Из бездны — к небесам - Картленд Барбара. Страница 13

Они говорили о спорте и о своих знакомых так, как разговаривают люди настолько близкие, что понимают друг друга с полуслова.

Уоллингхем обсуждал с маркизом его шансы выиграть Золотой кубок на скачках в Аскоте. Затем, словно внезапно вспомнив о существовании Кистны, он спросил у девушки:

— Вам нравятся лошади?

— Я их очень люблю! Но мне никогда не приходилось ездить на настоящих верховых лошадях, о которых вы говорите. В Индии были только маленькие лошадки местной породы, очень своенравные, с ними было трудно справиться.

Маркиз улыбнулся.

— Значит, вы хотели бы поездить на моих лошадях?

Кистна негромко вскрикнула.

— О, пожалуйста! Пожалуйста! Если у меня будет костюм для верховой езды, вы, может быть… позволите мне… ездить вместе с вами и мистером Уоллингхемом.

— Я распоряжусь, чтобы вам сшили два костюма, как это обычно делается. Это все, что необходимо для езды верхом летом. А к зиме вам потребуется что-нибудь потеплее.

Не услышав обычных слов благодарности, маркиз взглянул на девушку и увидел на ее лице безмерное удивление.

— В чем дело? — спросил он.

— Я не могу понять, откуда вам так хорошо известно, что именно нужно женщине? Мадам Ивонн сказала, что у вас превосходный вкус, и я не представляю себе, как вы, неженатый человек, можете так хорошо разбираться в платьях, шляпках и даже амазонках?

В столовой ненадолго воцарилось молчание, словно маркиз не знал, как ответить на этот безыскусный вопрос.

Он видел, что Уоллингхем поражен не меньше него.

Но Кистна ждала ответа, и маркиз медленно проговорил:

— Да, я не женат, но у меня великое множество родственниц.

— О, конечно! Мне это не пришло в голову! — воскликнула девушка. — Миссис Дос рассказывала мне, что ваша мать была очень, очень красива. Я думала, что это она могла рассказать вам, как много значит для женщины красивая одежда, особенно для такой, как я… у которой ее никогда не было.

Маркиз через стол бросил взгляд на Уоллингхема, без слов запрещая ему когда-либо дразнить его, вспоминая этот разговор.

Словно почувствовав их немой диалог, Кистна перевела взгляд с Уоллингхема на него и спросила:

— Я… я сказала что-то не так? Это было нетактично с моей стороны… спросить, откуда его светлости известно… что нравится женщинам?

— Нет, что вы! — постарался успокоить ее Уоллингхем. — Когда вы лучше узнаете маркиза, вы поймете, что он удивительно широко осведомлен обо всем, что касается женщин и лошадей.

— Я так хочу как можно больше узнать о лошадях! — воскликнула Кистна, и неловкий момент миновал.

После обеда маркиз и Уоллингхем играли в пикет с большим азартом и на крупные суммы.

Кистна немного понаблюдала за ними, а потом стала рассматривать украшавшие гостиную предметы искусства и картины, подолгу вглядываясь в каждую из них.

Когда игра закончилась, маркиз встал из-за стола и подошел к девушке. Она рассматривала великолепную картину Пуссена, изображавшую грациозных нимф, которые резвились на лесной поляне на фоне гор, смутно рисовавшихся в тумане.

— Вам нравится эта картина? — спросил Олчестер.

— Мне трудно… выразить словами… что я чувствую, — тихо и сосредоточенно проговорила Кистна.

Маркиз невольно заинтересовался.

— Попробуйте все-таки рассказать мне, что вы чувствуете, хоть вам и нелегко это.

Кистна помолчала, словно собираясь с мыслями.

— Когда мы жили в Индии, там в храмах было много странных статуй, которые шокировали англичан, и они жаловались моему отцу.

— И что делал ваш отец?

— Когда я спросила папу, что он намерен делать, он ответил, что попытается объяснить им, почему индусы поместили в храм эти эротические фигуры.

Девушка внимательно посмотрела на маркиза, словно проверяя, слушает ли он, и продолжала:

— Папа говорил, что каждый индийский резчик вкладывает свою творческую силу в создание своих рук, выражая этим свою веру.

