Однажды жарким летом - Аллен Иоганнес. Страница 12

Ты положи с моей любовью рядом,

Представь на строгий суд твоих очей,

Но не казни меня смертельным взглядом.

Я виноват. Но вся моя вина

Покажет, как любовь твоя верна.

Потом он опустил книгу и посмотрел на меня. Как странно было слышать любовное стихотворение в таком исполнении, в школе он читал стихи совсем по-другому.

— Правда, очаровательно? — спросил мистер Брандт.

Меня покорили слова и музыка стиха. И почему отец никогда не читал мне стихов? Может, он думал, что я недостаточно взрослая, чтобы понимать любовную лирику?

— Ты думаешь о любви, как о чем-то высоком и чистом, а, Хелен? — спросил меня мистер Брандт неожиданно на «ты».

— Что вы имеете в виду? — удивилась я.

— Ты тоскуешь по любви, да? Ты ведь понимаешь, что это то, с чем нельзя играть?

Разговор принял необычный личный оттенок. Это было совершенно против правил.

— Я об этом не думала, — уклонилась я.

— Я почти не знаю, что происходит между мальчиками и девочками после школы, — продолжал он. — И в каком-то смысле, меня это не касается. Хочу только сказать, что совершить над любовью насилие, обычно значит потерять ее навсегда.

Почему он говорил это? Неужели, просто посмотрев на меня, понял, что я вела себя бездумно и потеряла невинность? Мне предоставилась прекрасная возможность раскрыться. Он должен был понять все. Наконец, передо мной был человек, с которым можно было поговорить! Но момент был уже упущен. Пришел один из ребят, принес сделанные уроки, и мы заговорили о принце Альберте и королеве Виктории, все больше и больше отдаляясь от предмета, который я жаждала обсудить.

Но все-таки этот день подарил мне нечто, стоящее размышления. Мистер Брандт относился ко мне неравнодушно. Он говорил о насилии в любви и драме потери. И этот сонет… Возможно, я поняла все лучше, чем он думал.

В тот день я осталась дома одна. Даже Нелли куда-то ушла, и весь дом остался в моем распоряжении. А мне было ужасно одиноко, и я не знала, как пережить этот бесконечно долгий вечер. Для начала я включила проигрыватель и принялась дирижировать большим ножом для бумаги, который взяла в папином кабинете. Я сняла туфли и ходила из комнаты в комнату, громко размахивая руками и раздавая указания музыкантам, чувствуя себя юным гением, выступающим перед тысячами слушателей. Я снова и снова ставила одну и ту же пластинку, как будто исполняя произведение на бис. Меня обожала публика, я отказывалась давать автографы, потому что после концерта мне предстоял потрясающий прием, где я должна была появиться в белом платье, розовых перчатках и медалью «Гений искусств» (один раз я видела в журнале фотографию женщины с такой наградой). Все было так красиво и так реально…

Когда эта игра мне наскучила, я взяла из папиного кабинета несколько красивых бутылок и выстроила их перед собой на спинке дивана, потом выбрала одну с самой яркой этикеткой, принесла два бокала и налила их.

— Это ваш, мистер Брандт, — провозгласила я. — Выпейте и расскажите мне о себе. Вам удобно тут на диване? Хорошо. Вы пришли открыть мне свое сердце и спросить совета… но сначала — попробуйте. Это прекрасный старый ликер. Ваше здоровье!

Я чокнулась стаканами и выпила, а потом откинулась на кресле.

— Значит, у вас проблемы, мистер Брандт, — произнесла я вслух. — Давайте-давайте, будьте откровенны. Не стесняйтесь. Вы несчастны и мечтаете о помощи? У вас сложности с женой? Нет? Тогда что? Конечно, вы все расскажете, ведь вы так прекрасно формулируете. Вам нечего бояться — вы тут один. Боже мой, что вы такое говорите?! Меня? Я произвела на вас такое впечатление? Нет, не молчите. Как это мило, но я самый обыкновенный человек, хотя все понимаю… Но, боюсь, я не смогу ответить на ваши чувства, дорогой мистер Брандт. Ну-ну, не принимайте так близко к сердцу. Вы справитесь, вы ведь сильный. Любовь всегда причиняет боль и страдания. Давайте еще выпьем. За здоровье, мистер Брандт, мой милый друг! Я всегда буду вам сестрой, обещаю — обещаю от всей души.

