О чем молчит ласточка - Сильванова Катерина. Страница 24
Вступили духовые – резко и громогласно прокатились по залу шквалом эмоций так, что зашлось сердце. Солист взял высокую ноту, хор усилил ее, а на Володю обрушилось самое мерзкое воспоминание, которое он долгие годы пытался похоронить глубоко внутри.
«У меня ничего не получается».
Врач смотрит на него, нахмурившись, задумчиво чешет подбородок.
«Значит, пойдем на крайние меры».
Володя согласен на все. Врач раскладывает перед ним снимки обнаженных мужчин. Володя отводит взгляд.
«Смотри!» – приказывает врач.
Володя смотрит и ощущает, как ему закатывают рукав рубашки. В нос бьет запах спирта, тонкая игла входит под кожу.
«Сейчас будет тошнить. Продолжай смотреть», – говорит врач и ставит перед Володей эмалированный таз.
Он смотрит. Изящный изгиб бицепса, впадина под ключицей, сильная шея, щетина на подбородке, уложенные светлые волосы. Модель. Володе нравится тело, но не нравится лицо. Он отводит взгляд – ему не хочется смотреть. Он чувствует, как его начинает мутить.
Под закрытыми веками видится совсем другое лицо. Любимое, застывшее в памяти на всю жизнь. Его тонкие губы, которые так хочется целовать, что нет сил сдержаться. И это лицо так близко, и с губ Юры слетают признания. Так настойчиво обнимают руки, так отчаянно пальцы цепляются за плечи.
«Пожалуйста, Володя. Если мы не сделаем этого сейчас, не сделаем никогда. Это последний наш день, я хочу тебя запомнить, ты единственный».
Володя в своей отчаянной фантазии целует его, такого красивого, такого родного, а над ними – огромный, как небо, купол ивовых ветвей скрывает их от всего мира.
Володя падает на колени перед тазом. Тошнота подкатывает к горлу так резко, что он не успевает отогнать свою прекрасную фантазию. Его рвет, он чувствует, как по щекам от мерзости и напряжения текут слезы, а под закрытыми веками в этот момент улыбается Юра.
Прогремели финальные аккорды, оркестр затих. В наступившей тишине угасал голос солиста, медленно отходящего все дальше и дальше от микрофона.
Володя уставился в спину дирижера. Юра. Он живой, настоящий. Реальный. Юра здесь.
Володя почувствовал, как к горлу подкатила фантомная тошнота, а голова пошла кругом. Нет. Он не может тут оставаться.
Володя резко поднялся, грубо толкнул Машины ноги, проходя мимо нее. Краем глаза уловил, что та попыталась схватить его за полу пиджака, но он вырвался и бросился прочь из зала. Хватит с него!
Выбегая из здания филармонии, на ходу диктуя адрес диспетчеру такси, Володя повторял одну-единственную пульсирующую в голове мысль: «Сбежать, оказаться как можно дальше отсюда, сейчас же».
Он догадался, чего хотела Маша, но не мог позволить себе предстать перед Юрой после всего, что сделал. После того как предал его и продолжал предавать столько лет. Даже сегодня – пусть и не по своей воле, пусть и не зная, что идет на его концерт… Он явился сюда, даже не отмывшись от Игоря. С красными полосами на спине под рубашкой – от ударов, которыми хотел заглушить память о Юре. Он не имел никакого морального права даже говорить с ним теперь.
Сидя в такси, рассматривая улицы города, по которым он все дальше и дальше уносился от Юры, Володя продолжал убеждать себя в этом.
Внутренний голос был прав. Того Юры больше нет. Тот юный Юрка, которого Володя любил двадцать лет назад, давно исчез. И сейчас там, на сцене, дирижировал оркестром совершенно другой мужчина. Мужчина! Молодой, талантливый, красивый мужчина, а не юный, неопытный, трепетно-прекрасный Юрочка!
Этот Юра изменился, он уже давно уехал от той жизни, которая когда-то была у него здесь.
На концерт пришло много людей. Значит, его знали. Значит, Юрину музыку слушали в Харькове. И, скорее всего, Юра не впервые приезжал сюда. Но он не искал Володю, иначе пришел бы под иву и обязательно нашел. А если Юра не искал с ним встречи, значит, не хотел ее. И тогда Володе тоже не стоило. Им нельзя было встречаться, тем более сейчас. Он не посмел бы посмотреть теперь Юре в глаза.
