Светлейший князь 2 (СИ) - Шерр Михаил. Страница 5

— Я сам удивляюсь этому, но наши мучители почему-то оставили нам все мои инструменты и материалы, даже часы не забрали. Конечно кое-что сломалось и потерялось. Но почти всё уже отремонтировано и сделано заново. А хотите я, ваша светлость, угадаю ваш интерес?

— Попробуй.

— Вам нужен микроскоп для ваших лекарских дел, и вы хотите спросить меня, могу ли я попробовать его сделать?

— Верно. Скажи, как ты угадал.

— Я заметил ваш интерес к лупам и вспомнил, как меня Яков Иванович пытал, знаю ли я, что такое микроскоп. И я подумал.

— И что ты надумал?

— Я знаю, что такое микроскоп, однажды мне даже пришлось его ремонтировать. У меня даже запчасти к нему остались. Он два месяца у меня был. Главное линзы и зеркала. Если вы мне отдадите подзорные трубы, я попробую.

— Трубу ты хочешь использовать как тубус?

— Линзы тоже могут пригодиться. Только будет он немного неказистым. Я еще тогда подумал, что мне он тоже не помешал бы и даже сделал кое-что. Вот смотрите моя схема.

Лаврентий достал из ящика верстака лист бумаги с нарисованной схемой микроскопа. Такие микроскопы 18-го века я видел в музеях. Если у меня он будет, я буду очень рад. Но я нарисовал немного другую схему, скажем так середина 19-го века.

Лаврентий взял мою схему, разложил её на своем верстаке и принялся изучать и сравнивать свою и мою.

— Когда он вам нужен, ваша светлость?

— Если честно, то вчера.

— Я постараюсь, только скажите начальству, что это ваше задание.

Мне не понравилась интонация произношения слова начальство. Лаврентий вновь углубился в изучение моей схемы, а я еще раз внимательно осмотрел его мастерскую и его самого. Товарищ Нострадамус внезапно не просто проснулся в моей голове, он начал беситься в ней.

— Лаврентий, ты можешь объяснить, почему ты боишься всех и вся, и считаешь весь белый своими врагами? Разве здесь тебя кто-нибудь обижал или предавал?

Лаврентий наклонил голову и тяжело задышал, сжал кулаки так, что они побелели. Я почувствовал, что, если бы не его физическая немощь, он вцепился бы мне в горло и просто загрыз бы меня. Внезапно Лаврентий начал глубоко и часто дышать, раскачиваясь на своем стуле, глаза остекленели и он вытянулся как струна. Я бросился к нему, схватил его в объятья и что было сил сжал его. Лаврентий обмяк, дыхание стало обычным, в глазах промелькнула какая-то просьба, он что-то попытался сказать, но получилось мычание. Затем он глубоко выдохнул и заснул.

Я отодвинул его стул, взял его на руки и положил на топчан стоящий здесь в мастерской. На мне был плащ наподобие пантелеевского, пошитый специально для меня. Я снял плащ и укрыл им Лаврентия.

Прошло несколько минут, несчастный часовщик спал, но сон его был беспокойный. Он тихо вскрикивал и пытался как бы оттолкнуть кого-то от себя. Когда он в очередной раз попытался это сделать, я бережно взял его за руки и начал тихо, почти щепотом говорить:

— Лаврентий, однажды ты утаил свой грех, испугался исповедовать его. Сейчас мы поедем в храм, ты должен все, не таясь, рассказать отцу Филарету, исповедоваться по-настоящему. И верь мне, я тебя не предам и не обижу.

Прошло еще несколько минут, Лаврентий проснулся.

— Ваша светлость …

— Молчи, тебе не надо говорить. Сейчас мы поедем в Усинск, тебе надо к отцу Филарету.

Глава 3

В Усинск я возвращался вместе с братьями Подковами. Лаврентий комфортно расположился в телеге на большом мешке, специально набитом сеном и сразу же заснул. Иван попросил разрешения ехать с ним и я естественно не возражал.

Мягко покачиваясь в седлах, мы ехали рядом и Иван рассказывал о своем брате.

— Он, ваша светлость, родился очень слабеньким, а потом у него стали сохнуть ножки. Лавреня годикам к трем стал немного ходить, а вот то, что шибко умный, стало заметно как говорить начал. Матушка его шибко любила. Когда ему было четырнадцать, Лаврентия сильно избили, несколько раз у нас были заказы одного польского пана и к нам несколько раз заходила его дочь, ей было лет пятнадцать и она приходила не одна. Ей надо было сделать какую-то безделёху, уж не помню какую, вот она и заходила, чтобы показать. Пану сказали, что Лаврентий нагло на нее смотрит, он и получил.

