Княжна (СИ) - Дубравина Кристина "Яна .-.". Страница 123

— А это ведь грех.

— Так если ты не веришь, то чего за грехи беспокоишься?

— Хочется чистую карму, — сарказмом девушка поставила точку и под смешок Пчёлкина потянулась чуть ли не в самый дальний конец полки. Успела самой себе поклясться, что попросту в конверт вложит хорошую половину от грядущего аванса, если не найдёт достойного чепчика в течение минуты, и взяла ещё несколько упаковок с мелкими шапочками, на которых вышивкой «плавали» кораблики.

Витя приобнял её за пояс, придерживая. Анна меньше, чем на миг, замерла, вместе с неподвижностью тела и дышать переставая, и, погладив по чувственному изгибу талии, который за твидовым пальто не прощупывался толком, Пчёла пожал плечами:

— Не знаю. А я верю, что Бог есть.

Князева сдержалась, чтобы не спросить в ехидстве, отчего же он тогда не живет по десяти заповедям. Вместо того она повела плечом, не желая Витю задеть, и развернулась к нему.

Рука, лежащая у неё на талии, теперь покоилась на пояснице. Анна выдохнула, мыслями туша пламя спора, который предупредить, остановить было лишь в её силах, посмотрела на Пчёлу, чуть запрокинула голову. Свет от высоких ламп играл на волосах, чуть блестящих от капли геля.

— Хорошо, что ты действительно веришь. Это здорово, — и, идя наперекор своим установкам, сказала:

— Я буду только рада, если Ване вера что-то хорошее даст. А не как мне, злобу одну.

Витя кивнул в понимании её всех мыслей, которые Князева не любила менять, и притянул девушку к себе, руки складывая в замок на пояснице возлюбленной. Приятно дрогнуло в горле. Аня выдохнула, считая конфликт исчерпанным, и носом уткнулась в грудь Пчёлы. Почти в крест, болтающийся на шее.

Как символично-то!..

Она стояла в кольце рук мужчины, не зная, куда свои ладони спрятать, и чуть ли не всем телом ощущала, как замедлялся стук сердца. С каждым вздохом — всё размереннее, как после многокилометрового марафона пульс возвращался в норму. Вместе с ним обратно по полочкам и раскладывались её мысли.

Тема религии, от какой Князева или в презрении воротила нос, или спорила до хрипа в горле, ушла в дальний ящик.

К дьяволу. Сейчас — совсем лишнее.

Витя правую руку освободил, левой Анну всё так же крепко держа, и чмокнул её в макушку. Князева ближе к нему притёрлась, просовывая руки под ткань песчаного пальто, прикрыла глаза.

Возвращаться к вопросу подарка на крестины не хотелось ужасно. Только стоять рядом, дышать одеколоном Витиным.

Пчёла чуть присмотрелся к обилию шапочек и выбрал наугад какую-то упаковку. Посмотрел, покрутил, помял, чуть раскрывая шов через целлофан. Чепчик оказался годным.

— Давай мобиль посмотрим и поедем.

— Это что? — спросила Князева, в согласии берясь за руку Пчёлкина. Ладошка в ладошку, как влюбившиеся в первый раз восьмиклассники, они пошли к другому стенду.

Анна нащупала пальцем привычный перстень из золота с чёрным камнем, какой Витя не снимал никогда.

— Мобиль? Та штучка, которая над кроваткой висит. На ней машинки там качаются, звездочки, прочая лабуда…

Девушка кивнула. Витя передал ей чепчик, вероятно, не стоящий такого количества нервов, и под усмешку Анину оставил на щеке поцелуй.

Третьего октября Анна почти полноправно вступила в должность временно исполняющей обязанности главного театрального режиссёра. На самом входе её торжественно встретила Сухорукова.

Князева нутром дёрнулась, увидев почти у порога стихийный мемориал в память Виктории Дмитриевны. Сухорукова смотрела на Аню с фотографии, правый нижний угол которой пересекался чёрной лентой. Даже со снимка, сделанным за года два или три до её смерти, взгляд покойного режиссёра ощущался привычно строго, почти что осуждающе.

Девушке показалось, что за спиной призраком метнулась женщина, которой она таскала какао, помечала мелкими комментариями сценарии пьес, и просипела Ане загробным шепотом:

«Стерва. Ты только и рада… Но ты недостойна!..»

