Мой невыносимый телохранитель (СИ) - Манило Лина. Страница 21

Тычу в него чашкой, смотрю в глаза. Отец открывает рот, я свожу брови к переносице, хмурюсь и снова толкаю чашку ему в руку.

— Вкусный, две ложки сахара, долька лимона. Всё как ты любишь.

Отцу ничего не остаётся как забрать у меня несчастную чашку, а за спиной раздаётся тихий смешок Тимура.

— Ты тоже пей, — бросаю на него взгляд через плечо, и Тимур кивает.

Сам берёт чашку, делает большой глоток и довольно жмурится. Хех, всё-таки я научилась делать такой, который ему нравится.

— Голодные? — вдруг спохватываюсь. — Хотите мяса пожарю?

— Нет! — хором заявляют, а я пожимаю плечами.

Усаживаюсь на диван, складываю руки на коленях, сижу.

— Ну? Почему больше не ругаетесь? Меня стесняетесь?

Господи, из-за нервов я начинаю молотить языком какую-то чушь, но иначе не знаю как направить их взаимный гнев в мирное русло. Ладно, пусть буду в их глазах дурочкой, но не допущу, чтобы снова орали.

— Элла, иди в машину, — вздыхает отец и указывает рукой на выход. — Я скоро подойду.

— В какую такую машину ты меня отправляешь? — хмыкаю и головой качаю.

— В свою машину, — повторяет медленно и достаёт из чашки дольку лимона. Смотрит на неё пристально, словно не узнаёт, и всё-таки кладёт в рот. — Мы едем домой.

— То есть ты так решил, да? — нет-нет, я не кричу и не буду, но удержаться очень сложно. — Что вот сейчас я взвизгну от радости, всё брошу и помчусь за тобой с ветерком?

Отец мечет молнии, прожигает меня взглядом, а я продолжаю:

— Я никуда не поеду. Не сегодня, прости.

— Сергей, послушай дочь, если в меня только слюной брызгать можешь, — Тимур ставит чашку на столик, поднимается на ноги. — Элла остаётся здесь и точка.

Такой высокий, сильный и надёжный.

— Я тебя вообще пришибу, — рычит отец, но кидаться в драку не спешит. — Как ты посмел приблизиться к ней?! Она ж на твоих глазах выросла, извращенец!

— Росла-росла и выросла. Я тебе уже всё объяснил, — Тимур с грацией дикого зверя, обманчиво спокойного и вальяжного, подходит к отцу. — Я люблю её.

Сердце учащает свой бег, в груди взрывается фейерверк, и его залпы гремят в ушах. Мне не послышалось? Он ведь так сейчас сказал, да? Ущипните меня, Сухарь признался мне в любви!

— Да, люблю, потому орать на неё будешь теперь в своих фантазиях.

— Тело молодое её любишь! — выплёвывает отец, бледнея и краснея попеременно.

Ну вот что за упёртый человек?

— Папа, прекрати! — срываюсь, хотя, возможно, после и пожалею о своей вспышке, но ведь так тоже нельзя. — Ты не можешь слышать только себя одного, вокруг тоже люди есть, у них чувства есть. Они не роботы!

— Да ты же старый для неё, — бьёт козырем и нервно сбрасывает с себя пиджак. Тот летит куда-то в угол, но никто особенного внимания на это не обращает. — Тебе тридцать шесть, а ей?

— Двадцать один мне, — напоминаю, а то вдруг папа решил, что всё ещё двенадцать.

— Элла, и? Ты считать умеешь? Пятнадцать лет. Пятнадцать!

— Сергей, сбавь обороты, а то всякие границы переходишь. Хватит орать.

— Ей учиться надо, а не шашни со взрослым мужиком крутить, — сыплет доводами, словно они что-то изменить могут.

— Может быть, я сама решу, с кем и что мне крутить?

Папа ослабляет узел галстука и мрачно смотрит на меня, а я понимаю, что очень устала.

Обнимаю себя за плечи, льну к Тимуру. Хочется свернуться калачиком на его руках, согреться. Пусть он отнесёт меня в душ, пусть спать уложил, я не могу больше.

— А ты ведь не спрашиваешь, как я вообще, что со мной, в порядке ли, — говорю тихонько, а в уголках глаз песок собирается. Моргаю часто-часто, чтобы не расплакаться. — Тебя ничего не волнует, кроме наших отношений с Тимуром. Тебе ведь плевать, да? Лишь бы всё по-твоему было.

Отец обводит меня мутным взглядом и, когда останавливается на разрезанных по шву штанах, распахивает глаза.

