Фонарь на бизань-мачте - Лажесс Марсель. Страница 68

На ночь он уходил в ту часть поместья, которая называлась «На перепутье», в маленький домик, служивший когда-то приютом для учителей Гилема и Тристана, но с наступлением утра его жизнь тесно сплеталась с жизнью Шамплеров.

— В самом деле, сударыня, я подумал, что мальчики с удовольствием побеседуют с теми, кто так храбро дрался вчера у них на глазах.

— Дядя Шарль дал нам табаку для раненых и больных, — сказал Тома, с гордостью показав коробку, которую нес в руках.

— И у меня есть такая, бабушка, и у меня! — закричали Жак и Робер.

Все трое повисли на руках госпожи Шамплер, она, смеясь, отбивалась:

— Дайте же мне серьезно поговорить с дядей Шарлем!

— Идемте, мальчики, — позвала Доминика.

Они отошли к ограде, что окаймляла склоны участка, и, облокотившись на нее, принялись наблюдать за суетней моряков на обоих кораблях.

— Я предоставила контр-адмиралу и его капитанам полную свободу действий, — сказала госпожа Шамплер. — Зачем это надо, чтоб мэр принудительно забирал у нас черных? Довольно просто уведомить нас о призыве, не так ли? Если я правильно поняла, им необходимо поставить пушки на северной косе. Адмирал считает, что неприятель вернется, как только починит повреждения.

— Вероятно, — кивнул Кетту. — Сегодня утром уже переправили на косу одну пушку, ее сейчас устанавливают на маленьком взлобке, а скоро, по-моему, прикатят туда и вторую.

Они присоединились к детям, стоящим возле ограды. Л’Эрмит с наружного трапа «Покорителя» командовал перегрузкой. Рабы Шамплеров вместе с матросами сталкивали тяжелое орудие на сходни, проложенные с палубы корабля на баржу. Другая бригада должна была перегрузить орудие с баржи на берег.

Корабельные плотники кто обтесывал на корме стапель-блок, кто что-то строгал, машинально сбрасывая с верстака за борт витые длинные стружки. Дым штопором поднимался в небо, в воздухе пахло древесным дегтем.

Сад пересек негр.

— От Неутомимого так и несет порохом, — сказала, увидев его, Доминика. — Он, видно, совсем забросил свою плиту.

Спотыкающейся, неспешной походкой старого человека негр прошел к ведущей на берег лестнице. Но на минуту остановился и, медленно обведя взглядом линию горизонта, взялся рукой за перила.

— Должно быть, он вспомнил… — сказала госпожа Шамплер.

Но не договорила. Со вчерашнего вечера то и дело какие-то мелкие факты, разные незначительные бытовые детали наводили ее на мысли о невозвратимом прошлом. Несколько раз она ловила себя на том, что пребывает в глубокой задумчивости и, оттолкнувшись от настоящего, с нескрываемым наслаждением погружается в то, что давным-давно миновало.

Увидев Неутомимого невдалеке от кораблей, в этой предгрозовой атмосфере приготовлений к битве, она отключилась вдруг от Белого Замка, от внуков, что были рядом, и от Кетту, позабыла о надвигающейся опасности, вычеркнула из памяти пролетевшие годы… И вот на набережной в Порт-Луи она поджидает отца, недавно назначенного начальником сухого дока в окрестностях города. Два брига, вернувшись из плавания в Восточно-Китайское и Южно-Китайское море, бросили утром якорь на рейде, и Жан-Франсуа Эрри инспектировал корабли, осматривая полученные в пути повреждения и прикидывая, во что обойдется ремонт. Фелисите, сопровождаемая Фиалкой, пришла на свидание слишком рано и теперь ждет, пока шлюпка отца, принадлежащая Вест-Индской компании, отчалит от брига. Вокруг нее так и кипит жизнь порта. Волы тащат тележки, нагруженные дровами, и государственные рабы охапками перебрасывают поленья в шаланды. Наливные суда снуют между берегом и кораблями, пополняя запасы питьевой воды. То, что на набережной среди бела дня появилась молодая нарядная барышня, вызывает всеобщее любопытство. И любопытство это приятно Фелисите, которая с удовольствием сознает свою привлекательность с этим шелковым зонтиком на плече и в этом белом кисейном платье с пышной юбкой в воланах. Она знает, что набережная отлично видна с ближайших кораблей, но продолжает спокойно ждать отца под прицельными взглядами нескольких офицеров. Отец, всегда исполнявший все ее детские прихоти, не устоял и сегодня перед желанием доставить ей радость, когда она заявила за завтраком: «Я тебя встречу, а ты проводишь меня к Винсенте».

