Мой невыносимый телохранитель (СИ) - Манило Лина. Страница 19

Тру щёку, разгоняю толпы мурашек, родившихся от непрошенных воспоминаний.

— Это запрещённый приём, папа, — вздыхаю. — Я ведь уже не маленькая, да? У меня вон какой защитник имеется, всё будет хорошо. Прости, папа, утром приеду. Не сейчас.

Едва сдерживаюсь, чтобы не пустить в ход свой длинный язык и не выпустить на волю злые мысли. Я не хочу ругаться сейчас с отцом — не по телефону так точно.

От греха подальше уже хочу положить трубку, но отец останавливает меня. Говорит о том, что зря доверил меня Тимуру — тот не смог уберечь единственную дочь.

— Всего-то и нужно было: следить за тобой! — ярится отец, перекладывая часть своей вины на плечи Тимура.

И я не хочу участвовать в этом.

— Папа, нам всем нужно остыть. До завтра.

И, нажав на зелёную трубку, впихиваю телефон в руки Тимура.

— Он примчится к тебе домой, — говорю, уверенная в этом на две тысячи процентов.

Папа не любит споры, ненавидит, когда ему перечат и всегда “знает, как лучше будет для всех”. Потому вряд ли он будет терпеливо ждать, когда же я соберусь с мыслями и вернусь домой.

Он приедет сам и очень скоро.

— Я даже не сомневаюсь в этом, — усмехается Тимур и потирается носом о мою шею.

— Тогда не будем тратить время, — криво улыбаюсь и обхватываю небритые щёки Тимура руками. — Поцелуй меня.

18 глава

— Поцелуй меня.

Тимур замирает лишь на мгновение — в миллиметре от моих губ. Его так много сейчас, его запах вокруг, а тёмная бездна глаз утаскивает за собой. Я не могу оторвать взгляда от Каирова, хотя мне и больно на него смотреть, когда Тимур так близко, но вглядываюсь в своё личное солнце, и время перестаёт существовать.

Каиров набрасывается на меня с голодным остервенением, вкладывает в поцелуй все страхи, от которых — знаю это — ему самому неуютно. Тимур не привык бояться: ни за себя, ни за других, а за меня испугался, и я чувствую привкус паники на кончике его языка.

Руки в растрёпанных волосах создают на голове настоящий хаос, пальцы смещаются к скулам, держат крепко, надёжно. Я забываю, что нас могут увидеть, обо всём забываю, когда Тимур исступлённо целует моё лицо, словно поверить не может, что вот она я — живая и здоровая — вся в его власти.

Бесстыдно развожу ноги ещё шире, льну, трусь, выгибаюсь.

— Раздевайся, — хрипло. Тимур отстраняется и сглатывает, когда тяну вверх футболку. — К тебе точно никто не прикасался?

— Нет, — вру, потому что боюсь говорить правду. Тогда, уверена, Тимур прыгнет в машину, вернётся в то страшное место и убьёт всех. Потом на том свете достанет и снова убьёт с особой жестокостью. Нет, нельзя, немыслимо! — В том смысле… никто не трогал.

Вглядывается в мои глаза, но я не даю ему времени узнать правду: сбрасываю бюстгальтер.

— Эксгибиционистка, — тихо смеётся и кладёт руки на оголённую грудь, рождая этим сокрушающую волну удовольствия, пожаром расходящуюся по венам. — Это всё — только моё. Никому не отдам.

— Не отдавай.

— Сегодня я заберу тебя у отца.

Это не вопрос, а в голосе ни капли сомнения. Действительно заберёт и никого не спросит, а широкие ладони на моём теле очерчивают границы, за которые никому, кроме Тимура, заходить нельзя.

Тимур кладёт руки на мою талию, и я вздрагиваю, когда он в два счёта расправляется с замком на моих брюках и ловким движением спускает плотную ткань вниз. Слабая боль пронзает колено, но я мгновенно забываю о ней. Лёгкий тёплый ветер обдувает кожу, между ног влажно и горячо, и мне становится ещё жарче, когда через несколько секунд Каиров избавляется от своей одежды.

Господи, секс на капоте машины! Как пошло, развратно, неприлично, но всё это неважно, если с Тимуром.

Я руками опираюсь на прохладное железо, шире развожу бёдра, смотрю на Каирова бесстыдно. Облизываю губы, но Тимур качает головой и отходит в сторону. Щелчок, водительская дверца распахивается, шорох, негромкое хриплое ругательство, а после звук рвущейся фольги. Презервативы.