Кистна замолчала и снова посмотрела на маркиза, на этот раз с мольбой:

— Не могу как следует объяснить, но, мне кажется, папа имел в виду, что каждый человек, который вкладывает душу в свое создание, подобен Богу и, по-своему, тоже является творцом.

— Я никогда не слышал подобной теории, — заметил маркиз.

— Вы спросили меня, что я чувствую, когда смотрю на эту картину, — продолжала Кистна. — Мне кажется, что Пуссен вложил в нее свою творческую силу, и это творение его души и сердца, а не только разума.

Маркиз взирал на девушку в безграничном изумлении.

Ему казалось невероятным, что эта девушка, о которой он все еще думал как о воспитаннице сиротского приюта, способна не только мыслить ясно и глубоко, но и легко выражать свои мысли, что порой самому маркизу казалось не таким уж простым.

— Все ли картины вызывают у вас то же чувство? — справившись с изумлением, спросил Олчестер.

— Я никогда прежде не видела картины, подобной этой, да и любой другой в этой комнате. Но в Индии очень много картин, и сама она так прекрасна!

— Вы говорите об Индии так, словно потеряли ее навсегда.

— Я потеряла счастье, которое знала там, — ответила Кистна. — И поскольку воспоминания о нем были единственным утешением для меня в последние три года, все прошлое до сих пор живо в моей памяти и кажется мне абсолютно реальным.

Маркиз понял, что только ее воображение и воспоминания о прошлом помогали ей спасаться от того кошмара, который окружал ее в приюте. Слова девушки заставили маркиза почувствовать себя сентиментальным, и он ответил довольно резко:

— Но теперь у вас есть прекрасное настоящее, и вы должны думать о нем и о будущем, потому что вы очень молоды. Главное — это то, что ждет нас впереди.

— Да… конечно, — согласилась Кистна. — Но только сегодня, здесь, вместе с вами, я впервые поняла, что у меня есть будущее. Раньше я думала только о том, что умру, как моя сестра, от холода и голода.

Кистна говорила спокойно, без всякого драматизма, но от этого ее слова казались особенно горькими.

Маркизу вдруг захотелось обнять ее за плечи, прижать к себе, заверить, что ей больше нечего бояться. Он так и сделал бы, будь она ребенком, но Кистна была молодой женщиной, которая, без сомнения, могла не правильно истолковать этот жест.

— Теперь у вас впереди прекрасное будущее, и я уверен, что оно принесет вам много волнующих впечатлений! — заметил маркиз.

Его тон, казалось, сразу разрушил те таинственные узы, которые на мгновение возникли между ним и девушкой, что стояла рядом.

Позже, уже лежа в постели, Кистна задумалась о маркизе и о том, как он говорил о ее будущем. Говорил, как будто точно знал, что произойдет с ней.

— Что может быть более волнующим, чем жить в этом доме и внезапно обрести такого замечательного опекуна?

И все же подсознательно она чувствовала, что все не так просто, что маркиз что-то задумал с момента их первой встречи.

Кистна вспомнила, как ее мама часто говорила отцу:

— Не правда ли, дорогой, здесь, в Индии есть что-то, что делает нас более чуткими… или, может быть, более восприимчивыми?

— Эти слова всегда были синонимами, — с улыбкой отвечал преподобный Джон Лавелл.

— Только не для меня, — заметила его жена. — Мне трудно объяснить, что именно я имею в виду, но временами я чувствую, что здесь я ближе к Миру Духа, миру, к которому принадлежим мы оба, чем к окружающему нас миру.

— Я думаю, это случается с каждым, кто приезжает в Индию, — ответил отец Кистны. — Вера людей усиливается от жары и жажды, в конце концов начинаешь ощущать, что она разлита повсюду вокруг.

— Я в этом уверена, — сказала миссис Лавелл. — Твоя вера и ты, мой дорогой, слиты в единое целое.

Они улыбались, глядя друг на друга через обеденный стол, и Кистне казалось, что она чувствует вокруг волны их любви друг к другу так же хорошо, как ее мать ощущает волны веры.

Оглядываясь назад, девушка понимала, что их дом, каким бы маленьким он ни был, всегда был наполнен любовью и счастьем, тем богатством, которое недоступно жадным.