Призрак в зеркале (СИ) - Мурашкин Алексей. Страница 11

ВОСКРЕСЕНИЕ. ГОНКА. Подготовка к старту. Прогревочные круги

К утренней тренировке трасса достаточно подсохла, чтобы ездить на сликах. Гоночный инженер предложил подкрутить антикрылья, уменьшив угол атаки, дабы соперники не воспользовались слипстримом в конце стартовой прямой.

— Тут и так обгонять негде. А в Удавке от них оторвусь, — рисковать потерей сцепления там мне казалось самоубийством. Особенно после вчерашней лекции и экскурсии.

— Думаешь, никто не просёк твой финт с отпусканием газа? — встрял босс.

Для его сомнений, оказалось, были основания. На вормапе наша машина в итоге стала лишь девятой. Шеф, разумеется, объявил журналистам, что поводов для беспокойства нет. Но тень того самого беспокойства читалась на его хмуром лице.

— На четвёртом отрезке ты терял полсекунды против вчерашнего, — украдкой от него шепнул инженер, протягивая шлем с врисованным по моему заказу пацификом в нолик двадцадки. — Что-то не так? Или просто осторожничал?

Я молча кивнул. Он угадал: встретиться с пресловутым призраком ещё до старта мне абсолютно не улыбалось. А после?..

Натянув комбинезон, я вступил в косой ромб света, падающего сквозь проём поднятых ворот внутрь бокса, слабо освещённого в контраст с залитой солнцем улицей. Лесистая возвышенность за стартовой прямой блестела золотом, словно неприличных размеров груда сокровищ. Пит-уолл отбрасывала глубокую тень на пит-лейн, деля пелотон на светлую и тёмную сторону. Читал, что именно на Штатовских овалах впервые додумались ставить защитную стену между старт-финишной прямой и параллельным ей участком, вдоль которого проводится обслуживание машин по ходу гонки (так называемый питстоп), и на котором перед стартом разместились наши пока не оживлённые стартёрами болиды.

Мой, цвета воронёной стали, наполовину захваченный тенью, напоминал переевшую чёрную акулу. В чей раскидистый хвост-крыло смотрела морда аллигатора на обтекателе Зебровски, уже втискивающегося в нутро своего зелёного «коня». Настала и моя очередь, выдохнув, погрузиться в акулье чрево и, вытеснив из лёгких остатки воздуха, помочь механикам застегнуть ремни.

Наверняка не мне первому приходит мысль, что гоночный кокпит, как по форме, так и по комфорту, смахивает на дорогой, тщательно изготовленный по мерке гроб. Только сперва в него запихивают, а потом уже судьба решает — казнить тебя или миловать. Ну, и незначительная, но приятная деталь, вместо заплаканных родственников, целующих в хладный лоб, над тобой, чтоб не протух раньше времени, держит зонтик миловидная улыбчивая грид-гёрл. Интересно, не возникло ли у неё желание поцеловать авансом? Впрочем, сквозь шлем уже не почувствовать тепла ярко накрашенных губок.

Признаться, я редко смотрю в зеркала. Точнее, куда чаще, чем хотелось бы… Но если кого в них и вижу, то соперников, а не себя. Они не предназначены для самолюбования. Попробую описать собственный портрет по памяти.

Итак, начнём с самой заметной детали, а именно — шлема. Шеф хотел, чтобы я выбрал дизайн, использованный Мэвриком. Но я остался верен своей двадцатке, лишь поменяв цвета цифр и фона местами. И в нолике разместил не смайлик, а пацифик. Правда инженер-художник решил немного поглумиться, изобразив его сложенным из костей. Типа тех, что украшали костюм Энтвистла во время рок-фестиваля на острове Уайт. Мне довелось там побывать и едва не оглохнуть. А говорят, это наши моторы громкие. В компании с негласно обязательной для всех надписью «мы с тобой, Боб» этот полупиратский символ смотрелся ещё более зловеще.

Комбинезон заслуживает куда меньше внимания, поскольку логотипы личных спонсоров начали покидать его задолго до моего перехода сюда из Формулы. Кажется, на спине сохранилось название какого-то инвестиционного фонда, но какого именно — сиденье машины, пожалуй, знает лучше меня.