— Тимур… а можно я сама?

Во мне слишком много отчаянной смелости, но я не могу и не хочу себя контролировать, когда Тимур рядом — совсем сумасшедшей делаюсь.

Тимур становится напротив и протягивает мне на раскрытой ладони пакетик с презервативом. Заламывает тёмную бровь, упирает руки в мускулистые бока и даёт мне безмолвное разрешение.

Крупный член ощущается тяжёлым, с налитой кровью тёмной глянцевой головкой. Прежде чем надеть на него броню, смачиваю пальцы слюной и касаюсь бархатистой кожи. Неотрывно смотрю в глаза Тимура, а он закусывает нижнюю губу. Взгляд темнеет, подёргивается дымкой, а на скуле судорожно дёргается нерв.

Я на правильном пути, и снова проделываю с Тимуром тоже самое — пусть не очень опытно и ловко, но мне хочется подарить ему ещё больше удовольствия.

— Я так долго не выдержу, — говорит и толкается мне в ладонь. — Элла, с огнём играешь.

Но я не хочу останавливаться: сжимаю член у основания, с силой прохожусь рукой вверх-вниз, дурея от своей смелости и тихих стонов, рокотом в тишине. Тимур не выдерживает: вырывает у меня презерватив, бросает хриплое "доигралась" и за секунду раскатывает латекс.

Одной рукой фиксирует мои запястья, заводя руки над головой, укладывает на спину, нависает сверху. Второй рукой проводит по влажной промежности и шипит что-то неразборчивое, но определённо возбуждающее.

Тимур забывает об осторожности, а мне она тоже не нужна. Пусть будет диким, необузданным, нетерпеливым — каким угодно, но моим. С ума схожу от его напора, власти над моим телом, от колючей щетины, оставляющей следы на коже. Да пусть бы и больше оставлял, какая разница?

— Моя Ромашка, — стонет сдавленно, впивается в губы влажным горячим поцелуем, кусает нижнюю, оставляет мягкий влажный след на верхней, берёт в плен язык, и я взрываюсь от невыносимого контраста силы и нежности, грубости и заботы.

— Я люблю тебя, — выкрикиваю, и Тимур бурно кончает, впечатываясь в моё тело с запредельной скоростью.

Мы проводим так, замерев в моменте оглушительного счастья, наверное, час. А может быть, больше, но я не хочу никуда ехать. Не хочу видеться с отцом, который уже наверняка тараном сносит ворота Тимура. Физические повреждения, засохшая над губой кровь, колено вновь напоминают о себе, но больше всего болит в груди.

“Я же просила, просила”, — бьётся в голове мысль, трепещет пойманной птицей.

— Поехали, — говорю, словно в студёную прорубь ныряю с головой. — Если папа полезет к тебе драться, я буду рядом.

Тимур смеётся, запрокинув голову. До слёз.

— Защитница моя, — целует в кончик носа и уходит, чтобы через несколько мгновений вернуться с большой упаковкой влажных салфеток.

Сосредоточенно принимается стирать с моего лица грязь, кровь. Жаль, что от боли и тревоги так просто не избавиться.

Мы кое-как одеваемся, Тимур морщится, когда пропитанная кровью футболка снова касается его тела, а я решаю, что больше никогда не позволю, чтобы мой мужчина собой рисковал из-за меня. Тем более из-за амбиций моего отца.

Мотор тихо рокочет, машина плавно стартует. Тимур прибавляет газ, увеличивает скорость, словно боится куда-то не успеть. Или передумать. Чем ближе мы к дому, тем мрачнее он становится, а его рука машинально гладит моё колено.

— Мы справимся, — говорю, когда впереди показывается знакомая улица.

— Куда мы денемся? — усмехается, но лицо его каменеет, когда в свете фар вырисовываются контуры знакомой нам обоим машины.

Папа.

Он стоит, засунув руки в карманы и смотрит на нас. Похожий на статую, большой и широкоплечий, одетый в тёмный деловой костюм — даже в такой ситуации отец выглядит идеально. Безупречно. Только лицо похоже на восковую маску.

Машина останавливается, Тимур сжимает мою ледяную ладонь, а я разрываюсь между желанием броситься отцу на шею и никогда-никогда больше не выходить наружу. Так и умереть здесь, в душном салоне.

Тимур выходит первым и подходит к отцу. Я вижу лишь его затылок, напряжённые плечи. Он о чём-то говорит — мне не слышно — и взмахивает рукой назад.