Зоопарк в моем багаже - Даррелл Джеральд. Страница 21

Наши четыре пата жили вместе в большой клетке. С выражением предельной сосредоточенности на своих грустных черных мордочках они тщательно исследовали шерсть друг друга или же упоенно предавались каким-то восточным танцам. Пата – единственные известные мне обезьяны, которые по-настоящему танцуют. Большинство обезьян, разыгравшись, просто кружатся или прыгают вверх и вниз, но у пата разработаны особенные танцевальные фигуры, причем репертуар их довольно богатый. Сперва они скачут, словно резиновый мяч, и с каждым разом все быстрее, все выше, так что прыжки достигают высоты двух футов. Кончив прыгать, переходят к следующему "па". Теперь задние ноги почти неподвижные, а передняя часть туловища, начиная от поясницы, раскачивается, будто маятник, из стороны в сторону, и голова крутится слева направо. Повторив это движение двадцать – тридцать раз, пата исполняют новую фигуру. Они поднимаются на задних лапах, вытягивают передние вверх и устремляют взгляд на потолок клетки, затем начинают ходить по кругу, пока не падают от головокружения навзничь. Весь танец сопровождается песенкой, которая звучит примерно так: "Уаа-аааоу... уаааа-оу... пруп... пруп... уааааоу... пруп". Получается куда более приятно и осмысленно, чем у наших популярных певцов, исполняющих популярные песенки...

Пата, конечно, жадно поглощали любой живой корм, и день для них был неполным без горсти кузнечиков или яиц, или парочки вкусных пауков. Но больше всего на свете они любили личинок очень распространенных в Камеруне пальмовых жуков. Овальное тело пальмового жука достигает около двух дюймов в длину; самки откладывают яйца в гниющих стволах, предпочитая рыхлую волокнистую сердцевину пальм. В мягкой, влажной питательной среде из яиц выходят личинки, которые быстро вырастают в мертвенно-белую тварь длиной около трех дюймов, толщиной с большой палец. Для пата эти жирные, извивающиеся червяки – пища богов. Стоило мне подойти с банкой, как мартышки с восторженным визгом окружали меня. И в то же время они отчаянно боялись личинок. Я высыпал угощение из банки на пол клетки. Пата, продолжая визжать от восторга, прыгали вокруг и дрожащими пальцами робко касались лакомства, но стоило червяку пошевельнуться, как обезьянка тотчас отдергивала руку и поспешно вытирала пальцы о шерсть. Наконец одна из них хватала жирную личинку и, жмурясь и гримасничая, впивалась в нее зубами. Естественно, такая безжалостная казнь заставляла личинку отчаянно извиваться. Тотчас обезьяна бросала ее на пол, снова вытирала лапы и все с той же гримасой на мордочке принималась жевать откушенный кусочек. В такие минуты пата напоминали мне человека, который первый раз в жизни пробовал живую устрицу. Однажды я ненамеренно, полагая, что делаю одолжение мартышкам, вызвал переполох в их клетке. Целая армия местных ребятишек поставляла нам живой корм для животных. По утрам чуть свет они приносили полные калебасы улиток, яиц, личинок, кузнечиков, пауков, крохотных нагих крысят и прочей пищи, которую любили наши звери. В это утро один мальчуган помимо обычного приношения в виде улиток и личинок пальмового жука вручил нам две личинки голиафа. Голиафы – самые крупные жуки на свете, в длину они достигают шести дюймов, в ширину – около четырех. Нужно ли говорить, что личинки были чудовищные. Они тоже достигали около шести дюймов в длину, а толщиной были с мое запястье. Цветом такие же противные, мертвенно-белые, как личинка пальмового жука, но намного жирнее, и кожа у них сморщенная, вся в складках и вмятинах, словно перина. Плоская каштановая голова величиной с шиллинг, огромные изогнутые челюсти, способные основательно тебя ущипнуть, если зазеваешься. Я пришел в восторг, получив громадных, пухлых червяков. Если наши пата так любят личинок пальмового жука, то как же счастливы они будут при виде этих великанов! Сунув личинок голиафа в общую банку, я пошел к обезьянам, чтобы предложить им легкую закуску перед завтраком.

При виде знакомой банки пата возбужденно запрыгали, крича "пруп, пруп". Я открыл дверцу. Мартышки с озабоченным выражением на своих черных мордочках сели в круг и просительно вытянули руки. Я просунул банку внутрь и опрокинул ее, так что обе личинки с мягким стуком шлепнулись на пол клетки, где и застыли недвижимо. Сказать, что мартышки были удивлены, – слишком мало. Они тихонько завизжали и стали отступать, с ужасом и опаской глядя на эти живые аэростаты. С минуту они пристально разглядывали личинок, но, так как те не шевелились, пата осмелели и стали подбираться ближе, чтобы получше изучить небывалое чудо. Обозрев личинок со всех сторон, под всеми мыслимыми углами, одна из обезьянок собралась с духом, вытянула руку и осторожно тронула червяка пальцем. Тот до сих пор лежал на спине, словно в трансе, теперь же вдруг ожил, дернулся и величаво перевернулся на живот. Эффект был потрясающим. Дико крича от страха, мартышки все, как одна, трусливо забились в дальний угол клетки, где началась безобразная свалка, чем-то напоминающая итонский футбол. Каждая изо всех сил старалась спрятаться за остальных. А личинка, помешкав несколько секунд, медленно поволокла свое пухлое тело прямо к обезьянам. Тут разыгралась такая истерика, что мне пришлось вмешаться и убрать червяков. Я положил их в клетку мангусты Тикки, она ничего не боялась и в четыре приема расправилась с личинками. А бедные мартышки весь этот день были сами не свои. Да и потом, стоило им увидеть банку в моих руках, как они бросались к задней стенке и жались к ней до тех пор, пока не выяснялось, что в банке нет ничего страшного и опасного, только личинки пальмового жука.

Среди обезьян нам особенно полюбилась молодая самка бабуина, которую мы назвали Георгиной. Это было существо с ярко выраженной индивидуальностью и своеобразным чувством юмора. Ее выкормил один африканец, в доме которого она играла роль комнатной сторожевой собаки. Хозяин уступил нам свою воспитанницу за внушительную сумму – десять шиллингов. Естественно, Георгина была совсем ручная.

Каждый день мы выводили ее на волю и привязывали к дереву недалеко от рестхауза. Первые два дня она сидела на привязи у самого входа на усадьбу Фона, мимо нее непрерывным потоком шли охотники, брели старушки, которые несли нам яйца для продажи, гурьбой бежали ребятишки с улитками и насекомыми. Мы рассчитывали, что эта непрекращающаяся процессия будет занимать и забавлять Георгину. Так оно и вышло, хотя и не в том смысле, какой мы себе представляли. Обезьяна быстро сообразила, что длина веревки позволяет ей прятаться за изгородью из гибискусов возле калитки. И стоило какому-нибудь ничего не подозревающему африканцу зайти на усадьбу, как она выскакивала из засады и хватала беднягу за ноги, издавая при этом такой страшный вопль, что даже самые крепкие нервы не выдерживали.

Первой жертвой этой коварной тактики оказался старый охотник, который, облачившись в свою лучшую мантию, нес нам полный калебас крыс. Он приближался к рестхаузу не спеша, с великим достоинством, как и подобает человеку, несущему для продажи столь редких животных, но едва он вошел в калитку, как с него слетел весь его аристократизм. Ощутив железную хватку Георгины и услышав ее ужасный крик, он уронил калебас с крысами, которые тотчас бросились врассыпную, сам издал дикий вопль, подскочил, высоко в воздух и помчался по дороге без всякого достоинства, зато с поразительной для своего возраста прытью. Потребовались три пачки сигарет и весь мой такт, чтобы усмирить бурю в его душе. А Георгина сидела как ни в чем не бывало и, когда я принялся ее распекать, только подняла брови в знак невинного удивления, обнажив свои розовые веки.

Следующей жертвой была миловидная шестнадцатилетняя девушка, которая принесла в калебасе улиток. Однако у девушки реакция оказалась почти такой же мгновенной, как у Георгины. Уголком глаза она заметила ее в ту самую секунду, когда Георгина прыгнула. Взвизгнув от испуга, юная африканка отскочила в сторону, и обезьяна вместо ног поймала только развевающийся подол ее саронга. Бабуин резко дернул своими волосатыми лапами, саронг соскочил, и несчастная барышня осталась в чем мать родила. Крича от возбуждения, Георгина обмотала саронгом голову, как шалью, и восторженно что-то залопотала, а бедняжка в полной растерянности полезла в куст гибискуса, стараясь прикрыть руками наиболее деликатные части тела. Боб, который вместе со мной был очевидцем этого происшествия, с величайшей охотой бросился на помощь, отнял у обезьяны саронг и вернул его девушке.