Рай - Гурна Абдулразак. Страница 4

— Ма-а! — ласково протянул он, но мама шикнула на него.

Может, отец заговорил о том, как прекрасна была его прежняя семья. Юсуф слышал от него такие слова, когда отец злился. Однажды сказал матери, что она дочь дикаря с гор Таиты, который ютился в задымленной хижине, кутался в вонючую козлиную шкуру и считал, что пять коз и два мешка бобов — отличная цена за любую женщину. «Случись с тобой что, продадут мне другую такую же из своего хлева», — заявил он. И пусть не напускает на себя важность потому лишь, что росла на побережье среди цивилизованных людей. Юсуф ужасно пугался, когда они ссорились, злые родительские слова точно вонзались в него, и мальчику вспоминались рассказы других ребят о жестокости и о брошенных детях.

О первой жене отца ему в свое время рассказала мама — с улыбкой и тем тоном, каким обычно рассказывала сказки. Женщина та была арабка, из старинной семьи Килвы^[7] — не принцесса, конечно, однако благородного происхождения. Отец Юсуфа женился на ней вопреки воле ее гордых родителей, не считавших его подходящим женихом, ибо, хотя он носил славное имя, всяк, кто не слеп, видел, что мать его, наверное, была дикаркой и сам он не благословен преуспеянием. И пусть славное имя не бесчестится кровью матери, мир, где мы живем, налагает свои требования. Эти люди желали своей дочери лучшей доли и не могли допустить, чтобы она стала матерью бедных детей с дикарскими лицами. Неудачливому жениху было сказано: «Благодарим за оказанную нам честь, однако наша дочь еще слишком молода, чтобы думать о браке. В городе множество дочерей куда более достойных, чем наша».

Но будущий отец Юсуфа уже увидел ту девушку и не мог ее забыть. Он влюбился! Любовь сделала молодого человека упрямым и опрометчивым, он искал способа заполучить желанную. В Килве он был чужаком, посредником, доставившим груз глиняных кувшинов по поручению своего нанимателя, но он подружился с капитаном корабля-дау, этот капитан, находха, как их именуют, от всей души поддержал приятеля в его страсти, помог ему составить план и завладеть любимой. Помимо всего прочего, это унизит ее самодовольное семейство, решил находха. Будущий отец Юсуфа втайне сговорился с девушкой и в конце концов похитил ее. Находха, знавший все бухты побережья от Фазы на дальнем севере до Мтвары на юге, увез их на материк, в Багамойо. Будущий отец Юсуфа устроился работать к индийскому купцу на склад изделий из слоновой кости — сначала сторожем, потом стал писцом и по мелочи торговал. После восьми лет брака эта женщина решила вернуться в Килву, написав для начала родителям письмо с мольбой о прощении. Обоих маленьких сыновей она взяла с собой, чтобы защититься от родительских упреков. Дау, на котором они отправились в путь, называлось Джичо, «Око», и это «Око» никто больше не видел с тех пор, как оно покинуло Багамойо. Юсуф не раз слышал рассказ о прежней семье и от самого отца, обычно когда тот на что-то сердился или его планы оборачивались крахом. Мальчик знал, что воспоминания причиняют отцу боль и вызывают у него великий гнев.

Во время одной из тех ужасных ссор, когда родители, сцепившись, видимо, забыли про сидевшего под открытой дверью ребенка, он слышал, как отец простонал:

— Моя любовь к ней была неблагословенна. Тебе знакома эта боль.

— Кому ж она неведома? — откликнулась мать. — Кто ж незнаком с этой болью? Или ты думаешь, я не знаю боли разбитой любви? Думаешь, я ничего не чувствую?

— Нет, нет, не вини меня! Только не ты! Ты — луч света на моем лице! — кричал отец, возвышая голос, и голос срывался. — Не обвиняй меня. Только не начинай все заново.

— Не стану, — отвечала она, и ее голос стихал, шипел.

Наверное, они снова поссорились, думал мальчик. Он ждал каких-то слов матери, объяснений, и злился на себя за то, что не в силах сам задать вопрос, вынудить ее рассказать причину своих слез.

— Отец тебе сам скажет, — вот и все, что он услышал в итоге. Мать отпустила его и ушла в дом. Миг — и ее поглотил сумрак коридора.

