Объятье Немет (СИ) - Ремельгас Светлана. Страница 21

И препоручил путников слугам. На прощание повторив, что Одиннадцать соберутся с рассветом, а значит, выехать предстоит затемно.

Запив вином со специями холодное, нежное мясо, обернутое в ароматные листья, Ати с отцом отошли ко сну. Дорожные вещи ожидали каждого в его покоях, и заботливо застеленные постели, мягко горящие лампы по углам комнат многое сказали об искусстве местного гостеприимства. Слуги выполняли работу, но сами оставались невидимыми. Ати повстречал одного из них в коридоре и потом только понял, что это было ошибкой, событием незапланированным. Больше такое не повторилось ни разу.

Безделье дороги напомнило о себе накануне встречи с Советом. Как ни тщился, заснуть Ати не мог. Задув все огни в комнате, он увидел, как на небо поднялась луна и залила двор белым светом. Сквозь бронзовые решетки окон она казалась далекой и загадочной, совсем незнакомой. «Я должен уснуть», — сказал себе Ати, но вместо этого встал и прошелся по комнате, разобрал самый важный из трех сундуков и еще долго смотрел на недвижимый сад. Смотрел, пока не озяб.

И вот тогда, вернувшись к теплу одеял, смог, наконец, уплыть в реку сна. Заплыл, впрочем, недалеко. Изгибчатое течение не понесло его вперед, а как будто оставило в одной из своих бесчисленных стариц, следить за обоими мирами, ни одному не принадлежа.

Раз за разом средь обрывчатой грезы Ати казалось, что кто-то стоит за окном — хотя со всей очевидностью там никого не было. Да и кто попал бы в так надежно запертый двор? Казалось, что лунный свет — живой и, как легчайшая ткань, накрывает его еще одним пологом. Что тихий дом тих не до конца — чуть различимые звуки рассыпались мелким, затейливым эхом. Состояние не неприятное вовсе, но отдыху чуждое.

И все же утром Ати понял, что выспался. Надевая один из многих нарядов, которые привез, чтобы не посрамить Фер-Сиальце, он ждал знакомства с Советом с ясным умом. Они встретились с отцом в обеденной комнате, а вскоре прибыл Арфе Чередис. И четверть часа спустя снова повез их по улицам, теперь пустым совершенно.

Дорога шла все так же наверх. У самой вершины, там, где дома Гиданы, и в порту опрятные, становились высокими, стройными и почти невероятно прямыми, повозка выехала на площадь. В центре стоял фонтан, с едва слышным журчанием изливая из пастей статуй воду. Ати присмотрелся к одной и узнал. Шестикрылый, златозубый, с мягкой шерстью на брюхе и хитрым прищуром многих глаз, то был зверь Це. Изваяние, впрочем, являлось всего лишь миниатюрой. Настоящий зверь окольцевал бы всю площадь своим длинным хвостом.

Арфе Чередис заметил внимание Ати.

— Говорят, он рождается из подземного огня. А жить выбирает в воде. Умирать же снова приходит на землю, и замыкает так круг. Прошло много лет с тех пор, как последний плескался в нашем заливе.

Позади фонтана, над темным проходом во двор, стоял дом, выше и строже всех прочих. Почти черный накануне рассвета, удивительно молчаливый. Казалось, он не хотел привлекать к себе внимания — но в том не мог никак преуспеть. Дом поглотил путников, подмял под себя. И пока они проезжали под ним, Ати гадал, что же увидит внутри.

— Не беспокойтесь о дарах, Совет их получит, — предупредил Арфе, когда они ступили на землю в колодце двора. Слуги уже снимали с повозки свертки, присланные Фер-Сиальце. — Важно сейчас — передать соглашение.

Фонари как раз погасили, и в утренних сумерках было не рассмотреть всех знаков на узких, в два человеческих роста дверях. Однако лестницу за ними осветили ярко, и те же знаки нашлись на коврах. Они повторялись, иногда сплетаясь друг с другом, а иногда — окружая герб города. Ати вспомнил, что знаков одиннадцать — по числу членов Совета. Каждый — символ подвластного тому ремесла. Ведь Совет правил всем городом, а значит, весь город он знал.

Серые Одиннадцать собирались не каждый день. Не каждую неделю даже. О новом сборе город извещали заранее, и всякий, кто хотел обратиться с прошением, узнавал час, к которому придет. Поэтому еще вокруг было так безлюдно: ни эти залы, ни лестница никогда не видели толпы.

