Честь - Умригар Трити. Страница 9

Папа. Она не сказала ему, что вернулась в город, где никто из ее семьи не был с тех пор, как они уехали. Папа думал, что она отдыхает на Мальдивах. Вечером придется ему позвонить, но сообщать, что ее планы изменились, она не станет. Новость о ее возвращении заставит его волноваться лишний раз.

Смита повернулась и заметила, что водитель разглядывает ее в зеркало заднего вида. Он отвернулся, как только их взгляды встретились, но она почувствовала, как щеки залила краска. Посмотрела на свою футболку и увидела, что вырез существенно приоткрывает грудь. На Манхэттене такая одежда была обычной, никто не обратил бы внимания, но здесь, в Мумбаи, привлечь внимание мужчин вроде этого таксиста ничего не стоило. И ей, несомненно, придется купить более скромную одежду перед отъездом в деревню Мины. Она подтянула футболку чуть выше на груди и наклонилась к водителю.

— Бхай, — сказала она, — вещевой рынок на дамбе Колаба все еще работает? Мне нужно купить одежду.

— Еще как работает, мэмсахиб! — ответил он. — Говорят, там можно купить все, от булавки до слона.

Глава пятая

Стоило ей ступить на дамбу, как сердце ее затрепетало, а ладони взмокли. И разволновалась она не из-за криков уличных торговцев, призывавших ее присмотреться к кожаным сумкам, серебряным украшениям и деревянным статуэткам. Не из-за того, что в смехе школьниц, идущих впереди, услышала собственный смех и увидела себя, когда-то так же вприпрыжку шедшую по тротуару.

Она разволновалась не потому, что заметила вывеску обувного магазина «Метро» и вспомнила, как они с мамой покупали там туфли в начале каждого учебного года. Или магазинчики, где продавались школьные портфели и папа покупал рюкзаки им с Рохитом. Даже кафе «Олимпия» еще стояло на прежнем месте — наверняка там по-прежнему подавали завтраки с яичным бхурджи^[15], которым папа иногда угощал ее по субботам.

Ладони взмокли, потому что она оказалась слишком близко к улице, куда надеялась никогда больше не возвращаться.

Спенсер-роуд. Как там сейчас? Сохранилось ли что-то знакомое с тех пор, как они там жили, или время стерло все следы? Живут ли там по-прежнему их бывшие соседи? Те, кто помнит тот день в 1996 году? Добрая тетя Беатрис, христианка, что жила напротив, наверняка давно умерла. Но должны же быть другие, у кого о ее семье сохранились теплые воспоминания? Помнят ли они, как папа на Дивали — индуистский праздник света — покупал фейерверки для всего квартала? Столько лет прошло — мучают ли кого-нибудь до сих пор угрызения совести? Или тот случай навсегда канул на дно и над ним сомкнулись темные воды времени?

Смита так резко остановилась, что юноша, идущий сзади, чуть в нее не врезался. Нашла место под навесом, подальше от толпы. Сердце билось так сильно, что у нее закружилась голова. Будто тело противилось родившейся в сознании непостижимой мысли: ей хотелось увидеть свою старую улицу.

«Не глупи, — сказала она себе. — Нечего там смотреть. И нечего ворошить прошлое. Что ты скажешь этим людям? Тебе больше нечего им сказать». Но в голову прокралась новая мысль — надо побывать на старой улице не ради себя, а ради папы. Рано или поздно все равно придется рассказать ему о поездке в Мумбаи. Он не прочтет ее статью в газете, на этот счет можно даже не переживать: с ноября 2016 года он перестал смотреть новости и оплачивать подписки, в том числе на газету, где она работала.

«Мы приехали в эту страну, потому что считали ее величайшей в мире демократией, — сказал он, когда они заспорили об этом. — А теперь? Посмотри, какое зло делает этот человек. Он запретил мусульманам въезд в страну; он разлучает детей и родителей! В эту страну мы стремились? Я буду голосовать, бета. Но читать о том, что творят эти люди, — ну уж нет. Мое сердце не выдержит».

