Честь - Умригар Трити. Страница 11

Вернувшись на рынок, Смита зашла в магазин одежды купить подходящие платья для поездки в Бирвад, но продавец первого магазина вел себя так подобострастно и навязчиво, что она сразу вышла. Она устала; придется пойти за покупками завтра, когда в больнице выдастся свободная минутка. Должны же быть рядом с больницей магазины. А пока ей хотелось перекусить и скорее лечь спать. Но при мысли, что придется ужинать одной в роскошном великолепии «Тадж-Махала», ей стало одиноко, и она пошла дальше по улице в поисках ресторана, рассчитанного на западных туристов, которых здесь было множество. Наконец зашла в кафе «Леопольд» и села за столик с видом на дамбу.

Она заказала сэндвич у пожилого официанта и, потягивая пиво, огляделась по сторонам и заметила в стенах «Леопольда» отверстия, похожие на пулевые. Она заморгала и вспомнила. Ну разумеется. «Леопольд» был одной из целей террористов в три страшных дня, потрясших Мумбаи в ноябре 2008 года. Ее поразило, что администрация ресторана решила не маскировать историю и сохранить пулевые отверстия как постоянное напоминание о тех мучительных днях. Как правило, после таких трагедий мир предпочитал жить дальше и не оглядываться. В США это случалось после каждой школьной стрельбы: лавина репортажей, лицемерные твиты «Наши мысли и молитвы с вами», предсказуемые призывы к ужесточению контроля за ношением оружия, реформам — и тишина. Родители и выжившие после стрельб горевали в одиночку, навек отстав от мира, который двигался дальше как ни в чем не бывало. Кровавые пятна со стен оттирали, начинался новый школьный день.

В ноябре 2008-го Смита навещала родителей и брата в Огайо. Они вчетвером сидели, приклеившись к экрану, где вещали репортеры «Си-эн-эн»: группировка из Пакистана расстреливала город и подожгла «Тадж-Махал». Рохит оторвался от телевизора и произнес с такой ненавистью, что Смита и ее родители невольно повернулись к нему:

— Так им и надо. Надеюсь, они сожгут весь город.

— Бета, — задумчиво сказал отец, — желать зла миллиону невинных людей — грех.

Рохит покачал головой и вышел из комнаты.

Позже тем вечером, когда родители легли спать и они с Рохитом вдвоем сидели перед телевизором, она попыталась с ним поговорить. Но он лишь показал на экран, где транслировали «Ежедневное шоу».

— Хочу посмотреть, — коротко сказал он, и Смита уступила.

Подошел пожилой официант и принес сэндвич.

— Вы у нас впервые? — спросил он и кивнул на стену с отверстиями от пуль.

— Да. Вы были здесь, когда это случилось?

— Да, мэм. Господь был со мной в тот день. Я поднялся на балкон. А вот двум моим коллегам не повезло. Как и многим нашим клиентам.

Сколько раз ей приходилось слышать вариации этой фразы — простые смертные пытались решить неразрешимую загадку: почему они выжили, а другие погибли. О какой бы катастрофе ни шла речь — крушение самолета, землетрясение, массовое убийство, — выжившие считали своим долгом выявить причину и закономерность, почему судьба пощадила именно их. Смита же не видела никакой закономерности: она верила, что жизнь — цепочка случайных событий, зигзаг совпадений, ведущих к выживанию или смерти.

Официант накинул посудное полотенце на правое плечо.

— Эти выродки даже заходить не стали, — сказал он. — Просто встали на пороге и осыпали нас градом пуль, как мы с вами осыпаем детишек конфетами на Дивали. — Он на минуту прикрыл глаза. — Кровь была повсюду, люди кричали, прятались под столами. Потом они кинули гранату. Представляете, мэм? Гранату в ресторан. Что за люди способны на такое?

«Всякие люди», — хотелось ответить ей. На первый взгляд обычные люди, что встают по утрам, завтракают, улыбаются соседям и целуют детей, уходя на работу. Люди, которые ведут себя так же, как мы с вами. Пока не попадают в капкан идеологических убеждений или в их жизни не случается что-то такое, что провоцирует у них желание переформатировать мир или сжечь его дотла.