Раз уж я — не единственное действующее лицо, стоит описать и внешность соперников. Про пасть ягуара на голове Лайквуда вам уже известно. Шлем итало-американца Фирелли, подобно челу римских цезарей, опоясывал лавровый венок, что придавало ему сходство с непропорционального размера блестящей лысиной. А Зебровски, поскольку, как принято у выходцев из Восточной Европы, строил из себя ярого антикоммуниста, украсил пластиковую макушку громадной пятиконечной звездой.

Наконец отзвучала команда: «…заводите ваши моторы», и наша пёстрая вереница, подобно рыбьему косяку вверх по горной реке, покатила за пейс-каром, как за вожаком.

В телекомментариях и пресс-релизах наверняка будет упомянуто, что повороты трассы не имеют официальных названий, только номера. Но чтобы лучше ориентироваться, им дали следующие прозвища:

Первый — видимо, архитекторы долго ломали голову, как организовать безопасный выезд с пит-лейн на внешней стороне, и получилась этакая загогулина, именованная Тянучкой. Впрямь чем-то похоже на надутый пузырь жевательной резинки.

Второй окрестили — Квазимодо Нотрдамский. Ясно дело, из-за схожести с горбом.

Третий — Барби. Ещё более нелепый и медленный, чем Тянучка.

Четвёртый — Фастфуд. Светящаяся «М» над аляповатым зданием внутри и очереди к бесплатным туалетам делают объяснения излишними.

Связка шикан — Клинья или Кардиограмма. Достаточно увидеть конфигурацию, и вопросы мигом отпадут.

Таран — тут нужно представить часть носа ниже ватерлинии у эскадренного броненосца рубежа XIX–XX веков, и в воображении легко возникнут его очертания. Ещё больше он походит на тропический клюв моего друга Курта, только не все обитатели паддока имели счастье близко делить с ним компанию.

Про Удавку уже сказано.

Предпоследний — почему Кипяток? Потому что тупоугольный стоградусный. Ну да, странная привычка одинаково мерить температуру и углы. Интересно, как бы с таким подходом назвали бэнкинги Индианаполиса? Думаю, «Спирт».

И заключительный — Посошок, и правда напоминающий рукоять посоха какого-нибудь волхва. К тому-ж, наслышан, так у русских называют последнюю рюмку перед тем, как покинуть застолье.

Для нас же всё только начиналось. Погасивший огни Порш нырнул на пит-лейн.

Старт. Жёлтые флаги. Круги 1-4

А я по неопытности проспал момент, когда давить на газ. И пульс, наверно, подскочил с опозданием. Стартующий рядом Фирелли пересёк черту почти параллельно со мной и спустя сотню метров просунул нос вперёд, понемногу оттесняя с выгодной траектории перед нырком в Тянучку. Едва не пришлось блокировать колёса, чтобы вписаться.

Вот и второй! Это я так хотел?.. Или просто облажался?..

Но спокойно! Главное не забывать: в первых поворотах гонки не выигрываются. Итальянец тоже об этом помнит, сразу не отрывается, доверив мне заботу о безопасной дистанции. Надеюсь, задние, начиная с Зебровски, тоже о ней не забывают. Неприятный нюанс: за последние годы я отвык следить за тылами на первых кругах, вспоминая о них, лишь когда пелотон растягивался и меня один за другим съедали на круг.

Так что там сзади? Я глянул в зеркало. Перед Барби наблюдалось столпотворение, похожее на дорожную пробку в какой-нибудь стране третьего мира, где не шибко уважают правила движения. По обочине клубилась белёсая пыль. Жёлтые флаги! Чья-то машина замерла в гравии кверху брюхом. Сердце ёкнуло постыдной радостью, когда глаз приметил такого же цвета яркий воздухозаборник.

Можно не торопиться. Фирелли сбросил газ сразу за Кардиограммой. Спуск после Тарана мы преодолели, как пешеходы, семенящие по ледяной горке, присыпанной песком, но всё равно опасающиеся поскользнуться.

— Скотт Лорд вынес Фернандо Гонзалеса, — сообщило радио. — Пейс-кар на трассе.

Ага. Двое, значит, самоустранились. «Жёлтый призрак» Лайквуд расчищает себе дорогу. Из-за его фанатов главная трибуна выглядела более по-осеннему, чем просто земля на склонах между наполовину облетевшими деревьями, оккупированная публикой попестрее. И тридцать первый мог, не торопясь, насладиться овациями в свой адрес. Вряд ли они предназначались нам с Себастьяном, и уж точно не мне.