48 минут, чтобы забыть. Фантом (СИ) - Побединская Виктория. Страница 73

С места подскакивает Рэйвен.

— Я поеду с тобой, — говорит она Нику, закидывая сумку на плечо и принимаясь сгребать в нее содержимое аптечки. — Помогу если что. Высадишь меня где-нибудь по дороге. Больше меня здесь ничего не держит.

Шон с Джессом осторожно поднимают Артура, чтобы перенести в машину.

Рейвен порывисто притягивает меня в объятья.

— Прощай, Ви, — шепчет она, задержавшись всего на секунду. А потом уносится из комнаты.

Шон провожает ее молчаливым взглядом.

Рейвен из тех, кто просто идет дальше. И никогда не оборачивается.

Ник быстро объясняет Риду, как действовать, когда мы окажемся по ту сторону Атлантики. До меня долетают лишь обрывки фраз.

«Билеты я передам. Первое время никуда не суйтесь, я конечно не могу больше вам указывать, но постарайтесь держаться вместе. Джейсона не ищите. Лучше вообще забудьте про Коракс».

И вдруг становится так страшно от осознания того, что может случиться потом. Как только самолет поднимется в небо, все случившееся останется в прошлом, а там — на другом материке начнется новая жизнь. Только без Ника.

Я прикрываю глаза. Мир снова безвозвратно рушится и трещит, надламываясь и прокладывая между нами глубокую расщелину. Теперь в целый океан.

Я оглядываюсь в поисках поддержки. Но рядом больше никого. Арт ранен. Рейвен ушла.

— Джесс, — произношу я одними губами, глядя на старшего из братьев.

— Я с Ником, — отвечает, как само собой разумеющееся. В Кораксе ему понадобится помощь.

Несколько секунд мы молчим. Что еще здесь можно добавить?

Пусть мы с Джессом и не стали близки, но я подхожу и все равно на прощание обнимаю его, заставляя застыть от неожиданности. Сначала он так и стоит, не шевелясь, с опущенными руками, а потом неловко сжимает в ответ.

— Я за ним присмотрю, — шепчет Джесс на прощание и, кивнув Нику, что будет ждать на улице, уходит.

Я же так и остаюсь стоять посреди гостиной, обхватывая себя руками за плечи. Понимаю, что нужно подойти, попрощаться, прежде, чем Ник уйдет. Смотрю на него, вглядываюсь в напряженную линию плеч, подавляя желание подойти и уткнуться лицом между острыми лопатками, чтобы этот комок нервов лопнул. Но не могу.

Ник оборачивается, будто собираясь сделать шаг, но тоже замирает в нерешительности. Между нами два шага, преодолеть которые ни один из нас не в состоянии, опасаясь, что другой оттолкнет.

Глупо.

Я же люблю его.

Люблю.

Эта мысль пару месяцев назад повергла бы в шок, а сейчас кажется настолько правильной, что внутри все переворачивается.

Ник глядит как будто что-то хочет сказать, но не может. Он ведь делал уже первый шаг, а я оттолкнула. Неужели снова сомневается?

Я протягиваю руку.

— Ник, ты идешь?

Но он оборачивается на чужой голос. И уходит. Моя ладонь застывает в воздухе на несколько секунд. А потом остаюсь только я.

Точно зная, что дальше будет лишь хуже.

И уже никто и никогда не назовет меня «Морковкой»…

Двадцать три часа — ровно столько мы с Шоном толком не спали, не ели. Не жили, в ожидании прогноза врачей. Спустя сутки, хотя казалось, три вечности, Ник отправил короткое сообщение с закрытого номера:

«Он в порядке. Нужно время»

А потом спустя еще четыре дня:

«Вы улетаете через две недели, как только Арт сможет покинуть госпиталь. Билеты отправлю позже».

И больше от Ника не было ни слова.

Рейвен позвонила лишь однажды. От нее мы узнали, что Хейза арестовали. Когда я попыталась заговорить о случившемся, она ответила:

— Это часть жизни закончилась. Больше не хочу говорить об этом. Никогда.

Несколько минут мы просто молчали. Наверное, это был самый странный телефонный разговор из всех. А потом я тихо произнесла:

— Спасибо, что помогла, — и услышала на том конце провода знакомую усмешку.

— Ты бы справилась и без меня, Принцесса. Береги себя.

— Я буду скучать…

В соседней комнате Шон хлопнул дверью. Я обернулась, но его и след простыл.

