Однажды жарким летом - Аллен Иоганнес. Страница 14

— Ха-ха, — заметила Вибике, — парням всегда позволяется больше только потому, что они носят брюки.

— Все это вопрос доверия, — заявила Астрид. — Доверие и взаимопонимание между поколениями больше не существуют. Я лучше проглочу язык, чем расскажу что-то родителям.

— Так было всегда, во все времена, — возразил Прибен. — Двадцать-тридцать лет назад с нашими родителями и два века назад с их предками.

— О, господи! — воскликнула Вибике. — Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

— Нет, это очень важно, — вдруг заявил Бенни, вставая.

«Боже, какой он худющий, »— заметила я.

— Мы уверены, что мы такие умные, такие сообразительные. И еще мы считаем, что молодость искупает и извиняет все. Но это не так. Есть еще вопрос ответственности. А ответственность трудная штука, и почувствуй вы ее на своих плечах, как я, вы бы согнулись до земли. Мы вступили в новую эпоху, которую ни с чем нельзя сравнить, — это атомный век. И можете вы со всем этим справиться? Наука, общество пережили революцию, а общественное сознание никак не хочет этого не замечать. Может, мы делаем сейчас что-то, о чем через пятьдесят лет будут говорить: «Они совершили ошибку, а мы за нее расплачиваемся.» Или наоборот: «С них началась новая раса людей — они превратили Землю в рай.»А вы говорите о каких-то глупостях — кто во сколько пришел домой в субботу. От смеха можно сдохнуть. Отодвиньте горизонт! Все эти разговоры для детской о непонимании отцов и сыновей вышли из моды и устарели. Перед лицом атомной бомбы не имеет никакого значения, найдет Астрид общий язык с матерью или нет. Если мы сможем контролировать бомбу, то сумеем и все остальное. У нас есть шанс стать счастливыми, но есть и другой — гораздо более вероятный — превратиться в радиоактивные скелеты. В наших руках будущая жизнь. Жить или умереть? Вот вопрос. Быть или не быть! И я хочу жить. Быть! Боже мой, я хочу играть на трубе и познать счастье! Но я должен для этого потрудиться и потому буду бороться со всей дрянью.

Он снова сел. Его маленький монолог заставил меня затаить дыхание. Может, он говорил слишком резко, но в его словах был огонь — настоящий огонь! Все молчали. Никто не рискнул ни возразить, ни поддержать его.

— Ну и речуга, — протянул, наконец, Прибен.

— Ерунда, — смутился Бенни. — Ты послушай меня в среду на школьном совете. Это будет речь для передовицы газет.

— Сыграй нам, — попросила Вибике. — Продолжи монолог — поиграй на трубе.

— Нет. Я не в настроении, — отказал он мрачно.

Астрид начала рассказывать Вибике что-то о новом ночном креме, после которого кожа становилась похожей на персик. Я почти не раскрывала рта весь вечер.

Потом Бенни пошел проводить меня домой. Он нес трубу под мышкой, и она казалась частью его тела. Дождь перестал, но было довольно свежо, ветрено, и первые осенние листья слетали к нашим ногам. Вдруг на углу он остановился.

— Подожди. Я, кажется, поймал, — сказал он, а потом приставил трубу к губам и заиграл.

Я стояла, замерев от восторга. Я мало знала об игре на трубе, но музыка показалась мне замечательной. Мягкие нежные звуки возникали ниоткуда и терялись в садах. Мелодия должна была разбудить все окрестности, но кругом стояли только молчаливые спокойные деревья. Я смотрела на его напряженные губы и щеки, и боялась, что от напряжения последней октавы он рухнет замертво.

Он отнял от губ инструмент и глубоко вдохнул.

— Это кусочек из «Бейзин Стрит Блюз». Скажем так — серенада для тебя.

— Спасибо, — я была по-настоящему тронута. — Тебе надо быть осторожнее, — заметила я, — ты когда-нибудь сломаешься.

— Но ведь красиво, правда? Труба простейший инструмент, но в ней столько поэзии. Если тебе одиноко и ты слышишь вдалеке пение трубы, то кажется, что плачет зверь.

— Только когда тебе одиноко, редко услышишь трубу, — заметила я. — Да и когда весело — тоже.

— Какая ты приземленная. Беда с этими современными девушками — они никак не могут следовать за тобой в открытый космос.

