Бастард Ивана Грозного (СИ) - Шелест Михаил Васильевич. Страница 54

Александр не стал комментировать банальное высказывание, а спросил:

— Менялы в Новгороде есть? А то у меня деньги закончились. Старые дедовы хочу обменять.

— Старые? — Удивился Тараканов. — Это какие.

Санька вынул из кармана несколько монет и показал на протянутой ладони.

— Это — львонские шиллинги. Чего их менять? В Норове почитай они и ходют. Это, — он ткнул пальцем в крупную, — османка. Тоже ходют. Это — Ягайловский грош. Всё берут. Что на вес, коли ломаные, али чудные, а что, так. Лишь бы серебро стоящее было. Но лучше — на вес к рублю. Что купить хочешь? Припасы доставим по казённой цене, токма обождать придётся.

Глаза Тараканова блеснули из-под бровей. Испарины прибавилось.

— А ежели не ждать?

— Дороже, но хотя и завтра. Рыба, мясо. Муки самим мало. Сухарями возьмёшь?

— Сухари, небось, годишные, плесневелые? А муки обоз посылал я вперёд…

— В казну забрали тот обоз. Оголодал народец. Едва не взбунтовались. Дьяка наказали за то. Не обессудь, не углядел, звиняй.

— «Вот проныра дьяк», — подумал Санька.

— Да, ладно… Отпишу государю, о том, обожду обоз с новым хлебом. Пока здесь поживём на харчах казённых. У меня полторы сотни всего, воев-то. Они, правда, по походному разряду питаются, да бабы, к тому ж. Молоком государь отписал их поить. На то и это грамоты с печатями и рукой государевой имеются. Ни што, поживём до лета. Заодно ты мне дела княжецкие покажешь, книги пенные (налоговые), разрядные и землеотводные. Может, что неладное угляжу, подскажу как поправить.

По мере Санькиной речи дьяк потел всё больше, но испуга не показывал.

— «Крепкий мужик!», — решил Александр.

— Что мы всё о делах? Уж полдень, а мы не бражничали! — Встал со стула Тараканов. — Ступай за мной.

Они спустились по узкой каменной лестнице на три пролёта и попали в большой зал с маленькими оконцами под высоким потолком. В зале стояла прохлада подземелья и накрытый обеденный стол, освещённый вертикальными косыми лучами полуденного солнца.

— Тут отобедаем. Сейчас сыны спустятся. Они хоть и постарше тебя, но вы подружитесь. А тебе сколь годков?

— Пятнадцать.

— Велика честь государева тебе, боярыч, досталась. Не по годам, по разуму, да по делам. Наслышан я и про дела твои в Коломенском. Добрая молва идёт. А коль дорогу на Ивангород подчинишь, да город в устье Норовы поставишь, всем угодишь.

— Кроме псковитян, — ввернул Санька.

Дьяк дрогнул в беззвучном смехе животом.

— То, да… Но Новгородцы все в ноги поклонятся. Знаешь, что это было?

Тараканов обвёл зал руками.

— Винный погреб. А как с Ганзой рассорились, умирает торговлишка в Новогороде. Прорубил окна и от жары спасаюсь.

— Всё вино извёл? — Удивился Санька, поглядывая на прикрытые створки огромных двойных дверей.

— Осталось чуть-чуть, — усмехнулся дьяк. — Ты правильно смотришь! Там закрома! Да Московиты больше квас, мёд, да пиво. К крепком винам и пивам, особенно англицким, не привыкши.

— Англицкое пиво? Не слыхал.

— Сам пьёшь ли?

— Пью, но не крепкое. Сам пиво варю, ячмень, хмель выращиваю.

— К пиву немцы придирчивы. Наше не всякое пьют. Один у нас для них пиво варит. Но мало немцев стало.

По той же лесенке вышли в зал трое дюжих боярских детей лет по сорока и пятеро по молодше, видимо внуков. Прислуга вкатила через маленькие двери бочонки, поставили на треноги и повкручивали в днища краны. Санька оценил. В Москве вышибли бы дно и делов. Культура…

Санька вынул из сумки подарок завёрнутый в чистую холстину, и передал Тараканову.

— Прими малый дар, Василь Никитич.

— Что это?

— Кружка. Удобная вещь. Особенно для вина. Чтобы не выветривалось. Нашего кузнецкого двора работа.

Дьяк вещь оценил, зацокав языком и подозвав прислугу сунул в руки:

— Налей и гостю, и сынам. Шустрее давайте. Донер ветер.

Со стола поснимали скатерти, прикрывавшие снедь, и трапеза началась.

