Честь - Умригар Трити. Страница 21

— Это мне? — удивилась Мина. — Она разрешила?

— Да, тебе.

— Спасибо, диди. Видишь? Ты уже принесла мне удачу.

Смита снова взглянула на обугленный остов хижины вдалеке. Благодарность Мины за стакан чая казалась ей абсурдной. Она вспомнила книги по саморазвитию, в которых подчеркивалась важность практики благодарности, — каждый год американцы скупали их миллионными тиражами. И многие из них благодарны за чашку чая? Она подумала о телепроповедниках, которые утверждали, что вера может привести к богатству и Бог хочет, чтобы его паства разбогатела вне всякой меры. Что сказал бы этот Бог о людях вроде Мины, для которых даже чашка чая — удача?

Мина подула на чай, чтобы тот остыл, и дала Абру сделать пару глотков. Смита вдруг поняла, что девочка при ней не произнесла ни слова.

— Она говорит? — спросила она и погладила Абру по спине.

Мина удрученно вздохнула.

— Нет еще. Врач сказала не волноваться. Некоторые дети позже начинают говорить. Она не немая, диди. Слава Богу. — Мина нахмурилась. — Но я все-таки волнуюсь. Ей уже пятнадцать месяцев. В этом возрасте дети уже должны говорить, разве нет? Думаю, все из-за того, что она слышала, как я зову на помощь, еще в утробе. Или помнит мои крики в больнице, когда я узнала, что Абдул мертв. А может, она думает: что мне сказать миру, в котором мои собственные дяди убивают моего отца и разбивают сердце матери? Какой толк от слов в таком мире?

Смита кивнула, но пожалела, что не может отвести девочку к хорошему педиатру из Мумбаи.

— А что ты планируешь делать после оглашения вердикта? — спросила она, чтобы сменить тему.

— Какой смысл что-то планировать? Теперь это моя жизнь. Мы с Абдулом планировали переехать в Мумбаи после рождения Абру. Он говорил, что Мумбаи построили для таких работяг, как мы. Мы не боимся тяжелой работы. Мы с ним оба были ангута чхап, диди. Но мечтали, что наша Абру станет врачом или адвокатом. Абдул говорил, что в Мумбаи можно заработать столько денег, что хватит на кирпичный дом для амми и Кабира в деревне и еще останется на хорошую школу для Абру. Но пожар уничтожил наши мечты.

Смита оторвалась от блокнота; она сочувствовала Мине, и глаза ее наполнились слезами.

— Мне очень жаль, — сказала она и отвернулась. — А что такое ангута чхап?

— О, так называют таких людей, как мы, — неграмотных, кто не умеет читать и писать. Когда мы открываем счет в банке, мы ставим на бумаге отпечаток пальца, потому что не можем написать свое имя. Ангута чхап означает «отпечаток большого пальца».

— У тебя есть счет в банке? — спросила Смита.

Глаза Мины загорелись и погасли.

— Был. Когда я вышла из больницы, амми заставила меня снять все деньги. Сказала, что, если я этого не сделаю, она продаст Абру христианским монашкам. Мол, богачки из других стран готовы заплатить кругленькую сумму за индийского малыша.

— Что? — Смита чуть не подавилась чаем.

Мина угрюмо кивнула. Но потом ее лицо смягчилось.

— Да что с нее взять, диди? Бедная женщина пережила страшную потерю. Представь — потерять обоих сыновей! И все я виновата. К тому же у Абру нет другой бабушки. Так что я на нее зла не держу.

— А сейчас она по-прежнему грозится…

— Нет, уже нет. Перестала с тех пор, как я отдала ей деньги. Да и моя Абру пошла в отца. Иногда я вижу, как амми на нее смотрит… и понимаю, что она скучает по сыну. Она каждый день с ума сходит, никак решить не может, любит ли она Абру или ненавидит за то, что та так похожа на Абдула.

Похоже, Мина разбиралась в людях не хуже любого нью-йоркского психотерапевта. А ее великодушию мог позавидовать любой священник, раввин и имам. Смите хотелось отложить ручку и взять Мину за руку. Но вместо этого она поспешно сказала:

— А что случилось с младшим братом Абдула? Амми сказала…

Единственный глаз Мины потемнел.

— Он спас мне жизнь, отвез в больницу и сбежал. Если бы не Кабир, я бы умерла. — Она надолго замолчала, а потом тихо произнесла: — Я устала, диди. Прости, я не привыкла так много говорить. А еще мне пора идти готовить ужин. Давай я расскажу тебе остальное в следующий раз.

