Честь - Умригар Трити. Страница 17

— Ванная нормальная, — сообщила она.

— Хорошо, — Мохан зевнул, прикрыв рот рукой. — Извини. Хочешь сегодня встретиться с Миной? Будет…

— Нет. Уже поздно. Давай лучше утром.

Смита заметила облегчение на его лице.

— Управляющий сказал, что здесь есть кухня и столовая. Они могут приготовить нам любое блюдо. Что бы ты…

— Мне все равно, — ответила Смита. — Закажи что сам хочешь. Я вообще есть не хочу. Вот холодного пива выпила бы.

Мохан поморщился, и Смита тут же поняла свою оплошность. Ну конечно. В подобном месте женщина, пьющая алкоголь у всех на виду, вызовет всеобщее порицание.

— Поняла, — поспешно добавила она. — Ничего, обойдусь без пива.

— Нет-нет, — нахмурился он. — Давай сделаем так. Я закажу ужин. А потом попрошу принести в номер две бутылки пива. Приходи и пей сколько захочешь. Или я могу занести одну бутылку тебе.

Нерешительность Мохана и его учтивое нежелание навязывать ей свое общество помогли ей определиться с ответом.

— Не говори глупости. Я зайду, и выпьем вместе.

Он кивнул.

— Мохан… А если женщинам здесь не разрешают даже подписывать бланки, как же Шэннон с Нандини здесь останавливались?

Он пожал плечами.

— Шэннон — американка. На иностранцев правила не распространяются. Но все равно… Если бы ее сопровождал мужчина, они бы попросили подписать его.

Она покачала головой.

— Это не Мумбаи, Смита. Маленькая деревня, оторванная от всего мира. Ты же видела. Тут ничего нет.

— Здесь как будто пятьдесят лет назад время остановилось.

В глазах Мохана что-то промелькнуло.

— Пятьдесят? — усмехнулся он. — Ты еще в Бирваде не была. Там время уже лет двести как стоит.

Книга вторая

Глава девятая

По ночам мне снится, как горит муж.

Во сне я чувствую запах бензина и вижу огонь, оплетающий его тело, как карабкающаяся вверх лоза. Снова и снова он превращается в дым на моих несчастных глазах, и пламя вздымается вверх над его волосами, как у бога огня Агни.

Мужа звали Абдулом. Мусульманское имя, означает «слуга». Он и был слугой всю свою жизнь. Почему Амни не назвала сына в честь короля? Как знать, тогда Абдул мог бы стать богатым и могущественным, как Рупал, голова моей старой деревни. Рупал — колдун, сильный, как бык, владеет черной магией. Деревенские все еще помнят, как однажды он вынул изо рта одной женщины живую змею и превратил ее в птицу. Да и я своими глазами видела, как он ходил по горячим углям и не обжег подошвы. Да уж, гореть в огне приходится таким, как мы, — обычным людям.

В первом отчете, который полицейские составили, когда Амни хоронила старшего сына, а я еще боролась за жизнь в больнице, говорилось, что преступление совершено «неизвестными», хотя всем было хорошо известно, кто убил Абдула. Но я потребовала, чтобы составили новый отчет и занесли в него имена моих братьев как подозреваемых. В те темные дни только Анджали настаивала на справедливости.

Анджали пришла в больницу и сообщила, что Абдул мертв. Она побежала звать врачей, когда я закричала и попыталась выдернуть капельницу. Она собрала деньги и заплатила за три операции, благодаря которым я теперь могу говорить и держать ложку рукой, оплавившейся, как воск. Она сказала, что будет вести мое дело бесплатно, чтобы показать миру, что я принадлежу себе, а не своим братьям. Она была первым и последним человеком, сказавшим, что любовь к Абдулу не грех и меня не нужно за нее наказывать.

Не стану скрывать, я боялась. Я никогда не была в полицейском участке. Никогда не сидела напротив полицейского инспектора, здоровяка, уважаемого человека, и не смотрела ему в глаза. Согласно обычаям моей деревни, те, кто ниже рангом, должны всегда сидеть чуть ниже; люди низшей касты должны сидеть ниже людей высокой касты, младшие — ниже старших, женщины — ниже мужчин. Дома, когда мои братья лежали на кровати, мы с младшей сестрой Радхой сидели на полу на корточках. Так было всегда. Но в полицейском участке Анджали сказала, что я должна сесть на стул на одном уровне с инспектором.