Рейнские вина были неплохи, а англицкм вином оказалось креплёное пиво, судя по всему, вымороженное. Гадость несусветная. Александр Викторович даже допивать его не стал, как Таракановы не уговаривали. Младшему из семейства едва стукнуло шестнадцать и его подсадили ближе к Саньке, но пил он на ровне с родичами. Санька отбрыкивался-отбрыкивался, но всё же намешал разных напитков и надрался.

Вырубившись, Александр Викторович моментально уснул за столом, а разум его переключился на восприятие «тонкого мир».

За столом, после того, как он упал лицом в кашу, состоящую из трёх круп, поначалу ничего особого не происходило. Все продолжали трапезу. Потом младший Тараканов пьяно навалился на Саньку, попробовал разбудить и, когда не получилось, сразу отрезвел.

— Пьян, — тихо сказал он.

— Ну, что? — Спросил, старший Тараканов. — Слышали, чем стращал, босяк? Деньги у него закончились! И львонские шиллинги мне под нос.

— Не уж-то прознали в Москве? — Спросил старший сын Петр.

— Не могли. Он токма приехал. В Твери сидел.

— А с Твери можно и шпигуна заслать, и самому скататься.

— Про него в Москве невесть что бают. Что с чёртом знается.

— В Твери тоже говорят, что дело не чистое. Баб навёз. Да странные бабы, то. То появляются, то исчезают. Ведут себя как последние лярвы. Пьют, жрут, как не в себя и не пьянеют.

— Дерутся хлеще бойцов кулачников.

— Хрен с ними, с бабами! Что с ним делать будем? Полякам отдадим или сами удавим?

— Поляки мзду великую сулят.

— Через ту мзду сами можем пострадать. Поляки — те ещё прохвосты. Вдруг отпустят за выкуп ещё больший, чем нам посулили. Тогда не носить нам голов.

— Обоз с мукой сейчас громадные деньжищи стоит. И где он взял его. Мне и то только пять возков удалось купить. А у него двадцать! Это ж надо?!

— Хватит, базлать! — Повысил голос дьяк. — Решено. Кончаем сами, но как.

— Вона! Каши в пасть напихать и задохнется. Или в щах утопить. В миске. Уснул ведь, — посоветовал вьюнош.

— Балда стоеросовая! А мы, значит, все сидели и смотрели, как он кашей давится, или в миске тонет. Да Ивашка с нас шкуру сдерёт. Надоть вывести его за ворота и чтобы стража видела и вывести, когда проспится. Чтоб вышел от нас на своих ногах.

— Верно, говоришь!

— Несите его в горницу.

Саньку унесли двое старших внуков. Сыновья сгрудились вокруг отца.

— Девок его мы побьём в лесочке за кусточком. Хоть их и сотня с хвостом, но стрел у нас хватит н а всех. А тех, кто останется порубим. Да и он не Аника-воин. В ратях не рубился. Разбойнички наши оголодали до баб. В лесу токма лешие и те по дуплам от них прячутся. Ни одного не встречали, говорят.

— Правильно. И возы ему вернём, а после отнимем!

— Верно! И припасов дадим побольше, всё одно заберём.

Таракановы почти одновременно «заржали». Санька проспал до самой ночи, успев, пока был в тонком мире, «слетать» на лесную дорогу и разведать лагерь разбойничков. После полуночи он «проснулся», его проводили до самого лагеря и радушно попрощались.

— Значит так, товарищи командиры! — Начал Александр утреннее совещание.

Кикиморкам очень нравилось, когда он обращался к ним: «товарищ». В этом времени слово имело солидный вес во взаимоотношениях, уравнивая членов сообщества в статусе. И Александр своим обращением уравнивал обычных болотных кикиморок до… даже не человека, по их разумению, а более высшего существа, даже выше Гарпии. А Гарпию они считали почти богиней.

— Обстановка следующая. Сразу в лесах за Новгородом наш отряд попытаются уничтожить. Противник по количественному и качественному составу нам не чета, однако из тактических соображений мы покажем свою слабость.

Кикиморки однозначно негативно оценили Санькино предложение, сталинедоумённо переглядываться, пожимать плечами, перешёптываться.

— Поясню. Враги нацелены на пресечение нашей миссии — раз, на уничтожение, или взятие меня в плен — два. Вражеских группировок несколько и между ними имеются противоречия в отношении моей фигуры. Ближайшая вражеская группировка могла попытаться уничтожить меня вчера, что у них вряд ли бы получилось, конечно, но, как говориться, и слава богу, что мне не пришлось прежде времени раскрывать свою сущность. Да и смерть целого семейства государевых чиновников точно бы не пошла на пользу нашему делу. А дело наше правое. Победа будет за нами.