Меня зовут Сол - Китсон Мик. Страница 2

Солнце уже встало и ярко светило, пар белыми клочками поднимался от земли. На краях листьев и ветках белела изморозь, а ветер почти утих, так что дым шел прямо вверх. Было совсем тихо, только трещали ветки в костре. Потом я услышала щебетание птиц и воронье карканье. И все. Ни гула машин, ни гудков, ни сирен. Никаких разговоров. Никаких криков.

У меня было четыре силка из витой проволоки с маленькими золочеными колечками, соединяющими проволоку в петлю, и с зелеными шнурами, прикрепленными к деревянной палочке с выемкой. Такие ловушки ставят на ночь на кроличьих тропах. Я видела, как это делается, на «Ютубе» и на сайте с инструкциями по выживанию. Выглядело очень просто. Главное, кролик уже умирает к тому моменту, как охотник приходит проверять силки. Хотя, думаю, что смогла бы убить кролика. Правда, до сих пор я никогда не убивала кроликов. И вообще никого не убивала, кроме Роберта.

Силки надо закапывать на несколько часов, чтобы отбить человеческий запах, так что я разгребла листья, вытащила силки из Пеппиного рюкзака, положила на землю и прикрыла ворохом листьев. Я купила их в магазине для рыболовов на деньги, которые сняла с одной из карточек Роберта. Когда Роберт приходил… откуда он там приходил, у него всегда было несколько карточек. Я их воровала, пока он спал пьяный.

Самое интересное, что Мо и Роберт никогда ничего не замечали. Если в квартире что-то менялось, они не обращали на это внимания. Вот я всегда знала, где лежит каждая вещица в моей комнате и во всей квартире. Я была в курсе, сколько у нас чашек и ложек. Сколько молока и средства для мытья посуды. Я всегда такое запоминаю. С самого детства. Я всегда примечала, где находятся вещи, куда их перемещают, и, если они пропадали, я тоже знала об этом. А Мо и Роберт ничего не видели.

Мо хуже всех. Взять хотя бы ее банки с пивом — она никогда не знала, сколько еще осталось. В отличие от меня. Я прятала их, а она даже не замечала, что в холодильнике всего две банки вместо трех. Иногда двух ей хватало. Я это много лет назад заметила, так что оставляла ей две, припрятав лишнее. Когда она приходила за очередной порцией бухла, я говорила, что осталось всего два пива. Она тогда такая: «Я думала, было четыре!» — а я такая: «Да ты сама выпила, забыла, что ли?» Ну и хрен с ним, говорила она. И когда Пеппа стала воровать у нее сигареты, она тоже не замечала.

И Роберт ничего не замечал. Он постоянно был то пьяный, то обкуренный, то пьяный и обкуренный сразу, и, даже если долго пялился на вещи, не видел, что что-то пропало, было передвинуто или появилось новое.

Глаза у Роберта всегда красные от травы и выпивки и вечно полузакрытые, как будто он щурится. Крошечные участки белков, которые можно было разглядеть у него между век, давно пожелтели.

Брезент, охотничий нож, раму-подставку для костра и даже кроссовки для Пеппы доставили почтой. Я купила их на «Амазоне» и оплатила с карточек, которые Роберт приносил домой и складывал в тумбочку. Я всегда очень осторожно таскала карточки или доставала его бумажник. Однажды он пьяный лежал на диване, и я попыталась вынуть бумажник из его заднего кармана, а он наполовину проснулся, схватил меня и заорал: «Я отрежу тебе руки нахрен!» — а потом снова отрубился, и тогда я достала деньги.

Единственным, за чем он пристально следил, оставалась я.

— Все норм, детка? — любил спрашивать он. Однажды он сказал мужику в магазине, что я его дочь. Я хотела возразить, что нет, нахрен, не дочь, но Роберт был огромный, обнимал меня за плечи и говорил: «Моя малышка Сол». Если бы я сказала что-нибудь, потом стало бы только хуже, так что я заткнулась и просто мрачно посмотрела на того мужика.

Пеппа проснулась.

— Сол, а Коннор все еще здесь?

Я пошла и сняла камень с жабьего дома. Коннор по-прежнему сидел там. А чего бы ему не сидеть в мокрой грязи и листьях.

