Честь - Умригар Трити. Страница 22

Кабир одолжил у друга фургон, чтобы отвезти меня в больницу. Оставил мать с бездыханным телом сына, чтобы спасти мне жизнь. А после того как отвез меня в больницу, уехал в Мумбаи. Амми получила от него всего одно письмо; потом он затерялся в тумане большого города, пропал. Через несколько месяцев, когда я вернулась домой из больницы с большим животом, амми плюнула мне в лицо. Слюна стекала по обгоревшей бесчувственной щеке, но я не стала ее вытирать: не хотела делать этого при амми.

Анджали заметила, что полицейские не лгали, сказав, что не смогли найти убийц Абдула. В первом полицейском отчете значилось: «Личности убийц не установлены», и это была правда. Потому что люди, которых допрашивали в связи с убийством, были жителями Горпура, деревушки в трех километрах от Бирвада, и в момент убийства мирно спали в своих кроватях. Когда полицейские спросили, что им известно о сожжении, горпурцы сказали правду — ничего. Вот какая у нас честная полиция.

Но даже после того, как дело открыли снова и опросили свидетелей из Бирвада, амми отказывалась давать показания. Мол, никогда никто не предъявит обвинения в убийстве мусульманина двум индуистам; не может такого быть. Но она ошибалась. Шэннон напечатала историю в газете, и через несколько дней братьев арестовали.

Они провели в заключении пятнадцать дней. Потом начали происходить странные вещи. Один за другим наши соседи стали менять показания. Кто-то вспомнил, что в вечер убийства на самом деле был дома, потому что у него болела жена. Кто-то сказал, что ходил в тот день в кино с детьми в соседнюю деревню. Другие утверждали, что телевизор был включен на такую громкость, что они не слышали шумной процессии мужчин, шедших по большой деревне в сторону нашего дома. Перед передачей обвинения в суд Говинд с Арвиндом подали прошение о залоге. Анджали возражала: как-никак их обвиняли в убийстве. Разве можно выпускать убийц на волю, если одна их жертва еще не остыла, а вторая изуродована так, что при виде ее несчастного лица дети плачут? Но судья позволил братьям выйти под залог. Вот она, Индия: убийцы спокойно разгуливают на свободе, а их жертвы становятся пленниками в собственном доме.

Кое-кто еще сидит в заключении: моя сестра Радха. Ее муж — ее тюремщик. Он на двадцать четыре года ее старше, лицо рябое, как джекфрут^[39], одна нога короче другой. Калека.

Радха помогла мне бежать с Абдулом. Говинд пришел в ярость и выдал ее замуж вскоре после того, как я бежала из родного дома. Поскольку я опозорила семью, ровесник никогда не стал бы на ней жениться. На такой брак согласился только калека из деревни на отшибе, которому нужна была служанка.

Так Радху наказали за преступление, которое совершила я.

Глава двенадцатая

Когда Мохан со Смитой вернулись в машину, он засыпал ее вопросами, но она отвечала односложно и записывала в блокнот последние впечатления. Она устала, была на взводе и совсем не хотела разговаривать. Впервые с начала поездки она пожалела, что с ней поехал Мохан, а не Нандини: та, будучи профессиональной ассистенткой, угадала бы, что сейчас ее лучше оставить в покое. Но Мохан, кажется, не замечал ее нежелания общаться. Впрочем, через несколько минут равнодушных односложных ответов до него наконец дошло.

— Что-то случилось? — спросил он. — Я тебя обидел?

— Нет, — ответила она, глядя в окно на окружающий пейзаж. «Ненавижу эту страну, — подумала она. — Повсюду здесь жестокость и насилие».

— Смита, — не унимался Мохан. — В чем дело, йар?

Правда была в том, что она не могла объяснить охватившее ее тягостное неприятное чувство. Украли солнце на моем небе. Такими словами Мина описала, как много значил для нее муж. Как пережить такую потерю?

— Смита?

— Ну чего тебе? — огрызнулась она. — Ты что, не видишь — я хочу, чтобы меня оставили в покое.

У Мохана отвисла челюсть.

— Я просто…

— Ты просто что? — сказала она и, не дожидаясь ответа, добавила: — О чем вы там смеялись и хихикали с этой старухой?

