Я тебя (не) прощу (СИ) - Борн Амелия. Страница 27

Это был тупик. А я, несчастная и загнанная, металась в нем, не находя выхода. Как бы ни поступила в нынешней ситуации — кто-то обязательно будет страдать.

Леся еще не была в том возрасте, чтобы позволить ей самой ездить к отцу. Да и просто оставлять ее с Богдановым наедине я считала неприемлемым — откуда мне было знать, на что еще способен этот человек?

И вместе с тем — я не хотела его даже видеть. Не хотела раз за разом испытывать эти выматывающие, разноречивые эмоции, то накатывающие, то отступающие, как морская волна во время прилива.

Глупо, но я и в самом деле надеялась, что он скажет нечто такое, что сумеет его оправдать. Что сумеет оправдать меня саму — и мою к нему тягу, неподдающуюся никакой логике, не отпускающую даже спустя столько лет.

Это было похоже на изощренный мазохизм, на подобие адского пекла, в котором я лихорадочно горела. И не могла даже трезво разобраться, что было причиной этих чувств, с которыми так отчаянно боролась.

Тянуло ли меня к нему только по памяти? Возможно, попросту давили прежние воспоминания, былые эмоции и я искала их в этом человеке снова и снова, потому что не нашла ни в ком другом? Или было все же в самом Арсе нечто настолько магнетическое, что я с огромным трудом с этим справлялась?

Я не знала ответа на этот вопрос, зато хорошо знала другое — с этим надо решительно заканчивать. Этот человек не способен был любить никого, кроме себя самого — в этом я была абсолютно уверена. А мне нужно было шагать дальше, жить дальше, научиться наконец свободно дышать. Не так, как сейчас — перерывами, когда Арсения не было рядом и получалось убедить себя, что все прошло, а постоянно. И для этого нужно было исключить его из своей жизни навсегда.

Но как это сделать, когда Леся так тянулась к папе?..

Думая об этом, я чувствовала себя настолько разбитой и несчастной, как не чувствовала уже давно.

— Ну как все прошло?

Галина Ивановна тихо вышла в прихожую, видимо, чутко уловив, как я открыла входную дверь. Я посмотрела на нее усталым, опустошенным взглядом, не скрывая своего разочарования.

— Зачем? — только и спросила в ответ.

Она твердо выдержала мой взгляд. Произнесла — сочувственно, но со сквозящей в голосе решимостью:

— Вам надо было поговорить.

Подойдя ко мне, она забрала из моих рук пальто, в которое я отчаянно впивалась пальцами, и, взяв меня под локоть, повела на кухню, где настойчиво усадила за стол, а сама принялась хлопотать над чаем.

Я же сидела и чувствовала, что буквально растерзана морально. Ну почему, почему, черт бы все побрал, так вышло, что из тысяч флористов в этом городе невеста Богданова обратилась именно ко мне?..

Невеста Богданова… за всем, что происходило в последнее время, наваливаясь на меня, как оползень, я совсем о ней забыла. Интересно, что он врал этой женщине, пока мотался ко мне домой и на свидания и исповедовался в том, чему не могло быть никакого оправдания?..

Все это было слишком. Слишком много мыслей, слишком много тяжести, слишком много проблем на меня одну. За что?.. Я ведь так спокойно жила до этой встречи…

Передо мной оказалась дымящаяся чашка чая. Заботливая рука легла на спину, утешающе погладила.

— Знаю, что сейчас тебе тяжело, девонька, — произнесла та, что меня спасла. — Знаю… но поверь мне — не узнав всего, ты бы все равно не сумела спокойно жить. Чем раньше вскроешь гноящуюся рану — тем раньше она заживет.

— Заживет, — повторила я эхом.

Заживет ли?.. Хотелось верить, что да. Что однажды сумею взглянуть на того, кто разрушил мою жизнь, безо всяких эмоций. Что не будет ни сожалений, ни обид. Только благодарность за хорошее, которое все же было. За то лучшее, что он мне дал — мою дочь.

Да, мне пришлось тяжело. Порой — настолько невыносимо, что беззвучно кричала ночами в подушку. Но если бы не было Леси, ради которой все преодолевала день за днем — я, вполне возможно, вообще бы не выжила.

