Фонарь на бизань-мачте - Лажесс Марсель. Страница 74

Она оттолкнулась в кресле-качалке, и на ее лице появилось такое язвительное выражение, что контр-адмирал ошеломленно подумал: «Клянусь честью, ей положительно не дашь и сорока… Да и многие женщины в сорок лет уже просто развалины!»

— Я всегда старалась встречать опасность с поднятым забралом. Попробую и сейчас.

Он ничего не ответил. Начертил на листке еще несколько линий, потом разорвал его и бросил клочья в корзину.

— Позвольте откланяться, сударыня, — сказал он.

— Не забывайте, что эта комната в вашем распоряжении.

Идя впереди, она провела его по коридору и спустилась с ним вместе по лестнице.

На веранде он поцеловал протянутую ему руку. Задумавшись, она смотрела ему вслед. «Кто знает? Если б не я, лейтенант, возможно, сделал бы неплохую морскую карьеру и был бы теперь адмиралом!»

Однако ей не удалось настроиться по этому поводу на печальный лад и о чем бы то ни было пожалеть. Она возвратилась в дом. Гостиная была пуста, и она вновь поднялась по лестнице. На втором этаже, миновав одну и другую дверь, она вошла в третью комнату слева.

Ничего здесь не изменилось с того утра, когда тот, кого госпожа Шамплер упрямо звала лейтенантом, хоть вскоре после их свадьбы ему присвоили звание капитана, вышел отсюда в последний раз. В канделябрах были новые свечи, постель заправлена, белье в шкафах источало запах индийского нарда, одежду еженедельно чистили щеткой.

Госпожа Шамплер опустилась на кровать — и тотчас все расплылось перед ней и словно подернулось дымкой тумана. Она прилегла. По мере того, как ее охватывало какое-то сверхъестественное блаженство, она все глубже и глубже погружалась в далекое прошлое. Слишком многое в этом прошлом напоминало сегодняшний день.

Начальник сухого дока жил в отведенном ему официально доме. Хотя этот дом прилегал к портовой ограде и к бастиону ла Бурдонне, но в отличие от тех, что принадлежали лоцманам рейда и их помощникам, находился все-таки вне территории порта и стоял немного особняком. От улицы его отделяла площадка, обсаженная гранатовыми деревьями и розовыми куста ми. К этой площадке вели три ступени.

Фелисите смутно помнила еще один дом, на улице Стоков. Это воспоминание было связано с юной красавицей, от которой всегда так чудесно пахло и которая иногда брала ее на руки, прижимала к себе и тотчас же отправляла играть под надзором старой и неприятной негритянки. Все это помнилось как сквозь сон. Позже, когда они жили уже в новом доме Вест-Индской компании, обрывки произнесенных при ней вполголоса фраз подтвердили ее подозрения. Она узнала, что мать сбежала с каким-то коммивояжером спустя три года после ее рождения. А еще узнала она, что ничего другого нельзя было ждать «от таких мерзавок, которые приезжают на остров, чтобы подцепить муженька и тем вернуть себе доброе имя».

Общаясь в детстве лишь со своим отцом. Фелисите воспитала в себе умение молчать, острую наблюдательность и удивительно сильный характер. В том возрасте, когда девочки только и заняты играми, она научилась обязанностям хозяйки дома. Совсем еще малолеткой она умела заставить рабов ее слушаться. Однако, когда Розелия и ее мать Фиалка перебрались к ним с улицы Стоков, Фелисите поняла, что благодарность униженных и оскорбленных порой выражается не словами, а безграничной преданностью.

Ей было примерно двенадцать лет, когда произошла так называемая история с мортирой. Событие это словно бы не имело касательства к ее жизни, но она привыкла думать о нем как о некоей точке отсчета.