Иван замолчал, отвернулся от меня и смахнул слезу. Справившись с собой, продолжил рассказ.

— Думали, не выживет. Если бы не моя жинка, она в нем души не чаяла, баловала его сильно, не выкарабкался бы. Но ходить он после этого совсем перестал. Жинка моя вскорости после этого умерла. Лаврентий чуть с ума не сошел, убивался сильно. Пан от греха подальше куда-то уехал, испугался моих шуринов, их трое было - в нашей округе никто им не перечил. Силища была у них дикая, то же кузнецами были. А в Тобольске мне однажды показалось, что я того пана видел. Лет прошло много, я и засомневался. Да видать зря сомневался, — Иван горестно махнул рукой. После долгой паузы он закончил. — Мне одно непонятно, почему они нам инструмент оставили?

— Это, Иван, гора с горой не сходится, а люди запросто. Поверь мне мы и с паном тем еще повидаемся и со злодеями теми тоже. Вот тогда всё вопросы и зададим. Будь уверен, так и будет, — товарищ Нострадамус мне открытым текстом об этом сказал, но я же не мог Ивану свои источники информации разглашать.

— Да пан тот уже стар, может статься спрашивать уже и не с кого будет.

— Будет - будет, не переживай, мы хорошо поищем и найдем.

Отец Филарет происшедшему не удивился, мне даже показалось, что он нас ждал и очень обрадовался, увидев Лаврентия. Иван остался в Усинске, я же поспешил к своей дражайшей супруге.

Ночью нам обоим не спалось, я все вспоминал и вспоминал происшедшее и пытался понять, что же подвигло меня задать такой вопрос Лаврентию. Машеньке в конце концов надоели мои терзания и она, ласково поцеловав меня, прошептала мне на ушко:

— Мой дорогой, прекрати пытаться заглянуть за горизонт. Давай лучше, на сон грядущий, займемся приятным семейным делом.

Пришлось признать её правоту и подчиниться.

Исповедовав братьев и причастив их, отец Филарет категорически заявил, что они должны еще как минимум на сутки задержаться в Усинске, возражать ему я не стал.

Выйдя из храма я увидел как на взмыленной лошади на площадь вылетел один из гвардейцев ермиловского десятка. Вышедший следом Леонтий вынес категорический вердикт:

— Лонгин, ваша светлость.

И действительно, вчера уже в сумерках караван Лонгина вышел к Семиозеркам. Ранним утром в Усинск помчался гонец, а Лонгин не спешно двинулся следом. Я же решил поспешить и вместе с Леонтием помчался навстречу. Лонгин двигался совершенно неспешно, и мы с ним встретились в Железногорске. Причину его неторопливости я увидел сразу, два достаточно взрослых фикуса и четыре маленьких. Помимо этого, несколько десятков тюков с тканями, кожами, войлоками для юрт и хлопком.

Увидев это подлинное для нас богатство, Леонтий приосанился и повернувшись ко мне довольно развел руками, как бы говоря мне, ну что я говорил? Тут, как говориться не поспоришь, ваша правда, Леонтий Тимофеевич.

Задерживаться в Железногорске мы не стали и поспешили в Усинск. По дороге Лонгин рассказал, как ему удалось так блестяще выполнить наше поручение. Ларчик, как говориться, просто открывается.

— Я, ваша светлость, знал, что где-то рядом с нашими пределами кочует передвижной буддистский храм. Когда я отдал статуэтки в монастырь Да Чжао, со мной долго беседовал один лама и он сказал, что если мне нужна будет их помощь, они помогут. И дал мне ихние четки. В Урянхайском крае есть буддистский монастырь, Самагалтайский. Если я приду в этот монастырь и покажу эти четки, то монахи мне помогут. А до монастыря мне помогут добраться ламы из передвижного храма.

Наш друг Ольчей помог найти мне передвижной храм, а эти ламы расспросив, что мне надо предложили мне другое. Они, в смысле ламы, строят сейчас основательные свои монастыри в Урянхае. Вот этот Самагалтайский и еще один. Но есть еще и передвижные монастыри, наподобие того храма в который я пришел. Только всё там побольше и основательнее. Вот они предложили мне идти в такой монастырь. Я уже через неделю был там.