Никто не хотел, чтобы дело снова открыли. Моя свекровь сказала, что я и так принесла им одни несчастья, выйдя замуж за ее сына. Соседи-мусульмане жаловались, что из-за меня их маленькая деревня в опасности. Все соглашались, что мои братья, индуисты, поступили правильно, отомстив за бесчестье, которое я навлекла на семью, обручившись с Абдулом. Даже соседи и друзья Абдула, те, что его любили, считали, что он поступил противоестественно, приведя в дом невесту-индуистку. В Бирваде есть поговорка: «Мангуст рядом со змеей не ложится». Индуисты и мусульмане — как мангуст и змея. А еще соседи сказали: разве смогу я выиграть процесс против братьев, если женщине самой природой уготовано быть слабее мужчины и подчиняться его власти?

Сам Рупал заявил, что к нему явился Бог и предупредил, что мне предстоит тысячу и один раз переродиться низшим существом, если я не отзову заявление на братьев. Мол, в следующей жизни я стану презренным червем и буду ползать под ногами у людей, а те — меня топтать. Так действует индуистский закон перерождения и кармы. Если я продолжу свое злое дело, грозился Рупал, то навек застряну в повторяющемся круге жизни и буду каждый раз рождаться все более и более низменным созданием. Мой кармический долг — простить братьев и покаяться в грехах. Рупал предупредил, чтобы я не слушала Анджали; мол, ее дьявол прислал, чтобы меня развратить, она — исчадие ада.

Когда посланник Рупала сообщил мне об этом, я сразу поняла, что должна сделать: послушать Анджали. Меня и так мужчины всю жизнь топтали. И так относились ко мне как к червю. Даже если бы сам Бог придавил стопой мою голову, ниже, чем сейчас, я бы уже не пала.

И зернышко, маленькое зернышко, что росло в моем животе… Что я скажу этому зернышку, когда оно спросит, сделала ли я что-нибудь, чтобы восстановить честь его отца и отомстить за его гибель? Ради моей маленькой Абру я ходила с Анджали в участок и спрашивала, внесли ли братьев в список обвиняемых. Мудрая Анджали знала, как поступить. Она рассказала обо мне Шэннон, женщине с волосами красными, как огонь. Узнав, что белая женщина, иностранка, интересуется их липовым расследованием и задает вопросы, полицейские занервничали.

Братья отняли у меня мой брак и превратили его в головешки. Рупал пытался меня запугать, сказал, что я превращусь в червя. Так было всегда: тысячи лет назад даже наш бог Рама испытывал добродетель своей жены Ситы, заставив ее взойти на костер — агни парикша, испытание огнем. В отличие от меня, Сита вышла из огня невредимой. Впрочем, я же не была женой бога; я была женой простого смертного, доброго человека.

Я рассказала об этом Анджали, и та велела мне забыть о старых сказках.

— Послушай, Мина, — сказала она, — когда ты смотришь на себя в зеркало, что ты видишь?

Я заплакала.

— Лицо, которым пугают малых деток, — ответила я, — изувеченные руки калеки.

— Именно, — кивнула Анджали. — Поэтому ты должна научиться заглядывать внутрь себя. Смотреть на себя по-новому и видеть истинную Мину. Огонь многое у тебя отнял, но ведь что-то осталось. Понимаешь?

Я не понимала.

Тогда Анджали сказала кое-что, чего я раньше не знала. Она объяснила, как закаляют сталь.

В огне.

Глава десятая

Здоровый глаз Мины был кротким и боязливым, как у олененка, и Смита сделала над собой усилие, чтобы продолжать смотреть в ее изуродованное лицо и не отводить взгляд. По левой стороне ее лица словно сошел поток лавы, разрушив все на своем пути. Он тек с середины лба, навек закрыл левый глаз, расплавил левую щеку и остановился под левой губой. Хирурги сделали все, что смогли, но работали неуклюже, будто сами понимали, что поделать ничего нельзя. Сидя в убогой лачуге Мины, Смита чувствовала на себе неодобрительный взгляд ее свекрови: та злилась, что они с Моханом явились без предупреждения. Единственным светлым пятном в тесной мрачной хижине была дочка Мины — Абру; та тихо сидела в уголке и иногда подходила к матери и садилась ей на колени. Иногда она брала прядь ее волос и засовывала в рот; здоровый глаз Мины при этом добрел.