Анна подошла ближе, прекрасно понимая, что роль «призрака» досталась её страхам, какие Князева старательно топила, сжигала, прятала, заглушала другими мыслями. На столе, на тёмно-красном куске бархата, оставшимся от ткани обновленных прошлым летом кулис, лежало несколько цветов, принесённых кем-то из труппы или работников самого театра.

Слева от фотографии, на одной из колонн, подпирающей потолок, висел лист со словами, написанными искусным, витиеватым почерком:

«Двадцать девятого сентября в возрасте сорока восьми лет из жизни ушла Виктория Дмитриевна Сухорукова — главный театральный режиссер, любящая мать и обаятельная женщина. Руководство «Soffittenlampen» скорбит по такой потере и приносит свои соболезнования близким людям фрау Сухоруковой»

Ниже был перевод текста на немецкий язык, написанный уже не таким закругленным почерком. Отчего-то Анна подумала, что писал эти слова мужчина. Не исключено, что сам герр Вагнер; если он не врал Князевой, то с Сухоруковой Кристиан был дружен, и, вероятно, всё-таки опечален оказался её смертью, хотя и скрывал то старательно.

«Ну и фарс!..» — подумала, едва не хмыкая вслух, что было бы слишком громко для пустого холла. Повела плечом, словно на него с хлопком, роняющим сердце, упала чья-то невидимая рука.

Желудок Ани сжался под взглядом Виктории Дмитриевны с фотографии, который вдруг стал казаться злым и грустным, подбадривающим и смиренным одновременным. Жуткое зрелище. Она скрестила руки на груди, пряча за рукавами пальто запястья, на которых выступили мурашки неприятные, и снова перечитала текст, будто думала найти в нём грамматическую ошибку.

А потом опять посмотрела на фото Сухоруковой. Приоткрыла рот, но слов никаких вслух не сказала. Едва шевеля губами, девушка проговорила беззвучно:

«Я покажу вам, что вы не ошиблись, сделав меня правой рукой. Вот увидите, покажу… Что достойна. И даже не исключено, что достойна больше вашего»

За спиной раздался стук тонких шпилек, которым сама Анна предпочитала более толстые каблуки. Девушка обернулась через плечо, почти не напугавшись тому, что её застукали у «места памяти», и увидела подходящую к столу Диану — девушку из театральной труппы, мастерство которой Князева не думала оспаривать.

Ларина ловко шла на шпильках, смотря под ноги себе. Вся в чёрном, как показатель траура — каблуки тёмные, платье из хлопка прятало грудь до самых ключиц. В руках у девушки были две гвоздики. Почти искренне, почти трогательно.

Актриса кивнула Анне, едва разомкнув губы, и дрожащей рукой положила цветы к остальным, поддерживая их общее чётное количество.

Князева крепче скрестила руки; мышцы сердца сжались, отчего оно, сердце, меньше стало, размером становясь схожим с горошинкой. И горошинка эта стала по телу кататься, стуча то в висках Ани, то в горле, то с пульсом, сходным дрожью, устремляясь в пятки.

Диана покачала головой, спрятала нижнюю губу, оттопырившуюся от слёз, за ладонью и просипела, спрашивая ни то у себя, ни то у Князевой:

— Что теперь будет?..

— Ничего, — повела плечом Князева. — Всё так же будем делать: пьесы переводить, костюмы шить… Играть.

— Да как? — махнула рукой актриса, в грядущем спектакле играющая главную женскую роль. — Как без Виктории Дмитриевны следить-то за всем?

Анна затихла, давая девушке секунды понять, что умудрилась сморозить. Губы поджались, а голова, будто сама по себе, запрокинулась выше, удерживая на темени невидимую диадему. Собственный указ «держать подбородок параллельно полу» звучал в черепной коробке, отскакивая от внутренних её стенок, и ослушаться девушка не могла.

Князева взглянула на Сухорукову, которая вдруг стала усмехаться ей, вторя:

«Видишь, тебя в расчёт даже не берёт никто! Ты тенью моей была — и будешь…»

— У Виктории Дмитриевны была помощница, Диана, — подсказала девушка ни то Лариной, ни то бывшему режиссёру, смотрящей на Аню с фото. Она сама себе удивилась, когда тон позвучал холодно, погружая пространство в округе в туман: