Гений разведки - Бортников Сергей Иванович. Страница 7

"Единственный достойный фашистский товар, — удовлетворённо хмыкнул при этом. — Практически незаменимая вещь для неприхотливого и непривыкшего к роскоши русского солдата… Со спичками, которые постоянно отсыревают и ломаются, как известно, много не повоюешь!"

Издали донеслось хорошо знакомое урчание вражеского танкового двигателя. Владимир повернул влево рукоятку затвора, после чего положил патрон на направляющий скос верхнего окна ствольной коробки и дослал затвор вперёд.

Осталось только плавненько нажать на хвост спускового крючка…

Но сначала надо подпустить "зверя", как можно ближе — метров на сто — двести. Чтоб уже если шарахнуть, так с гарантией!

Прошло ещё несколько секунд и на ближайший к ним холм (местность здесь бугристая) выполз какой-то лёгкий танк с крестом на броне.

— "Чех", — подсказал напарник. (Таким коротким, но ёмким и, главное, точным определением в красных войсках наградили все "панцерники", произведённые для нужд вермахта на пльзеньском концерне "Шкода"; те из-за своей, не самой мощной, брони, слыли идеальной мишенью для наших бронебойщиков.) — Командир, пли!

— Слушаюсь! — шутливо подчинился Подгорбунский.

Бабах!

И "Panzerkampfwagen 38 (t)" (так их назвали в германской классификации) мгновенно запылал огнём.

Остальные, следовавшие за ним, "железные собратья", развернулись и дали драпака. Зато на поле боя появилась вражеская пехота.

— Твоя очередь! — сухо выдавил герой, выплёвывая очередную сигарету. ("Всё, впредь к этому импортному дерьму никогда больше не прикоснусь!") — Эй, парень, ты чего?

Боец не отвечал. Ну, не могут мёртвые разговаривать — и всё тут…

Выругавшись, Подгорбунский схватил оставшийся бесхозным пулемёт и принялся строчить по наступающему противнику. Доселе казавшиеся довольно стройными ряды гитлеровцев заметно поредели.

А спустя несколько секунд случилось и вовсе то, чего он никак не ожидал: оставшиеся в живых фашисты бросились врассыпную, оставляя на поле боя тела своих погибших товарищей, в том числе и двух танкистов из экипажа ранее подбитого танка.

Отважного советского бронебойщика тоже задела шальная пуля. Но не смертельно. Просто оцарапала плечо, не причинив существенного вреда иным, более жизненно важным, органам. Показываться лекарям с "такой ерундой" Подгорбунский категорически отказался. Однако командир роты настоял на необходимости медосмотра.

Полевые эскулапы зафиксировали лёгкое ранение и отпустили Владимира с миром.

F спустя несколько дней (14 июля 1942 года) Государственный комитет обороны принял постановление № 2039 о введении в войсках знака за ранение. Так что теперь наш герой имел полное право щеголять тёмно-красной нашивкой из шёлкового галуна.

Впрочем, вскоре от такой практики ему придётся отказаться. Ибо, как позже сообщит видный мемуарист Попель, "если бы Подгорбунский носил все нашивки за ранения, на его груди не осталось бы места для боевых наград"…

С тех пор на этом участке фронта установилось относительное затишье.

Ни в тот, ни в следующие несколько дней, фашисты никаких атак больше не предпринимали.

Побаивались, получив "по рогам"…

Подгорбунский приволок тело погибшего товарища в расположение части и, предав земле по христианскому обычаю, принялся согласно устоявшейся в российских (и не только) войсках традиции приводить в порядок личное оружие.

И тут невдалеке раздался визг тормозов.

Бойцы противотанкового взвода, словно по команде, одновременно высунули головы из траншеи и дружно ахнули: в их сторону в сопровождении ротного бодро чеканил шаг сам командир 1-го танкового корпуса, который не так давно первым в Красной армии был удостоен звания "гвардейский", Михаил Ефимович Катуков.

— Смирно! — на каких-то совершенно немыслимых сверхчастотах выкрикнул Володька (так громко, что на соседних деревьях всполошились птицы). — Товарищ генерал-майор…

— Отставить! — полководец, улыбаясь, протянул ему руку, словно равному. — Как звать тебя, братец?

— Старший сержант Подгорбунский.

— Постой, дружок… Уж больно знакома мне твоя босяцкая физиономия. Да и фамилия, как говорится, на слуху… А не тот ли ты разбышака, которого ещё в тридцать девятом нахваливал и рекомендовал командованию товарищ комиссар Попель?

— Так точно. Тот!

— Тогда мы, кажется, даже встречались с глазу на глаз?

— Было дело. И не единожды.

— А не ты ли возглавил нашу колонну во время марша из Сокаля в Стрый? [24]

— Так точно. Я.

— Странно получается… Такой знатный специалист, без преувеличения — золотые руки — и, по каким-то неизвестным нам причинам, не в танке, а в заштатном, чёрт побери, окопе?

— Не моя в этом вина, товарищ комкор. Так вышло. Может, в военкомате что-то напутали, а может… враги народа постарались? — в своей привычной, можно сказать, полушутливой-полуиздевательской манере предположил Владимир.

— Диверсия — точно, — в том же духе согласился с ним Михаил Ефимович. — Как бы там ни было, душевно рад нашей новой встрече.

— Взаимно!

— Вы только посмотрите, дорогие товарищи бойцы. В одном строю с вами, плечом к плечу, находится бывший беспризорник, который фактически с младенчества воевал с японскими интервентами в красном партизанском отряде — ещё во времена Гражданской войны, — с едва заметной долей иронии и, пожалуй, даже некоторого ехидства в как обычно зычном и звонком командирском голосе добавил Катуков.

— Воевал — шибко громко сказано! — достойно оценил генеральский юмор Подгорбунский. — Больше пугал их разными звуками из-под пелёнок…

— Силён! И в бою, и в словесных прениях, — с напускной, но уже не язвительной улыбкой на узком вытянутом лице похвалил Михаил Ефимович и спросил серьёзно: — В рядах бронебойщиков каким образом оказался?

— Призвали, — грустно пожал плечами Владимир. — Я особо не сопротивлялся…

— Ладно, разберёмся! — командующий ещё раз протянул смельчаку свою крепкую ладонь. — Молодец. Представлю тебя к боевой награде… Мне кажется, для такой роскошной богатырской груди медаль "За отвагу" будет в самый раз.

— Спасибо… Ой, простите… Служу… — засмущался наш герой, осознавая, что нарушает все требования Уставов; его плутовское лицо при этом налилось краской.

— Отставить.

— Есть!

— Вот что я думаю по этому поводу: грех такого квалифицированного кадра держать в пехоте. На боевую машину пересесть желаешь?

— Если честно, мечтаю. Давно.

— Тогда… Пиши рапорт на моё имя… Рассмотрим!

Катуков резко развернулся и пошёл к своему автомобилю.

Он был потомственным военным: дед Михаила Ефимовича — Епифан Егорович — участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов под командованием легендарного генерала Скобелева (да-да, того самого — "равного Суворову", что обычно в белом мундире летел впереди всех своих войск на белом коне, позже ему присвоят негласный титул освободителя Болгарии!); отец — Ефим Епифанович — в начале XX века воевал с японцами. Может быть, поэтому Катуков не любил пустопорожних болтунов и сам никогда не опускался до скучных долгих разговоров. Негоже красному командиру "гнать пургу", ворочать почём зря языком.

Он всё сказал.

Всё!

И, не пытаясь что-то разъяснить, разжевать или просто добавить, собрался отбыть в штаб. Но, пройдя несколько шагов, вдруг вспомнил, что обозначил далеко не все задачи на сегодняшний день для отличившегося подразделения, в котором воевал наш герой, и снова повернулся к бронебойщикам.

— Там, на поле боя, остались лежать пару гитлеровцев… Надо бы прибрать их тела и закопать. Иначе… Лето… Жара… Ближе к вечеру здесь будет стоять такая вонь, что врагу не пожелаешь…

— Ничего. Мы люди привычные, — под общий смещок заключил кто-то из младших командиров. — Лично у меня их смердящие трупики вызывают только чувство общего удовлетворения.