— Да, конечно! — Смита закрыла блокнот.

Но на самом деле она расстроилась, что Мина так резко оборвала интервью. Ей удалось завоевать доверие молодой женщины, но она еще о многом не успела ее расспросить. Написать ли предварительный репортаж сейчас и еще одну статью после оглашения вердикта, как и предлагала Шэннон? Или ограничиться одной большой статьей уже после окончания процесса?

Мина встала и усадила Абру на бедро.

— Еще один момент, — сказала Смита. — Ты же понимаешь, что я буду разговаривать и с твоими братьями?

Мина побледнела; на ее лице отобразился шок. Смита нахмурилась. Шэннон в своих репортажах цитировала братьев; значит, Мина должна была знать, что она с ними разговаривала. А потом она вспомнила. Ну конечно! Мина же не умеет читать. Она не читала статьи Шэннон.

Словно почуяв напряжение матери, Абру повернула головку и уставилась на Смиту. Мина рассеянно поцеловала дочкину макушку.

— Делай что хочешь, — напряженно произнесла она. — Меня это не касается.

Смита тоже встала.

Мина направилась к хижине амми, но вдруг обернулась.

— Спроси их, зачем сотворили такое зло. Зачем украли солнце на моем небе. В детстве мы с моим братом Говиндом были очень близки. Он звал меня тарой — своей звездочкой.

— Значит, его враждебность возникла недавно? Он разозлился, когда ты вышла замуж?

— Нет, еще до того. Сказал, что мы с Радхой перешли ему дорогу, когда устроились на фабрику. Мол, мужчины в деревне стали над ним смеяться, что мы больше него зарабатываем. Он отбирал у нас все заработанные деньги, но из-за этого ненавидел нас еще больше.

— Не понимаю… — заговорила Смита, но Мина покачала головой и вернулась в хижину с Абру. Смита молча последовала за ними.

Мохан с амми смеялись; их головы почти соприкасались. Эта картина почему-то разозлила Смиту.

— Ты готов? — спросила она и по выражению лица Мохана поняла, что тот удивился резкости ее тона.

— Ладно, амми, — сказал Мохан и поднялся. — Пора мне откланяться. Но мы встретимся снова, иншалла.

— Иншалла, иншалла. В любое время приходи, бета, — сказала старуха жалостливым тоном, от которого Смите захотелось заскрежетать зубами.

— До свидания, Мина, — тихо попрощалась она. — Береги себя.

— До свидания, диди. Благослови тебя Господь.

Глава одиннадцатая

Кожа снова горит, как в больнице. После пожара я все чувствую кожей. Смита ушла из дома амми десять минут назад, но я до сих пор физически ощущаю ее сопереживание. Как ласково она гладила мою Абру, словно ее совсем не беспокоило, что Абру моя тоже проклята. В нашей маленькой мусульманской деревне сапожников никто не разрешает детям с ней играть. Мы для них как прокаженные; они боятся, что их дети подхватят ту же болезнь.

Если бы Абдул выжил, а погибла я, Абру ждала бы куда более благополучная жизнь. Она бы выросла без материнской любви, зато амми не смотрела бы на нее волком. Абдул любил бы ее вдвое сильнее: к отцовской любви примешивалась бы память обо мне. А дядя Кабир катал бы ее на спине и пел песни из индийских фильмов вместо колыбельных.

Потом я вспоминаю, что у Абру есть дяди, целых два. Те, что убили ее отца.

Мои братья. Они еще на свободе.

Даже после того, как половина Бирвада видела, как они бросили спичку и спокойно стояли, глядя, как Абдула пожирает пламя. Половина деревни видела, как Говинд кричал на моего деверя, когда тот бегал вокруг меня с ведрами и пытался затушить огонь. Половина деревни слышала, как Арвинд с Говиндом грозили убить Кабира, если тот мне поможет.

Полиция в тот день не приехала. Может, Рупал им приплатил, чтобы не совались? В Бирваде говорят: «Вор приходит, когда его не ждешь; полиция не приходит, когда ее ждешь». Но даже если бы полицейские приехали, они бы стояли и смеялись, пока мои родные звали на помощь. Может, даже сожгли бы другие дома мусульман в большой деревне. Зачем? Затем, что большинство полицейских — индуисты. Зачем? Затем, что никто их не остановит: они же полицейские.