Но узнав, что она была всего в десяти минутах от их старого квартала и не зашла, папа очень расстроится. Ему наверняка любопытно, как изменилась за годы их улица; он станет расспрашивать. Воодушевленная этой мыслью, Смита зашагала, не обращая внимания на гулкое биение сердца. Она вернулась откуда пришла и юркнула в один из переулков. Но, к своей досаде, уже через несколько минут заблудилась; вокруг не было ни одного знакомого здания. Она остановилась и спросила, как пройти на Спенсер-роуд. Та оказалась всего в двух улицах.

На Спенсер-роуд она встала и подождала, пока сердце успокоится. Она нервно оглядывалась, смотрела направо и налево. Признает ли в ней кто-нибудь из местных длинноногую неуклюжую четырнадцатилетнюю девчонку, что жила тут много лет назад, а потом уехала в Америку? Напротив высилось здание «Харбор Бриз» — семиэтажный особняк кремового цвета. Фасад покрывали строительные леса; дом красили. Когда она была маленькой, этот дом считался роскошным, а теперь казался ветхим и облезлым. «Может, в юности все кажется новым и неиспорченным?» — подумала она. Она узнала лишь заросли бугенвиллеи на боковой стене и кокосовую пальму в маленьком дворике.

Смита не осмеливалась оглянуться и посмотреть на другое здание — то, что стояло за ее спиной. Там когда-то жила тетя Беатрис. Она и так волновалась, а при взгляде на дом тети Беатрис боялась совсем расклеиться.

Раздался звук удара; Смита вздрогнула. Это оказался мальчишка, ударивший битой о мяч, — ребята на улице играли в крикет. Она так нервничала, что подскакивала от любого шума.

Она тут же рассердилась на себя; захлестнувшая ее ярость была хлесткой и пронзительной, как звук удара битой по мячу. Зачем она здесь бродит, зачем прячется? Как будто это она сделала что-то плохое; как будто ей было что скрывать. Стоит и трясется при мысли, что встретит кого-то из старых соседей.

Смита с горечью вспомнила, как мама мучилась в первые годы после переезда в Огайо. Как долго ей не удавалось ни с кем подружиться, как она не могла доверять никому, кроме родных. Как отталкивала попытки других мам подружиться, когда те пытались включить ее в своей круг и пригласить на прогулки и обеды. Как одна сидела дома днем, пока Смита и Рохит были в школе, а отец на работе. От веселой, добродушной женщины, которая когда-то была заводилой в этом самом доме и объединяла вокруг себя всех соседей, осталась лишь тень.

Из пучины воспоминаний всплыло имя: Пушпа Патель. Мамина лучшая подруга и мама Чику. Может, она все еще здесь живет?

Отбросив сомнения, Смита шагнула на проезжую часть и перешла улицу. Мотоциклист на улице с односторонним движением проехал в паре сантиметров от нее, но она не обратила внимания на его возмущенные крики.

В коридоре висело большое деревянное панно с номерами квартир и именами хозяев. Имя Пушпы Патель значилось на том же месте — квартира 3В. Сколько часов она провела в этой квартире! А потом, словно срывая корку с раны, которая досаждала ей слишком долго, она пробежалась глазами вниз и нашла номер их старой квартиры — 5С.

Чтобы не отвечать на расспросы лифтера, Смита решила подняться по лестнице. Плитка на третьем этаже была та же, коричневая в крапинку; здесь они с Чику играли в классики. У двери в квартиру ее окутал запах жареного. Гнев, охвативший ее на улице, испарился, на смену ему пришло волнение; сердце отбивало барабанную дробь. Она коснулась звонка, подождала, пока пройдет тошнота. «Еще можно уйти», — сказала она про себя, хотя знала, что уйти не сможет. Нажала кнопку и услышала в глубине квартиры протяжный «динь-донь».

Прошло несколько секунд. «Черт, — подумала Смита. — Зря я сюда пришла». Но потом дверь открылась, и она увидела круглое лицо тети Пушпы, постаревшее, но все еще знакомое.

— Да? — сказала она. — Что вы хотели?

У Смиты пересохло во рту. Она думала, что Пушпа ее узнает, но та лишь растерянно хмурилась.

— Что вы хотели? — повторила она.

Смита поняла, что прошло слишком много лет. Время беспощадно, все перемалывает на своем пути.

Миссис Патель уже хотела закрыть дверь и уйти, когда Смита выпалила: