Меж двух орлов (СИ) - Зиентек Оксана. Страница 22

Марыся слушала эти разговоры и только кивала головой. Говорить не хотелось. Мирослава тоже молчала, представляя, как все это будет происходить с ней.

А, действительно, как? Не повезет же ее Борута в храм, в самом-то деле? И как тогда? Когда считать свадьбу завершенной? Когда начинать праздновать? Очень хотелось спросить мать, но она сейчас была занята Марысей, так что Мирослава отложила все вопросы на потом.

Наконец-то, невеста была почти собрана. Оставались всякие важные мелочи. Например, обвязать ей ногу под юбкой пучком льняной кудели, чтобы лен в хозяйстве хорошо родил. Или не забыть подсунуть Марысе под пятку серебряные монеты, на зажиточную жизнь. За пояс Марыле заткнули кусок белого полотна, а к рукавам привязали по красному платку. Многочисленные связки кораллов, ленты и венок из руты завершали обряд одевания.

После того, как Марылю одели, начались «препросины». Марыля извинялась перед всеми домочадцами, если кого чем когда обидела. И все извинялись перед ней. У многих женщин на глазах стояли слезы, плакала и Марыля. А Мирослава впервые подумала о том, что этот обряд чем-то напоминает ей похороны.

Невесты на свадьбах часто плачут, прощаясь с девичьей жизнью. Но только сейчас, когда Марыля склонилась перед сестрой, прося прощения «если чем обидела», у Мироси защемило в груди. Словно не в соседнее поместье уходила Марыля, словно не увидятся они уже в следующий же праздник на службе в храме…

– И ты прости меня, сестричко! – Мирослава осторожно прижала к себе Марысю, стараясь не помять фалды расшитой тесьмой верхней одежды – сукмана.  – Не держи на меня обиды. Не сами мы себе женихов выбирали. И кто еще знает, которой из нас больше повезло…

Потом приехал пан млодый и пан Януш начал обряд благословления. Сперва отец, потом мать благословляли молодых на долгую и счастливую жизнь Мирося наблюдала за всем этим действом со странным чувством. Просватанная невеста, она, тем не менее, сегодня была одна. Наверное, с грустью подумала она, и потанцевать на свадьбе не придется. Ведь с чужими – грех, а свой – непонятно где.

– А Лукаш-то, Лукаш… Смотри, каким паном стал! – Прошептала Миросе прямо в ухо ровесница Анелька. То ли прав был пан Януш, говоривший, что пан храмовник все уладит, то ли пани Малгожата с Марылей, утверждавшие, что бабы поговорят и забудут. Но сегодня никто из присутствующих не сторонился Мирпославы. А и то, попробуй ее обидь на отцовском дворе! Мигом из Соколува вылетишь. – Повзрослел так, а то и глянуть не на что было. Скоро настоящим рыцарем станет.

– А он и есть – настоящий рыцарь. – Не оглядываясь, ответила Мирося.  – И хозяин, и кормилец, и племянникам опекун. Попробуй тут не повзрослеть.

– Ну да, – завистливо вздохнула Анелька. – Твой-то тата молодец, сразу сообразил помочь. Вот и заполучил Марыське такого жениха. А она, смотри, что-то невеселая. Носом, что ли, крутит?

– Глупости болтаешь! – Мирося еле удержалась в последний момент, чтобы не сказать это вслух, сумев понизить голос до негромкого шепота. – Их наши отцове еще лет десять тому назад сговорили.

– Так чего ж тогда убиваться?

– А ты подожди, Анелько, пока тебя просватают. – Не удержалась от шпильки Мирослава. – Дорастешь до своей свадьбы, узнаешь.

– А тебе-то откуда знать? – Беззлобно поддела в ответ Анеля. – Не твоя ж свадьба. Ты, видать, тоже не доросла.

– Так и до моей недалеко. – Подколка, добродушная или нет, пролетела мимо цели. – И да, не доросла. Жених так и сказал, когда свадьбу на осень назначал.

– Слу-ушай, Миросько, а как с ним, с ядзвином? – Анелька аж подпрыгивала на месте от любопытства.

– Что «как»? – Не поняла вопроса Мирослава.

– Ну-у-у, вам наедине гулять разрешали? Он тебя поцеловать пытался? Говорят, у ядзвинов и до свадьбы можно. А на Янов день, так вообще – стыд сплошной…  – Анеля прижала ладошки к пылающим щекам, словно показывая, какой там творится «стыд».