— Ложитесь спать, Галина Ивановна, — сказала я тихо, утыкаясь лицом в кружку с чаем в поисках покоя и забвения. — Я тоже скоро пойду.

Она немного помедлила, но в итоге все же послушалась. Тихо скрипнула дверь, затихли ее усталые, чуть шаркающие шаги…

А потом дверь вновь распахнулась и я машинально вскинула голову, ожидая, что это Галина Ивановна за чем-то вернулась…

Но на пороге кухни стояла Леська. Смотрела на меня этими темными богдановскими глазами, чуть расширившимися от тревоги, которой было охвачено ее личико…

— Ты чего не спишь? — заставила я себя улыбнуться дочери из последних сил.

Она прошлепала ко мне босыми ногами, остановилась напротив и поразительно проницательно спросила:

— Мамочка, тебе плохо?

Я снова попыталась улыбнуться, чтобы успокоить дочь, но улыбка получилась дрожащей. И тогда она подалась ко мне и крепко обняла. Губы и подбородок у меня предательски задрожали, когда Леся сказала:

— Мамочка, не грусти, я тебя люблю.

Я прижала ее к себе крепче и шепнула:

— Я не грущу, солнышко. Уже не грущу…

Башка гудела так сильно, словно в нее кто-то долго и упорно бил, как в чугунный колокол.

Арсений вошел в квартиру, машинально захлопнув дверь. На автомате прошлепал к креслу и в полном изнеможении упал в него, сжав руками усталую голову.

Нужно было о многом подумать, но он сейчас способен был лишь бессмысленным взглядом скользить по хорошо знакомым предметам, концентрируясь на ненужных деталях и пытаться дышать, чтобы успокоить боль, мечущуюся по грудной клетке.

Хотя имел ли он вообще право на эту боль? Что такое его чувства в сравнении с тем, что пережила из-за него Аврора? Жалкая вспышка. Он страдал, горел, будто в адском пожарище, но не заслужил даже этого.

Наверно, после ее побега из ресторана он впервые за все это время ясно осознал — пути назад нет. Ава не простит. Он и сам себя никогда не сумеет простить за каждый миг, когда ей было плохо, а его рядом не было. И не просто не было — он один был причиной того, как она страдала.

Но как бы ни был виноват, как бы ни проклинал себя и все сделанное, а он без нее не мог. Не сумел забыть за все эти годы, не сумел заменить никем другим, и теперь не получалось отказать себе в глупой надежде ее вернуть. Даже сознавая, что не заслуживает того, чтобы с ней быть, не представлял жизни без нее. Не хотел…

Но для того, чтобы получить еще один шанс, нужно было что-то делать. Не сидеть и киснуть, а решительно действовать. И он знал как минимум две вещи, которые просто обязан был выполнить.

Нет, даже три.

За всеми этими событиями он ведь практически забыл про свою невесту. Да, они поставили все на паузу, но теперь стоило дать ей ясно понять — ничего не будет в принципе. Он пытался себя обмануть, но едва случилась эта встреча с бывшей женой… Вообще-то, Арсений не верил в подобные глупости, но сейчас это совпадение казалось ему знаком свыше.

И, узнав все, что случилось много лет назад, он не собирался лгать ни себе, ни другим — жениться на Насте он не может. Да и после того, что Арсений намеревался вскоре сделать, она и сама за него ни за что не пойдет.

Он усмехнулся последней мысли и, заставив себя подняться с кресла, кое-как добрел до кровати и мгновенно отключился, так и не раздевшись.

На следующий день его разбудил звонок.

Звонили в дверь — настойчиво и упорно, и он, недовольно выругавшись, поднялся на ноги и как был — растрепанный и помятый — отправился открывать.

На пороге стояла Настя. Встревоженная, взлохмаченная… злая?

Едва он отворил, как она замахнулась и с удивительной для ее довольно хрупкой комплекции силой вмазала ему по лицу.

Арсений даже не дернулся. Стерпел, крепко стиснув челюсти. Все, что себе позволил — это прокомментировать ледяным тоном:

— Сделаешь такое еще раз — и можешь забыть о том, что мы вообще знакомы.

Она широко распахнула глаза, услышав его пробирающий до костей тон. Тело ее затряслось и она жалобно всхлипнула, закрыв лицо руками. Но это породило в нем лишь усталое раздражение.