— Круто, — сказала Пеппа, вылезла из спального мешка и надела кроссовки. Они стоили восемьдесят четыре фунта на «Амазоне», наверное, из-за подошвы «вибрам», которая лучше всего подходит для длинных переходов и лазанья по горам.

Мне кажется, что Пеппа бегает быстрее всех в мире. У нее очень длинные ноги, и она носится, как ветер. Она быстрее любого мальчика в школе, даже тех парней, которые старше. Вообще она все делает быстро. Либо сидит неподвижно, либо очень быстро шевелится. Она быстро ест и быстро разговаривает.

А еще она ест все подряд и всегда голодная.

Когда мы были маленькие, мы часто голодали, потому что Мо где-то шлялась или напивалась, или у нас не было денег, и Пеппа приучилась ходить по соседям и просить еду. Она привыкла есть все, а не как другие дети, которые терпеть не могут салат и требуют только жареной картошки.

Пеппа выпрашивала чипсы в магазине и просила еду у детей в школе. И даже у учителей. В конце концов я велела ей прекратить, и тогда мне пришлось самой добывать ей пищу, потому что если бы кто-нибудь об этом рассказал, нас забрала бы опека. Опека постоянно отнимает детей и обязательно разделяет братьев и сестер. Так что я никому ничего не сказала. Мо предупредила, что нас могут забрать и разделить. Я часто крала для Пеппы еду, приносила ей салат, морковку, а один раз даже вареную свеклу в пакете, которая ей очень понравилась. Пеппа перестала выпрашивать еду, и опека про нас не узнала.

А когда Роберт занялся мной, он тоже предупредил меня, что, если я кому-нибудь расскажу, даже Мо, нас заберут и разделят. Он сказал, что Пеппу отдадут на воспитание, и ее усыновят африканцы, потому что она наполовину африканка, а меня отдадут каким-нибудь старикам, и мы больше никогда не увидимся. Но теперь нам это не грозит.

Способность есть что угодно для выживания полезна, а вот постоянный голод — нет. Пеппа пожаловалась:

— Сол, я умираю от голода.

Я дала ей немного кекса с сухофруктами и четыре печеньки «Белвита».

— Мы будем ловить кроликов, — сообщила я.

— Чтобы съесть?

— Ага.

— Круто.

Она полюбовалась на Коннора в домике, вытащила его оттуда, посадила на ладонь и немного поговорила с ним. Рассказала, как зовут ее и меня, откуда мы взялись и почему живем в лесу. Потом сунула его обратно в домик и надела свою непромокаемую куртку «Хелли Хансен».

Кролики не впадают в спячку. В Галлоуэйских лесах их очень много, живут они у подножия холмов и на склонах, потому что там растут низкие кустарники и трава. Эти зверьки питаются травой, а вовсе не морковкой и листьями салата, как кролик Питер из фильма. На большинстве сайтов написано, что осенью кролики очень активны и что нужно искать кроличьи тропы в траве и ставить силки там. Я никогда не ставила силки, не потрошила кроликов и не свежевала их, но я тыщу раз видела на «Ютубе», как это делается.

Я выкопала силки из листьев и сунула в карман куртки. На поясе у меня висел нож в ножнах.

Мы выбрались из своего убежища и пошли вдоль ручья. Залезли вверх по камням на склон холма, где деревья росли гуще, а еще было полно травы и папоротников. Пеппа побежала вперед.

Папоротники уже пожелтели, но все еще оставались очень высокими, так что Пеппа совсем скрылась из виду, и я только временами видела в просветах ее рыжие волосы. Я смотрела на землю и пыталась найти кроличьи тропы. Там было довольно много звериных троп, я увидела отпечатки оленьих копыт в грязи и разные другие следы, которые нужно было проверить по «Руководству для выживания». Верхушка у холма была плоская, а длинный склон спускался к озерцу прямо у подножия. Пеппа рванула вниз. Она наверняка распугала всю дичь, но, когда она так несется, ее ничем не остановишь. Я и раньше видела, как Пеппа бегает, перепрыгивая через бревна и кусты папоротников, как мчится вперед, быстро и плавно, словно у нее колеса вместо ног. И вдруг она резко остановилась примерно на полпути до низа и крикнула:

— Сол!

Я спустилась к ней. Деревьев там росло меньше, в основном старые березы и дубы. Ветки спускались до самой земли — некоторые потолще меня. Пеппа стояла у большого серого камня, торчащего из травы, и показывала куда-то вниз.