Потом он сунул трубу под мышку и, не попрощавшись, повернулся и побежал по до роге, перепрыгивая лужи. Я немножко обиделась, что он не сказал мне ни слова, но, укладываясь спать, все время вспоминала его трубу и глаза.

Когда на следующий день я вышла из школы, то сразу увидела, что он ждет на другой стороне улицы.

— Привет, — сказал он. — Мы идем ко мне.

— Кто это мы? — удивилась я его самоуверенности. — С чего ты взял, что я пойду с тобой?

— Ну ты же хочешь. Пошли.

Он взял меня за руку и повел через парк и какие-то улицы к своему старомодному двухэтажному дому. За всю дорогу он не сказал ни слова, и наверное, мне надо было повернуться и уйти, но любопытство пересилило. Мы сразу поднялись на второй этаж.

В его комнате оказалось совершенно неприбранно: в углу валялись грязные рубашки, стол был завален книгами и бумагами. У одной стены стоял огромный проигрыватель и лежала гора пластинок, на другой висела гитара, а на кровати спала одинокая труба.

— Садись, — велел он.

Я села на краешек стула, решив, что через пару минут уйду. Вдруг внизу хлопнула дверь и его позвали.

— Бент! Ты помнишь, что у меня вечером гости — будь дома.

— Хорошо, — отозвался он, а мне пояснил:

— Это тетя. Она любит, когда я развлекаю ее гостей перед партией бриджа.

Потом он направился к проигрывателю и поставил пластинку.

— Бенни, послушай, мне надо домой.

— Подожди. Я хочу, чтобы ты кое-что услышала.

Сам он лег на кровать, закинув руки за голову. Заиграл джаз — соло трубы. Несколько раз он вскакивал и кричал:

— Вот! Вот! Слышишь!

Для меня мелодия не значила ничего, но я сидела тихо до самого конца пластинки.

— Чудесно, да? — спросил он.

— Да. Замечательно.

— Только представь — на свете есть кто-то, кто пишет такую удивительную музыку…

— Бенни…

— А басы! Какие басы! Ты заметила?

— Бенни, мне надо домой.

— Уже? Но ты же только что пришла.

— Но я же не знала, что ты меня встретишь. Мы уже договорились с Вибике, она придет делать уроки.

— Но я должен еще почитать тебе свою речь. — Он бросился к столу, нашел какой-то чисток и принялся быстро, но с выражением читать:

— Величайший враг современного человечества — одиночество. В наш сверхмеханизированный век, мы забыли, что…

Я встала и направилась к двери.

— Пока, Бенни. Увидимся.

— Ну послушай, ты не можешь вот так уйти!

— Но я должна.

— Тогда приходи вечером. Как только они сядут за бридж, я совершенно свободен.

— Хорошо. Я приду в девять.

— Дверь будет не заперта, поднимешься прямо сюда.

Он был похож на бурю, которая проносилась над твоей головой, и ты ничем не мог ее остановить. Казалось, он знал все на свете. Я решила узнать о нем всю правду, чего бы мне это ни стоило.

Глава 11

Когда я вернулась в тот вечер, то нашла его сидящим на полу. Он копался в большой банке с гусеницами и червяками. Только тут я заметила на окне большой аквариум с золотыми рыбками. Я поискала глазами трубу — она по-прежнему лежала на кровати. Он не сразу встал и только через несколько минут отставил банку, поздоровался со мной, потом достал носовой платок и взял трубу.

— Садись на стул, — велел он, как и в прошлый раз, не приглашая, а приказывая.

Я покорно села, мысленно изумляясь, почему я позволяю так с собой обращаться — это было на меня не похоже. Он долго вытирал до блеска трубу, потом дышал на нее и тер еще и еще, пробежал пальцами по клавишам, снова что-то вытер, как будто хотел заставить инструмент сиять, как само солнце. Потом Бенни встал в углу комнаты и приложил трубу к губам. Я не отрываясь следила за ним. Его длинные пальцы ласкали золотой инструмент, который поблескивал в полутьме. Он несколько минут настраивался, а потом звуки наполнили комнату. Он начал с нескольких низких арпеджио, которые становились с каждой нотой все выше и выше, как будто невидимые волны догоняли друг друга, накатывая на высокий берег. Я даже представить не могла, что на трубе можно играть так мягко, трепетно, с таким чувством.