— Ты из-за этого разозлилась? — удивился Мохан. — Я просто пытался развеселить старую женщину, которая…

— Вот именно! Я расспрашиваю бедную девочку о жестоком убийстве мужа, и что мы видим, вернувшись? Что вы смеетесь и шутите!

— Я хотел ее отвлечь, — повысил голос Мохан. — Чтобы ты могла поговорить с Миной и подготовить свой репортаж. Я-то думал, я помогаю, но ты… Не понимаю, чем ты недовольна.

Смита не ожидала, что Мохан разозлится; ей стало стыдно, и она тут же пожалела о своем поведении.

— Мохан, извини.

— Я правда не знаю, как тебе помочь, — сказал Мохан. — Мне приходится извиняться за все, что происходит в этой стране. Я теперь на все смотрю твоими глазами. Все кажется уродливым, отсталым и…

— Мохан, не надо. Пожалуйста. Я просто расстроена, ясно? Но нечестно вымещать злость на тебе.

Он перестал смотреть на дорогу и взглянул на Смиту.

— Почему ты так ненавидишь Индию?

Смита вздохнула.

— Я ее не ненавижу, — наконец ответила она. — Я многое в этой стране люблю. А то, что произошло с Миной… Такое происходит по всему миру. Даже в Америке. Я точно знаю. Можешь поверить мне на слово: я постоянно об этом пишу.

Он кивнул, и гнев его утих так же быстро, как вспыхнул. Перемена была столь разительной, что Смите даже показалось, будто она услышала тихий вздох.

— Хорошо, — сказал он, — не будем об этом.

Они ехали по главной деревне. Смита смотрела в окно и поражалась убогости домов и быта. Маленькие хижины с крышами из рифленого металла стояли рядом с лачугами, крытыми синим брезентом. Рядом с некоторыми домами протекала открытая канализация; над ней роились мухи. Они проехали мимо огромной ямы с отходами. Неприятный затхлый запах чувствовался даже в машине, но местные мальчишки играли рядом с ямой как ни в чем не бывало. Бирвад был беднее трущоб, которые они проезжали по пути из аэропорта несколько дней назад. Потом она вспомнила, что это мусульманская деревня, а значит, местные жители беднее среднестатистического индийца. Старики, чья темная кожа контрастировала с белоснежными бородами и белыми молитвенными шапочками, безразлично смотрели им вслед. Женщин на улице не было.

— Хочешь остановиться? — спросил Мохан. — С кем-нибудь поговорить?

Смита задумалась и покачала головой.

— Скажи, — сказала она, когда они вернулись на главную дорогу, — ты понимаешь диалект, на котором говорила амми?

Он пожал плечами.

— Что-то понимаю, что-то нет. У нас работали люди из деревень недалеко отсюда. Кажется, охранник в нашей школе был из Бирвада.

— Правда? А в какую школу ты ходил?

— Школа Ананд для мальчиков.

— Где это?

— Ты серьезно? — лукаво спросил Мохан. — Не слышала о знаменитой на весь мир школе Ананд для мальчиков?

— Нет. Извини. — Она на миг замолчала. — Но наверняка это была очень хорошая школа, раз из нее вышел такой талант, как ты.

— Шах и мат, — улыбнулся Мохан. — А ты? Где ты училась?

Смита напряглась; ей не хотелось делиться подробностями своей личной жизни. Но ей также не хотелось обижать Мохана.

— В Кафедральной школе^[40], — ответила она.

— О. Прекрасная школа. Как я сразу не догадался?

— Что ты имеешь в виду?

— Многие мои коллеги — мумбайцы из именитых семей — ходили в Кафедральную школу.

— Моя семья не именитая.

— Нет?

— Нет, — ответила она. — Я же говорила, мой отец — профессор университета. — По правде говоря, если бы не папино наследство, они не жили бы на Колабе и не могли бы позволить себе другие роскошества. Папа ценил хорошее образование, но никогда не смог бы отправить ее и Рохита в Кафедральную школу на одну свою зарплату.

— А чем занимались твои родители? — спросила она.

— Мама была домохозяйкой.

— А отец?

— Мой отец? — Мохан откашлялся. Впервые с их встречи он, казалось, не хотел отвечать на вопрос. — Он торговал алмазами. Ты же знаешь, что Сурат знаменит своими…