— Элла…

Я жестом обрываю его, потому что намерена высказать наконец всё.

— Я ведь просила тебя прекратить эту гонку. Но ты разве послушал? Нет, конечно, потому что кто я такая, да? Глупая девчонка. Только я тебя предупреждала, умоляла, в коленях валялась. И к чему это привело? Ты задумывался, что было бы, если бы Тимур не успел? Сам его выдернул, я начудила, а теперь Тимур виноват? Нет уж. Он герой.

Отец молчит, а мне реакции от него хочется. Пусть хоть раз в жизни признает свою ошибку, услышит не только свои мысли, но и меня.

— Единственное, что волнует тебя: с кем я роман кручу, — пытаюсь горько рассмеяться, но вместо этого из горла вылетает сухой надсадный кашель. — Я такого страха натерпелась, но тебя волнует только это. Спасибо, папа, за заботу, я оценила.

И, чтобы всё-таки не разрыдаться, стремительно покидаю комнату.

21 глава

Я выбираю чердак — здесь мне безопаснее всего. В полумраке сижу, привалившись спиной к двери, снова, как в тот день, упираюсь лбом в колени и сама не знаю, чего жду.

Тимура? Отца? Чтобы меня все оставили в покое? Не знаю. Я просто жду.

Возможно, когда меня отпустит, когда больше не захочется плакать, страдать, мучиться от того, что отец решил показать себя настоящим козлом, я смогу выйти отсюда с гордо поднятой головой. Но пока папа так себя ведёт, пока считает, что может распоряжаться моей жизнью, словно я пупс из игрушечного отдела, не могу сдвинуться с места.

Да-да, я знаю, что о родителях нельзя так говорить — я знаю! Но и удержаться не могу, потому что папа показал и доказал, что его мало что волнует, кроме его репутации.

Роман с Тимуром, наверное, как-то ей повредит. Ну, или просто он никак не может смириться, что я уже выросла и сама вправе распоряжаться, кого любить и с кем спать.

— Элла, — тихий голос Тимура за дверью будоражит нервы, заставляет встрепенуться, выйти из оцепенения.

Тимур будто бы знает, чувствует, где я нахожусь. Уверен, что слышу его тихий зов.

Поднимаюсь, распахиваю дверь и оказываюсь лицом к лицу с Каировым — человеком, которого люблю больше жизни. Ради которого готова пожертвовать всем на свете. Даже упорядоченной жизнью рядом с отцом.

На Тимуре чистая майка, чистые светлые брюки, а от кожи пахнет свежестью. Волосы, влажные после душа, лежат на лбу красивыми угольно-чёрными завитками, а глаза кажутся ещё темнее. На чердаке мрачно, но я вижу Тимура так хорошо, словно вокруг белый день.

— Пойдём, — он ни о чём не спрашивает, лишь подхватывает меня на руки и выносит из пыльной комнаты под самой крышей.

— Я испачкаю тебя, — жалобно, потому что моя одежда действительно грязная, а от меня не очень хорошо пахнет.

Становится стыдно за себя, такую замарашку, но насмешливый взгляд Тимура из-под полуопущенных смоляных ресниц заставляет улыбнуться.

Ему действительно плевать: голая я или в шубе, грязная или пахну фиалками. Он просто делает то, что считает нужным: несёт меня в ванную.

Мечты сбываются, да?

— Спи уже, — ворчит Тимур, обнимает меня руками, ногами, жаром своего тела окутывает, ароматом горячего тела, но у меня всё равно не получается заснуть.

У меня даже успокоиться не получается! Куда там, если столько мыслей в голове, и все они распирают меня изнутри, причиняют практически физическую боль?

— Папа… — произношу одно-единственное слово, которое занимает сейчас все мои мысли.

В нём слишком много личного, одного на двоих, и тихий вздох Тимура подтверждает мои мысли — его это тоже волнует. Впрочем, удивляться нечему.

Они же друзья, да?

— Ты знаешь, как мы с твоим отцом познакомились? — спрашивает и немного ослабляет объятия — ровно настолько, чтобы я могла видеть его глаза сейчас.

— Вы служили вместе, — вспоминаю то, о чём говорил отец.

— Правильно, — горько усмехается и наматывает на палец прядь моих волос. — Служили… он спас мою жизнь. Нас загнали в воронку, обступили со всех сторон. Свистели пули, рвались мины, горячий песок набился в глотку и ничего вокруг не видно. Тогда погибли почти все ребята, но твой отец вытащил меня из пекла этого, нашёл лазейку. Спас.