Иные события, ввиду их внезапности, побуждают нас осознать, на что мы способны. Попытка адмирала Боскауэна высадить десант на Иль-де-Франс^[18] хотя и внушила девочке неуверенность в завтрашнем дне, но одновременно и подтолкнула к мысли о необходимости дерзких решений. Но главное, что она уяснила себе, — это свой интерес и привязанность к этому краю, к родине, где на ее глазах велась постоянная, вызывающая восхищение борьба с джунглями за каждую пядь земли. И когда наблюдательный пост на Хмурой горе Открытия сообщил про тридцать четыре фрегата английского адмирала и в Порт-Луи забили тревогу, ей показалось, что детство ее кончилось. На улицах царило большое волнение, люди в открытую осуждали губернатора Варфоломея Давида за его приказ снять с рейда суда, на коих лежала обязанность защищать колонию, и снарядить их в Индию для охраны каких-то французских торговых контор. Порт был тогда забит купеческими кораблями Компании, из военных же кораблей был всего один «Алкид», прибывший три дня назад.

Фелисите смотрела на рейд из слухового окна. Отец ушел рано утром, но едва объявили тревогу, он послал к дочке гонца, строго-настрого запретив ей и шагу ступать из дома.

Она и внимания не обратила на этот наказ. Поистине откровением показалась ей мысль, что жизнь может стать чредой увлекательнейших приключений. Сидя на подоконнике, она в оба глаза следила за героическим маневрированием «Алкида». Лавируя среди парусников Компании, военный корабль решительно стал на шпринг поперек пролива, перерезав тем самым путь тридцати четырем кораблям, оцепившим рейд.

Чтобы проникнуть в порт, следовало пройти вдоль острова Бондарей, где в придачу к другим укреплениям находился редут ла Бурдонне, защищенный тридцатью артиллерийскими орудиями, но ведь высадиться на берег можно было и где-нибудь дальше. Народ столпился на площади и вокруг батареи Салютов, напротив резиденции губернатора, как вдруг все заметили, что маневр «Алкида» смутил неприятеля куда больше, чем предполагали сами французы. Со своего наблюдательного поста Фелисите видела, как изящно покачиваются корабли с надутыми ветром грот-марселями. Позднее она подумала, что опасность порой принимает довольно приятный вид, когда, глядя, как мечется вокруг порта вражеская эскадра, Фелисите испытала ни с чем не сравнимую радость. В том, что и город словно бы вдруг пробудился после глубокого сна, была какая-то тайна, и отныне Фелисите уже будет смотреть на все окружающее совершенно иными глазами.

Когда же мортира, которую несколько лет назад губернатор ла Бурдонне установил на вершине Маленькой Горки, дала первый залп по кораблям эскадры и рядом с ними вздыбился водный столб, а шум всплеска донесся до города, она, несмотря на мольбы Фиалки, не отошла от окна. Настоящая паника охватила английские корабли. После второго пушечного ядра они подняли все паруса и взяли курс в открытое море.

Вскоре суда превратились в точки на горизонте, и Фелисите выбежала на улицу, где народ предавался бурному ликованию. Тогда-то и стало известно, что от второго выстрела мортиру Маленькой Горки разорвало на мелкие части.

На следующий день эскадра Боскауэна попыталась высадить десант на Малой Черной речке, но отказалась от этого, испугавшись, как уверяли, звука рожка. После чего вся армада направилась в Индию.

С этого дня Фелисите словно заново родилась. Люди и вещи, которые прежде не привлекали ее внимания, приобрели теперь вес и значительность. Она засыпала отца вопросами, которые были на первый взгляд совершенно разрозненными, но по размышлении оказывались нерасторжимо увязанными между собой. Она желала знать все о Вест-Индской компании, о ее делах, о роли, которую может сыграть Иль-де-Франс в войне с Англией, и чего ожидают от получивших концессии колонистов. Фелисите казалось, что с ее глаз внезапно сползла пелена. Она находила в этих проблемах не меньшую привлекательность, нежели пять лет назад в сказках Шарля Перро, когда отец много месяцев терпеливо учил ее бегло читать, занимаясь с дочерью каждый вечер после обеда.

Одновременно менялся и ее внешний облик. Впрочем, свой переходный возраст она миновала благополучно и развивалась вполне нормально, подражая в выборе причесок и платьев самым уважаемым в городе дамам.

Через несколько лет Жан-Франсуа Эрри уже горделиво прогуливался по улицам, держа под руку умную и красивую девушку, и никому даже в голову не приходило вспоминать про мерзавку, когда-то приехавшую на остров с целью вернуть себе честное имя.