— И он тоже… — добавила я.

Рейвен затихла, а потом произнесла: — Верни ему жетон, пожалуйста. Я оставила в боковом кармане твоей куртки.

А потом положила трубку.

С тех пор прошел еще день. Мы с Шоном остались в доме вдвоем, но не разговаривали с самого отъезда Арта. Кроме опустевших комнат, нас разделяли тяжесть ожидания и общая боль, делиться которой один с другим не собирался.

Решившись наконец отдать жетон, я нахожу Шона на кухне. Он сидит на табуретке, опустив локти на стол и смотрит в окно. Перед ним распечатанные билеты на самолет. Значит, Ник прислал, как и обещал.

— Ты обедал? — спрашиваю я, пытаясь привлечь внимание. Надо признать, после отъезда Артура с разнообразием еды в нашем доме стало совсем туго. Не то, чтобы Шон жаловался. Он вообще никогда ни на что не жалуется. Но даже мой желудок уже начал протестовать.

Рид молчит.

— А хочешь?

И даже сейчас, точно зная, что холодильник пуст, Шон безразлично качает головой.

— Чай?

На этот раз я удостаиваюсь лишь кратким «нет». Но все равно набираю воду и включаю чайник. Шон молча достает коробку печенья, сахарницу и ставит на стол.

— Они оба пьют без сахара, — вдруг говорю я. — Такой же горький и черный, как и их жизнь.

Шон хмыкает.

— Что, слишком много пафоса?

Он пожимает плечами.

Вывести Рида на личный разговор все равно, что заставить Артура неделю молчать — невыполнимо! И вдруг в наступившей тишине я чувствую укол вины, что за прошедшие дни ни разу не подумала о том, как он справляется. Но самое забавное, что Шон сам ни разу не заходил, перекинуться хоть парой слов.

Мгновение, и вдруг такой простой ответ разрастается внутри теплом. Ширится, дотягиваясь до кончиков пальцев, и понимание становится таким логичным и закономерным.

— Знаешь, почему у нас ничего не вышло? — спрашиваю я, не сдержав улыбку.

Весь вид Шона как будто возопиет в ответ, все ли со мной в порядке. Я закрываю глаза в попытке отыскать слова, которые смогут внятно объяснить, что я чувствую сейчас, потому что простые вещи всегда так сложны для понимания.

— Мы с Ником… — продолжаю я, впервые осознавая, как много мелочей: сотни, тысячи, таких важных и жизненно необходимых, не замечала прежде. — …Мы постоянно ссорились, даже когда были вместе в той, прошлой жизни, потому что… мы два чокнутых упрямца.

Сказанное «мы» все еще вибрирует в воздухе, окутывая болезненно-мягким теплом. Я вспоминаю утренние обмены колкостями, забавные на самом деле; как Ник ворчал по вечерам и называл меня избалованной несносной девчонкой; ругался за то, что снова вынужден таскаться со мной, но при этом ежеминутно укутывал взглядом, словно проверяя, что все в порядке.

По телу ползут мурашки.

Какой же я была глупой.

— Сейчас я понимаю, каждый раз, несмотря на разногласия, мы шли друг другу на встречу. И чаще всего Ник, своенравный, вечно отстаивающий собственное мнение до сорванной глотки и убеждающий всех, что никто ему не нужен, шел мириться первым. Те сцены, возможно сложно назвать нормальным, человеческим примирением, но он никогда не оставлял меня. Каждый раз будто повторяя: «Да, я злюсь. Но я рядом».

Рид поднимает взгляд — закрытый, кажущийся безэмоциональным, но уже не равнодушным. Хотя, возможно, он таким никогда и не был.

— Разве ты не видишь, что Рейвен такая же? Вот только в отличие от меня, она была одна, Шон.

— Но ей, — вдруг включается в разговор Рид, — не нужно…

— Порой думаешь, что знаешь человека, можешь на детали его разложить, но, поверь, часто мы видим не его самого. А его гордость, принципы, детские обиды. Чтобы добраться до сути приходится срывать эти маски одну за одной. И это больно. А у Рей их столько, что до конца жизни работы хватит.

Устало сжимая переносицу, Шон выдыхает.

— Иногда мне кажется, что ее голова — самый сложный механизм из всех что когда-либо видел. Единственный, который никогда не смогу разгадать. Этого и боюсь. Может, поэтому он так притягивает? Потому что нужно бороться, чтобы заполучить его?