– Так до Янова дня еще две недели. Откуда же мне знать, что там да как у них. – Резонно заметила Мирося. – А в обычные дни Борута – обычный шляхтыч. И чести шляхетской не порушит.  Да ты сама видела, помнишь, когда он в храм приходил.

– Так то ж при всех. – Протянула Анеля, как показалось Миросе, несколько разочарованно. – А наедине?

– Точно так же. – Мирося пожала плечами, не желая продолжать этот разговор. Почему-то обсуждать Боруту с посторонними ей совсем не хотелось. Да и не стоило, пожалуй, зная длинный Анелькин язык.

К крыльцу подогнали бричку для молодых. И кони, и сама бричка были обильно украшены цветами и лентами. Мирося успела еще заметить, как Марыля, усаживаясь, подложила под себя ладонь. А потом дружка тронул поводья, поезд тронулся. Гости тоже начали рассаживаться по своим возам и бричкам. Сразу стало шумно и весело. И Миросе не осталось ничего иного, как поспешить туда, где пахолок с бричкой уже ожидал Соколувских.

После того, как храмовник благословил молодых, они с гостями направились в Ясновку. Подъезжая к поместью, Мирося задумалась, кто же откроет молодым ворота? По-хорошему, Лукаша должна была бы встречать вдова старшего брата, которая теперь, получается, должна заменить парню мать. Но кто тогда станет за отца?

Стоя перед закрытыми воротами, дружки наперебой распевали свадебные песни. Песни парней так перекликались с песнями девчат, что порой казалось, будто не поют они то, что веками пели до них, а ведут свой разговор.

Наконец-то ворота отворились и вышли посаженные родители. Мирослава выдохнула и сама удивилась, что, оказывается, успела затаить дыхание. Ей и жалко было Станиславу, молодую вдову Лукашевого брата, и, одновременно, не хотелось, чтобы она встречала Марылю вместо свекрови. Но за воротами стояли пан Август с женой – самый старый шляхтыч в округе и какой-то родственник Лукашевой матери.

– Встречали нас наши родители и вручали нам хлеб, – громко, чтобы было слышно всем гостям, начал говорить пан Август, – чтобы было его у нас всегда в достатке. Примите же и вы от нас хлеб. И живите всегда в достатке, чтобы ни в чем не нуждались, как и мы».

«Все правильно» – осознала вдруг Мирослава причину своей тревоги. Потому и не вышла вдовая Станислава встречать на пороге новую невестку, что благословлять молодых хлебом должен кто-то, у кого хлеба и счастья если не избыток, то хоть достаток. А не та, у которой еще слезы по мужу не обсохли.

Молодые тем временем приняли хлеб, и теперь пан Август протягивал Лукашу хмельную чару. Глядя, как пан молодой принимает подношение, гости снова заволновались. Те, кто постарше и посолиднее, со смешками убирались подальше. Вперед выпихивали нарочито упирающихся парней и смущенных паненок.

– Пусти, Миросенько, – мимо протиснулись Анелька и Беатка.  – Пусти, с тобой-то уже и так все ясно…

Мирося не спорила. Нарядных кафтана и корсета было жаль, а замуж ее, действительно, и так возьмут. Завороженно смотрела она, как Лукаш молодецким размахом выплеснул всю чашу за себя. Разочарованно запищали девицы, утирая платочками мелкие брызги. А Мирося вместе с остальными гостями смотрела на вдову Ясновскую, которая медленно, словно во сне, вытиралась широким полотенцем.

Молодые вошли во двор, где их ожидали домочадцы и челядь. Это снова отвлекло всех от обсуждения того, за кого ж это может пойти замуж вдова, да с детьми, да еще и в этом году. В конце концов, может, врет все примета. А. может, еще что из виду упустили, разве ж все упомнишь.

Свадьба шла своим чередом. Пели, пили, танцевали… Но в какой-то момент, когда над Пущей начали сгущаться сумерки усадьба Ясновских осветилась кострами и факелами, Миросе стало грустно. Она была, вроде бы, своя на этом празднике, и, тем не менее, граница, отделяющая ее от остальных пущан сейчас стала особенно заметна. Отойдя на пару шагов в сторону леса, Мирося прислонилась спиной к ясеню.

Гладкая кора молодого дерева не причиняла неудобств, а листва нашептывала что-то свое, неспешное, тайное. Что-то, что разительно отличалось от шумного веселья за спиной.