Официант, должно быть, заметил выражение, промелькнувшее на ее лице — смесь отвращения и фатализма, — и тихо спросил:

— То же зло случилось и в вашей стране, верно? Одиннадцатого сентября.

— Как вы поняли, что я из Америки?

Он широко улыбнулся, продемонстрировав желтые от никотина зубы. — Я тридцать лет здесь работаю, мэм. К нам ходит много иностранцев. Я признал Америку, как только вы открыли рот.

«Я признал Америку», — сказал официант. Не «понял, что вы американка», а «признал Америку». Смита вдруг почувствовала, что он прав. В тот момент она и впрямь была Америкой, словно кости ее были слеплены из красной земли Джорджии, а в жилах текла голубая вода Тихого океана. Она была Америкой и всем, из чего та состояла: Уолтом Уитменом и Вуди Гатри^[17], заснеженными вершинами Скалистых гор и дельтой Миссисипи, Старым Служакой из Йеллоустоуна^[18]. А город, где она родилась, казался таким чужим, что она готова была заплатить любые деньги, чтобы телепортироваться в свою тихую аскетичную квартиру в Бруклине.

— А зачем вы приехали в Мумбаи? — спросил официант, и от его разговорчивости Смите вдруг стало не по себе. — Отдыхать или работать?

— Работать, — коротко ответила она.

Он, должно быть, почувствовал ее нежелание продолжать разговор и отошел от стола; к нему вернулась прежняя формальность.

— Приятного пребывания в Мумбаи, — откланялся он.

Заплатив по счету, она еще долго сидела в кафе и проигрывала в уме разговор с тетей Пушпой. Смита была журналисткой, но Пушпа каким-то образом сумела перехватить инициативу в разговоре. Молли, репортерша «Эн-би-си», однажды сказала: «Главное правило тележурналистики — никогда, ни в коем случае не отдавать микрофон герою репортажа, держаться за микрофон всеми силами». Что ж, старая Пушпа Патель, которая, насколько Смита знала, ни дня в жизни не работала и уж точно никогда не брала интервью у диктаторов и лидеров государств, сумела отнять у нее микрофон. Завтра она будет злорадно пересказывать эту историю всем их бывшим соседям — ох уж эта Смита, недоразумение, а не девчонка; да как она осмелилась заявиться к ней, Пушпе, на порог и еще оскорблять ее! Но Пушпа поставила ее на место. Правду говорят: в одну реку дважды не войдешь. Однажды Мумбаи выбросил ее на берег — и только что сделал это снова. Шэннон прожила в Индии всего три года, и то у нее были Мохан и Нандини, которые стояли за нее горой. Смита здесь родилась, но в двадцатимиллионном городе не было ни одного человека, кому она могла бы позвонить. Бежав из Индии, она потеряла все связи со школьными друзьями. В последние годы многие ее бывшие одноклассники нашлись в соцсетях; некоторые и с ней пытались связаться, но она не отвечала на сообщения. Она не вынесла бы их любопытства и расспросов. Родители тоже перестали общаться с родственниками из Мумбаи, которых у них здесь было немало. С таким же успехом она могла очутиться в Найроби или Джакарте — никакой разницы.

Она вышла из ресторана и пошла в отель пешком. Как галдящие птицы на закате, горланили торговцы. Саронги и курты^[19]! Кожаные сумочки, духи! Они хотели, чтобы она все это купила. Она же не поддавалась на их уговоры и старалась не смотреть им в глаза.

Когда она дошла до «Тадж-Махала», уже стемнело. Несмотря на усталость, она ненадолго задумалась, не перейти ли на противоположную сторону улицы и прогуляться к морю и пирсу Веллингтона, миновав арку «Ворота Индии» и полюбовавшись морским пейзажем своего детства. Вместо этого она прошла сквозь металлоискатель на входе в «Тадж-Махал» — («Его установили после террористических атак 2008 года», — извиняющимся тоном сообщила Смите девушка с ресепшен, когда та заселялась) и поднялась на лифте в номер.

Глава седьмая

Утром Смита приехала в больницу за пару минут до семи. Медсестра и санитар уже пришли в палату Шэннон с тележкой, чтобы перевезти ее в операционную. Мохан и Нандини с осунувшимися лицами едва взглянули на нее, когда она вошла.