Едва шлюпка отваливает от брига, она подбегает к плавучей пристани. На корме сидит долговязый негр. Как только шлюпка причалила, еще до того, как гребцы подхватили швартовы, негр соскакивает на землю, водружает себе на голову деревянный, покрытый лаком сундук, который ему протянули матросы, и, широко шагая, уходит.

Его волосы, некогда черные, как вороново крыло, подернулись сединой, и веселая неуемность, благодаря которой раб получил свою кличку «Неутомимый», нынче заметно пошла на убыль…

— Этот будет для нас, — сказал Кетту, увидев плывущий сюда паром.

— Я понимаю, почему Л’Эрмит не очень-то доверяет батарее «Гармония», — заметила госпожа Шамплер. — Мортиры там ставились еще в тысяча семьсот шестьдесят пятом году^[15]. Одной доброй воли гвардейцев может и не хватить.

Удерживаемое тросами орудие медленно скатывалось на берег по сходням, приставленным к барже. Упершись в перекладины сходен, рабы и матросы отпускали трос рывками. Когда орудие уже соскользнуло на землю и его повернули дулом к косе, Неутомимый не смог совладать с искушением и, подойдя к борту баржи, нежно провел ладонью по гладкому брусу. Матросы стояли вокруг неподвижно и молча, понимая всю грусть, которую выразил этот жест.

— Он воскресил свою молодость, — сказала госпожа Шамплер.

«Да и мою тоже», — подумала она.

Она взяла отца под руку, и, когда они пересекали площадь, им отдали честь пушкари батареи Салютов. У резиденции губернатора они свернули на улицу Интендантства. Там у Винсенты Бюссон ее ожидала веселая компания, а также, как она знала, один человек…

Привычно и ловко она привела в порядок прическу и взбила воланы юбки. Радостно было ей думать, что она достаточно нарядна, чтобы затмить всех, кто надеется привлечь внимание Жана Люшона. Во время их предыдущих встреч он рассказывал ей о парижских великосветских салонах, давая понять, что она там была бы вполне на месте. Сама она высоко ценила непринужденность, с какой, отдавая поклон, он снимал с головы касторовую шляпу, а его умение подбирать к костюмам жилеты выдавало в нем человека с отменным вкусом. Сын судовладельца, несколько лет назад обосновавшегося в колонии, он получил образование во Франции и лишь потом приехал к родителям. Но жизнь на Иль-де-Франсе, как он говорил, была слишком однообразной, и через месяц-другой он собирался вернуться в Европу. Он добавлял, однако, что начинает верить в чудеса и что, возможно, из высших соображений он круто изменит свои намерения.

— Что ты о нем думаешь? — спросила Фелисите у отца.

— Он мне ни нравится, ни не нравится, — ответил Жан-Франсуа Эрри. — Он из тех молодых людей, что довольствуются местом под солнцем, которое предназначено им судьбой. Так что и нечего от них требовать искры божией.

Он признавал, что у Жана Люшона хорошо подвешен язык и что он вызывает симпатию. Танцевал он прекрасно, и если в гостиной он начинал ухаживать за какой-нибудь женщиной, то ей уж казалось, будто она для него единственная на свете. Теперь это впечатление не покидало Фелисите даже в его отсутствие, и она верила, что сегодняшнее свидание у Винсенты будет решающим.

— Знаешь, Фелисите, я должен тебе сообщить…

Отец произнес это с выражением, какое бывает у тех, кто привык считаться как с мнением женщины, так и с ее причудами. Едва лишь дочь нахмурила брови, он приумолк, сознавая, что несколько оплошал.

— Наверно, я должен был обождать, пока мы пойдем обратно, чтобы не портить тебе удовольствие…

Он все еще колебался, раздираемый между нежностью к ней и желанием рассказать о принятом им поневоле решении.

— Ах, отец, я уже трепещу!

То была шутка, но она вопрошала его всем своим напряженным лицом.