе.

Леден и брови приподнял слегка, внимательно оглядывая её лицо. И, кажется, успокоился даже немного.

— Идём, тут без тебя, знать, не справиться, — он повернул к терему, безмолвно приказывая за ним идти.

Елица и пошла, едва на бег не сбиваясь, чтобы догнать его — таким широким шагом он шёл, вовсе не заботясь о том, что она отстаёт.

— Так что случилось-то? — спросила, как сумела с ним поравняться.

— Радана привезли недавно. Можно сказать уж, только что, — Леден заложил руки за спину и опустил на неё взор. — Ранен он сильно. Говорят, почти в себя не приходит. Мучается всё, жар у него.

Елица так и ухватила княжича под локоть: колени её подкосило прямо на ходу. Леден поймал за руку, сжал в ладони своей, обдав до локтя лёгкой прохладой. Потянул за собой вверх по всходу и отвёл внутрь терема. И всё это время Елица даже слова вымолвить не могла лишнего: до того страшно стало за Радана. Как случиться такое могло?

— Кто ранил-то? — всё ж спросила она, пока шли до нужной хоромины.

— Кмети говорят, после встречи с Зимавой по дороге на них варяжья ватага налетела. Да быстро они отхлынули, как поняли, что совладать не смогут. Наверное, Радана забрать хотели. Да сами же и ранили случайно.

— Варяги? — Елица сильнее сжала пальцами ладонь Ледена, за которую так и продолжала цепляться. И отпускать её не хотелось. — Откуда?

— А как ты думаешь, откуда им рядом с княгиней взяться?

— Эрвар?

Леден кивнул только. На миг он приостановился перед дверью и открыл её, пропуская Елицу внутрь. Душно тут было, травами пахло и раной несвежей — едва заметно, сладковато. Хлопотали в полумраке две челядинки, заменяя воду в кадке, что стояла у лавки, на которой лежал, вытянувшись, Радан. Мальчик не шевелился, только дышал рвано и часто. Иногда грудь его замирала на миг — тогда внутри аж ёкало — вдруг не начнёт вздыматься снова?

Елица быстро подошла к нему, одеяло отогнула и осмотрела рану, что осталась в боку Радана, едва затянутая зыбкой коркой, воспалённая, даже чуть потемневшая на рваных краях. Наконечники на стрелах, видно, хитрые были. Да много раз она слышала, что ватажники с севера, затерявшись в дружине Борилы, исподволь служили Эрвару одному, его приказы выполняли. Да Зимавы, вестимо. И порой они сражались нечестно, подло, используя как раз вот такие уловки: если и ранил стрелой, хлопот этим много доставил, потому как наконечник достать сложно. Да только кабы знали они, что этим могут и невинной вовсе душе навредить.

— В ближайшей веси от места того, где напали на отряд наш, лекарка вынула стрелу. Травками залечить попыталась, но плохо помогло, — снова заговорил Леден, остановившись рядом. — Вот его сюда и повезли. Решили, что наши лекари всяко лучше.

— А я чем могу помочь? — едва ворочая онемевшим языком, пробормотала Елица. — Я ж не лекарка, не знахарка и не травница.

— Заговаривать раны ты умеешь, кажется, лучше многих, я слыхал, — в голосе княжича послышалась ободряющая улыбка. — Помогать можешь там, где лекарки не могут.

— Ты выдумал всё, — Елица повела плечом. — У тебя другое было...

И вдруг легла его ладонь рядом с шеей, сжала слегка — и по спине пронеслась дрожь лёгкая — не от холода вовсе или страха. Захотелось вдруг вынуть из кошеля обручье, что подарил Чаян и показать ему, спросить, что он о женитьбе брата думает? Увидеть на его лице хоть какие-то ответы. Елица слегка склонила голову к его руке — да не коснёшься ведь.

— Я не выдумал. Этот ты в себя веришь мало. Ты посмотри, может, поймёшь чего? Как помочь можно.

Елица, отогнав челядинку, села рядом с лавкой, где лежал Радан. Попробовала заговор простенький, чтобы на рану его наложить, успокоить хворь, что растекалась уже во все стороны от неё по телу. Но не нашла отклика даже самого малого, словно душа мальчика, жива его внутренняя, забились уже куда-то очень глубоко, готовясь совсем уйти. И пустота такая расплескалась в груди от понимания этого — холодная, гулкая. Елица отдёрнула руку.

— Я не могу. Он… — слова вдруг закончились все разом.

Она смотрела в неподвижное, бледное лицо Радана, так ясно, как никогда ещё в жизни, понимая, что помочь ему и правда не сумеет. Не дотянется. Заканчивается её власть там, где жизнь ещё теплится, где стремится ростком хотя бы самым малым к свету — протяни руку, помоги словами сильными — и вызволишь. А тут всё погрязло во мраке и, кажется, потекла уже душа маленького княжича к реке Смородине.

— Что? — переспросил Леден.

Она встала резко и тут же попала в оковы рук его, что схватили за плечи. Елица и хотела бы вытряхнуть из души тот сор безысходности, которым она наполнилась — как из мешка старого пыль — а не могла. И слёзы застыли в глазах жгучие — не разреветься бы. Леден встряхнул её легонько, призывая посмотреть на него.