4

А вот и отец — пришел за ним. Только что проснулся, глаза еще красные спросонья. Левая щека тоже покраснела, наверное, намял во сне. Приподняв край рубашки, отец почесал живот. А другая рука в то же время задумчиво почесывала пробивающуюся щетину на подбородке. Борода у него отрастала быстро. Обычно он брился второй раз в день после сна. Он улыбнулся Юсуфу, расплылся в широкой ухмылке. Юсуф так и сидел у задней двери, там, где мать оставила его. Отец подошел и присел на корточки рядом с ним. Мальчик догадался, что отец только делает вид, будто все в порядке, и встревожился.

— Как насчет небольшого путешествия, осьминожка? — спросил отец, обхватив его рукой и обдавая запахом мужского пота.

Юсуф почувствовал тяжесть отцовской руки на своем плече и с трудом удержался от порыва уткнуться лицом в грудь отцу. Для таких порывов он уже чересчур взрослый. Он уставился прямо в глаза отцу, пытаясь понять, о чем тот говорит. Отец со смешком прижал его к себе, сильно сдавил.

— Ну, ты хоть притворись, что не рад, — сказал он.

— Когда? — Юсуф осторожно высвободился.

— Сегодня! — громко, бодро ответил отец, а затем усмехнулся и слегка зевнул: мол, ничего особенного.

— Прямо сейчас.

Юсуф приподнялся на цыпочках, слегка согнул колени. Внезапно ему захотелось в уборную, но он все так же неотрывно смотрел на отца, ожидая полного объяснения.

— Куда я поеду? А как же дядя Азиз? — решился спросить он.

Внезапно охвативший его липкий страх вытеснила мысль о десяти аннах. Он не двинется с места, пока не получит свою монету.

— С дядей Азизом и поедешь, — ответил отец и тут улыбнулся, слегка и как бы с горечью, так он улыбался, услышав от сына какую-нибудь глупость. Юсуф все еще ждал, но больше отец ничего не стал говорить, а только рассмеялся и снова попытался его схватить. Юсуф отпрыгнул и тоже засмеялся.

— Поедешь на поезде! — сказал отец. — Далеко, на побережье. Ты же любишь поезда, верно? Вот уж будешь радоваться — всю дорогу до самого моря.

И снова Юсуф ждал каких-то слов отца и никак не мог понять, почему его вовсе не обрадовало предстоящее путешествие. Наконец отец хлопнул его по бедру и велел идти к матери собирать вещи.

Когда настало время уезжать, все происходило будто не взаправду. Он попрощался с мамой на переднем крыльце дома и пошел с отцом и дядей Азизом на вокзал. Мама не стала его обнимать, целовать. Не проливала над ним слез. Он-то боялся, что она станет. Впоследствии Юсуф не смог припомнить, что его мама сказала или сделала, но помнил, что она казалась больной или потерянной, устало прислонилась к дверному косяку. Если его мысли обращались к моменту отъезда, ему представлялась мерцающая от жары дорога, по которой они шли, и спины мужчин впереди. Во главе их небольшой группы брел, покачиваясь, носильщик, тащил на плечах вещи дяди Азиза. Юсуфу велели самому нести свой маленький узелок: две пары коротких штанишек, канзу — еще новый, с прошлого Идда^[8], — рубашка, Коран и старые четки матери. Все, кроме четок, мама сложила в старую шаль и стянула ее концы прочным узлом. Улыбнувшись, воткнула в узел трость, чтобы Юсуф мог вскинуть ношу на плечо, как делали носильщики. Четки из бурого песчаника она сунула ему в руку в последний момент, тайком.

Ему ни разу не пришло в голову, даже мимолетно, что он расстается с родителями надолго, тем более что может никогда их больше не увидеть. Ему не пришло в голову выяснить, когда ему предстоит вернуться. Он не догадался спросить, почему его отправляют с дядей Азизом и почему решение принято столь поспешно. На вокзале Юсуф увидел рядом с желтым флагом с той свирепой черной птицей еще один, с черным, обведенным серебряной каймой крестом. Этот флаг вывешивали, когда на поезде приезжали высокопоставленные немецкие офицеры. Отец наклонился к мальчику, пожал ему руку. Что-то долго ему втолковывал, и под конец глаза отца увлажнились. Впоследствии Юсуф не мог сообразить, что именно говорил отец, но имя Бога в его речи прозвучало не раз.