Я выпила еще и встала. Я уже забыла, что на диване сидит мистер Брандт, он уже исчез, и на его месте был Френсис, и мы с ним тоже побеседовали. Я почти ощущала его. Потом мы целовались, и закончили на полу, на ковре…

Потом что-то заставило меня расставить везде бокалы — на подоконнике в гостиной, на столе в столовой, в курительной, в папином кабинете… Куда бы я ни приходила, меня ждал полный стакан. Я крутилась туда-сюда, и юбка красиво колыхалась и взметалась к голове. Все было так замечательно. Ликер возымел свое действие, я становилась все более и более пьяной. Одна в большом доме с десятком стаканов и бутылок. Это было довольно забавно. Потом я уже не могла удерживать равновесие и уселась на пол. Я посмотрела сквозь стакан на знакомую до тошноты комнату и это было последнее, что я увидела в тот вечер. «За здоровье! — провозгласила я. — Как здорово устроить вечеринку, на которой сам себе хозяин и гость. Здоровья тебе, старая, молодая, замечательная девчонка!»

Потом мне пришлось побежать в туалет, а последние силы ушли на то, чтобы отнести стаканы на кухню и помыть их. Кровать качалась, как карусель, я думала про сонет Шекспира и заснула, вспоминая его удивительные слова.

В следующий раз, когда я пошла к мистеру Брандту, там уже была Вибике. Мы пили чай с пирожными и болтали о школе и будущем экзамене. Моя подруга хихикала и строила из себя дурочку. Ее рыжие волосы напоминали пламя, разожженное в углу кабинета. А я вспоминала свои реальный и вымышленный разговоры с мистером Брандтом, мечтая, чтобы все повторилось, и боясь этого.

Учитель на некоторое время вышел из комнаты, а когда вернулся, из кармана брюк у него торчал кончик носового платка, который был похож на полу белой рубашки. Вибике толкнула меня под столом и хихикнула. Это было нечестно. Очарование исчезло навсегда.

Глава 10

Званные обеды у нас дома были довольно забавным развлечением.

— Это моя дочь Хелен, — говорил папа, когда к нам приходили гости, и они с готовностью пожимали мне руку. В голосе отца звучала гордость. Я была уже примерно на дюйм выше мамы, а в вечернем платье выглядела на все двадцать. Ко мне обращались как к «этой красивой молодой леди» или «вашей очаровательной дочери». По ходу вечера поведение гостей становилось все более раскованным. Отец развлекал своих деловых партнеров, а я наблюдала сквозь завесу табачного дыма, как краснеют и потеют их улыбающиеся лица. К кофе и бренди эти джентльмены становились невероятно болтливыми. Старики обычно пытались завязать со мной разговор, начиная с традиционного вопроса: «Эта очаровательная леди еще не помолвлена?» Помню, кто-то заметил: «Первая помолвка… О! Это самое прекрасное время — вы совершенно свободны. Больше никогда в жизни вам не придется быть такой свободной и счастливой. Если бы снова стать молодым…» Все они прихлебывали бренди, вздыхали и старались рассуждать философски.

Но когда приносили виски, начинался другой сюжет. Один из гостей — обычно самый толстый и лысый — подвигался, чтобы освободить мне место на диване, а потом, как будто случайно, клал мне руку на колено. Эта тяжеленная рука начинала понемножку двигаться, пока я ее не останавливала. Все делалось с этакой отеческой улыбочкой. Ею и открывалась самая отвратительная часть вечеринки, от которой меня буквально тошнило. Иногда я выходила из гостиной, но эти люди настигали меня и в холле и на веранде. Направляясь в туалет или уже оттуда, они всегда норовили посмотреть на меня через стакан и потрепать по щеке, погладить по руке или шлепнуть по попке, блудливо рассуждая об этих «современных барышнях»и выдыхая мне в лицо табачно-алкогольное зловоние.

В кухне суетилась Нелли, которой помогала приглашенная кухарка в крахмально-хрустящем фартуке. Лицо Нелли было красным и потным от жара плиты. Она относилась к этим обедам ужасно серьезно, и готова была расплакаться, если соус переваривался или рис не получался идеально рассыпчатым. Впрочем, ни один из гостей ни разу этого не заметил. На деловых обедах главным было количество выпивки. Вина и бренди. А этого добра у нас в доме всегда хватало.