Уже выезжая из города, Володя попросил таксиста остановиться возле аптеки. А по возвращении домой, забыв о предупреждении Игоря не превышать дозу, закинул в себя сразу две таблетки.
Насыпав корма Герде, он кое-как стянул с себя пиджак, бросил его на пол у кровати. На рубашку и брюки сил уже не хватило – Володя просто упал лицом в подушку.
Почувствовал, как в руку, свисающую с кровати, ткнулся мокрый нос. Герда грустно скулила, требуя ласки. Володя, ощущая, как начало мутнеть сознание, слепо погладил ее по голове.
– Все хорошо, девочка. Завтра все будет хорошо…
Глава 5
Особенный друг
Сон был долгий, крепкий, глубокий. Подобно болоту, он поглотил Володю, и, словно из болота, Володя не мог выбраться сам. Да и не хотел, отдыхая в долгожданном покое и непроницаемой тишине. Десятки звонков и СМС, от которых разрывался телефон, не достигали сознания. Лишь проспав пятнадцать часов, Володя начал ощущать, что где-то там, за завесой сна, есть реальный мир, который пытается вернуть его себе.
После полудня раздражающая трель мобильного пробилась к нему сквозь пустоту и разбудила. Володя не смог оторвать от подушки будто налитую свинцом голову, нашарил телефон рукой – тот лежал в кармане брюк.
– Да? – прохрипел он в трубку, пытаясь разлепить глаза.
– Ты там живой вообще? – прокричал Брагинский. – Вова, приезжал подрядчик, мы ждали тебя все утро! Хоть бы предупредил, что отдуваться придется мне!
Володя прищурился, пытаясь привыкнуть к дневному свету, с трудом сел, уперся руками в колени. Голова гудела. Он не пришел на работу? Проспал?
– А сколько сейчас времени?
– Обед только что закончился.
– А какой сегодня день?
– Ты заболел? – Сердитый тон Брагинского сменился обеспокоенным. – Ты собираешься сегодня на работу?
– Заболел, да, – пробормотал Володя, качнул головой и застонал от боли – виски стиснуло так, что побелело в глазах.
«Что за отраву мне Игорь подсунул?» – подумал он, сбрасывая вызов после пожелания Брагинского выздоравливать.
На телефоне оказалось семнадцать пропущенных вызовов и три СМС. Володя удивился, как прекрасно он видит без очков, а после сообразил, что забыл даже линзы снять. Пролистнул вызовы, открыл сообщения. Все три – от Маши.
«Вернись! Это ведь он!» – писала она вчера в полдевятого. Спустя двадцать минут: «Я сейчас подойду к нему и скажу, что ты был здесь и сбежал как трус!» Последним было: «Володя, ты, конечно, меня извини, но ты ИДИОТ!!!»
События прошедшего дня стали медленно проясняться: проступили серостью утра, пересекли ранний вечер ударами Игоря и прогремели вечером поздним – магией музыки, взмахами дирижерской, но будто волшебной палочки. Вспомнились чьи-то большие руки, жесткие волосы, аккуратный профиль. Юра.
– Боже… – простонал Володя, и на него обрушилось раскаяние.
Он вскочил с кровати и бросился из комнаты в гостиную. Запутавшись в одеяле, чуть не упал, схватился за косяк и замер как вкопанный: «А куда бежать? И зачем? Куда теперь спешить, если опоздал еще вчера?»
Боль сдавливала голову. Володя стиснул пальцами виски, чуть было не порвав до сих пор надетую рубашку – мятая и перекрученная одежда мешала. Он сбросил ее прямо на пол и устремился в ванную. Надо было успокоиться, ведь сердце колотилось как бешеное, руки дрожали, а мысли метались, сталкивались друг с другом и путались. От вины и стыда на глаза наворачивались слезы. А может, это из-за того, что пятнадцать часов проспал в линзах? Да, конечно, поэтому.
Володя встал в душевую кабину. В воображении вспыхнул образ взрослого Юры. Того Юры, каким он был не сто лет назад, а вчера, каким он стал – высоким, статным, изящным. С чертовой дирижерской палочкой в руке.
Глаза опять защипало. Проклятые линзы!
Володя не глядя схватился за вентиль и резко крутанул его. Ледяная вода обожгла располосованную спину, по телу прошла волна боли. Он вскрикнул. Все его мысли обратились к боли и сосредоточились на ней. Но Володя не отступил, ждал, когда привыкнет. А когда привык, подкрутил вентиль горячей воды.