Наверху лестницы ждали еще одни двери, охраняемые, как и внизу, двумя тихими стражниками. Чувствовалось, впрочем, что, случись потребность, подкрепление рядом и придет на помощь. Возможно, из-за еще одной, тенями задрапированной двери.

— Болус и Атех Кориса, по делу свободного города Фер-Сиальце, — своим обычным негромким, очень ясным голосом проговорил Арфе Чередис и вступил в пределы зала.

То, что они стали первыми, кого совет принял в тот день, говорило о многом. Большая честь — хоть честь и недолгая.

Потом Ати удивлялся не раз, вспоминая, как скоро пролетела та встреча. Хотя он мог бы предвидеть это, угадать по первому явлению Арфе, который был, возможно, не только сопровождающим, но и предвестником, путеводным знаком на дороге в чужую страну.

Предвестником Арфе оказался и в другом еще смысле. Серые Одиннадцать не любили праздных взглядов, и углубления ниш, в которых они сидели, в просторном, скупом полумраке зала не давали увидеть много. Однако Ати заметил, как похож наряд их проводника на наряд одного из таких разных членов Совета. Черный и серебро, маленькая шапочка и мягкие сапоги. Знак над нишей изображал белую птицу в двойном круге, и Ати запомнил его, чтобы подсмотреть значение в книгах.

После краткого обмена приветствиями отец поставил шкатулку с соглашением на стол, отделявший Совет от просителей.

— Одиннадцать благодарят семью Кориса за проделанное путешествие, — сказала одна из ниш. Случайная ли? Не узнать. В ней был грузный человек в темно-красных одеждах, с тяжелым и мрачным лицом. — Мы прочтем и соберемся снова — чтобы обсудить пожелания Фер-Сиальце.

Именно в этом заключались исключительность полномочий отца, именно это делало его в глазах всех таким важным. Он — редкость немыслимая — мог говорить за правителя.

— А пока — осмотрите город, отдохните и не чувствуйте ни в чем нужды. Все, что понадобится вам, вы получите.

Отец низко поклонился, и вслед за ним — Ати. Обычай не Гиданы, но Фер-Сиальце. Потом были слова прощания, после — долгий спуск по укрытой коврами лестнице. И, наконец, снова двор и рассвет.

Прошел день, миновал следующий. Луна истончалась ночь за ночью, а отдых все длился. Город не забыл, впрочем, о своих гостях. Сопровождаемые Арфе — или кем-то другим, когда тот бывал занят, — они осмотрели окрестности. Посетили рудники твердой сини: подземные шахты вились и вились, проникая в земную глубь. Душный разреженный воздух и сотни рабочих, изымавших руду, произвели на Ати тягостное впечатление. Но было в этом еще и величие — сколько лет велась добыча, как длинны стали шахты, сколько скрывалось по-прежнему в них драгоценнейшей сини. Двести лет назад, когда Мелоль извергся и засыпал все пеплом, Гидану восстановили на том же месте только из-за близости рудников.

Арфе отвез их также к подножиям вулканов, показал храмы и здания города, верфь и товарные склады. О каждом месте он мог рассказать что-то редкое, такое, о чем не было в сундуке Ати. А ведь тот прочел теперь, добравшись до Гиданы, оттуда то, что не успел прежде.

Казалось, их проводнику известно все и обо всем. Но ему и положено было. Белая птица в двойном круге оказалась символом знания.

Знания, однако, не только книжного. И, глядя на Арфе Чередиса, когда тот ехал рядом, пил свое извечное вино или останавливался вдруг — сразу и весь, — заметив что-то нежданное, Ати чувствовал трепет нового уважения. Ведь человек этот собирал в копилку сущность вещей. Он — и подобные ему в Гидане.

Теперь, когда новизна впечатлений утихла, Ати не мог не вспомнить ночного разговора на корабле. Хотел расспросить — но о чем, сам не понимал до конца, а потому заговорить не решался. И Гидана стояла над ними отсроченным обещаньем ответа. Каждый поворот, каждая рассказанная Арфе история только добавляли к смутному бремени тайны.

Что произошло здесь? Слова Меддема Зарата, которым Ати не придал когда-то значения и которые надолго забыл, обрели новые смыслы. Лайлин занимался чем-то — «в Гидане и других многих местах». Но почему из всех дядя вернулся в этот именно город? Был ли он по-прежнему мёртв? Сумел ли спастись от твари, что убила Карраш? Однако Арфе назвал участь его незавидной. Значит, в лучшем случае одна неудача сменилась другой.