Романтические приключения Джона Кемпа - Конрад Джозеф. Страница 27

Глава IV

Со мной случилось именно то, чего я требовал от судьбы: грубой рукой схватила она меня за горло и любезно поставила в положение романтического героя. Я не спрашивал, куда мы едем. С меня довольно было, что мы плывем в ночном тумане, в переменчивом свете месяца.

Мы отчалили. Берег удалялся черной тенью с пятнами огней кое-где. Прокричал петух. Время от времени раздавался треск раздавленной раковины под ногами толпившихся на берету людей. Я вспоминал контрабандистов, чтобы забыть потом навсегда. Сидя на веслах, старый Рэнгсли бормотал нечленораздельные звуки. Вдруг он запел хриплым, пьяным голосом рыбачью песню:

Неумолчно рокотала вода, точно в короткий срок ей надо было поведать нам миллионы сплетен. Старый Рэнгсли поднялся в ожидании корабля, и полусонный свалился на скамью. Лодка черпала воду, как решето. Ветер крепчал. Мы трое боялись, что не продержимся. На море не видно было никаких огней.

Наконец мы завидели вдали голубой свет. Но к этому времени Том Рэнгсли совсем сдался, и мне самому пришлось управлять лодкой. Карлос, не говоря ни слова, принялся вычерпывать воду. Кастро, к моему удивлению, оказался настоящим моряком и деятельно мне помогал.

— Мне кажется, мы потонем, — спокойно сказал Карлос. — Мне больно за тебя, Хуан.

— А себя почему не жалеешь? — ответил я в мрачном отчаянии.

— Сейчас, дорогой мой брат, я охотно умер бы в волнах, — ответил он со вздохом, не выпуская, однако, черпака.

— Тебе больно покидать родину, твоих друзей, твою Испанию? — спросил я.

— Нет, не Испанию — Англию, — многозначительно ответил Карлос. — Здешние обычаи, здешний народ. В особенности — одну.

В его словах и улыбке мне почудилась горькая ирония; но они были сказаны очень серьезно.

Кастро оттащил на нос бесчувственное тело Тома Рэнгсли. "Убил бы этого старика!" — злобно процедил он сквозь зубы.

Кастро отнюдь не хотел утонуть. Конечно, и я не хотел. Но во мне говорил не страх, а скорее чувство растерянности и разочарования — внезапнее сознание, что я иду не к романтическим приключениям, а к смерти, подавляло меня.

Мы хранили угрюмое молчание. Карлос усердно вычерпывал воду, не произнося ни единой жалобы, точно и в самом деле не заботился о жизни. В его покорности мне чудилось что-то возвышенное и романтическое. Может быть, жизнь наскучила ему; может быть, он в самом деле жалел об оставленном позади — о каком-нибудь тайном обществе, или о женщине. Но если мы все потонем, он благородно, без жалоб, встретит конец, познав всю полноту бытия. Я же должен был бесславно погибнуть, едва вступив на порог жизни.

— Смотрите, сеньор! — воскликнул Кастро.

В синем свете фонаря призрачно вставали четырехугольные паруса корабля. Они приближались; уже видны были человеческие лица, глядевшие в нашем направлении. Мы все трое дружно крикнули.

С гордостью могу сказать, что только благодаря мне мы достигли корабля. Когда я обвязывал Карлоса канатом, лодка потонула под нами. На борту визжали пассажирки, и когда я судорожно ухватился за брошенный мне канат, у меня мелькала в голове мысль, что никогда еще я не слыхал столько женских голосов зараз. Потом, когда я ступил на палубу, они со смехом обступили старого Рэнгсли, повторявшего громовым голосом, прерываемым частой икотой:

— Я их… ик… довез… ик… и попал в холодную баню… ик!

На корабле мне влили в горло чего-то горячего, обсушили и уложили спать. Старого Рэнгсли отправили в шлюпке на берег.

Началась новая странная жизнь. "Темза" была самым обыкновенным вест-индским торговым судном. Но канаты, снасти и нерушимый купол неба над головой давали богатую пищу моему воображению. Медленно, лениво ползло время. Я ближе познакомился с моими спутниками — и все-таки знал их не лучше прежнего. Карлос и Кастро были единственные испанцы на борту и держались особняком.

Карлос рассказывал мне о своей прежней жизни, о своих похождениях. Возвращение в Испанию было для него отрезано в силу каких-то путанных интриг между "верными" войсками Бурбонов и итальянскими легионами.

Насколько мог я понять, Карлос вел крупную игру и благодаря своей беспечности проиграл. Фигурировала в его истории какая-то оскорбленная женщина. Он умел пить вино романтики. Теперь он доблестно ехал принимать наследство у старого дяди, очень знатного землевладельца на Кубе.

— Он, как я слышал, очень стар, — говорил Карлос, — немного сумасброд, и он нуждается во мне.

Карлос потерял в Испании все свое состояние, и для него пришлось как нельзя более кстати, когда дядя прислал за ним Томаса Кастро привезти его на Кубу в город Рио-Медио.

— Город принадлежит моему дяде. Дядя очень богат — испанский гранд. У него единственная дочь — донья Серафина. Я назначен — если удостоюсь его благосклонности — в женихи Серафине. И тогда все наследство перейдет ко мне. В роду не осталось наследников, кроме меня.

— Но как ты попал в беду? — спросил я.

— В беду? — высокомерно усмехнулся Карлос. — Ни в какую беду я не попадал. Это все Кастро. Он очень предан нашей семье. Но боюсь, что у него темное прошлое — вы понимаете, лучше не говорить громко на этом корабле. Есть в Рио-Медио некто О’Брайен — опасный человек. Томас, кажется, участвовал в его проделках, но меня это не касается. А часы, действительно, принадлежали тому человеку в Ливерпуле. Томас их купил, может быть, у жулика, я его не допрашивал. Полиция, собственно, гонится не за мной, а за Кастро. Уж не думаете ли вы, что я способен украсть часы?

— Что за вопрос!

Конечно, я не считал Карлоса карманником, но я не оставлял мысли, что он пират высшего порядка. (Руксби намекал на его "заблуждения".) Он представлялся мне не то скитающимся Чайльд-Гарольдом, не то корсаром, плывущим за море, чтобы жениться на блистательной принцессе, с ярко-золотыми, как у Вероники, волосами и с прелестным лицом дочери одного сторожа в Кенте. Карлос, однако, ничего не знал о своей кузине и не интересовался ею.

— Что значит она для меня с тех пор, как я увидел твою… — нередко говорил он и, запнувшись, глядел на меня с какой-то нежной иронией.

Томаса Кастро я сильно недолюбливал и в глубине души надеялся, что он умрет на виселице, оказавшись изменником. Я охотно верил, что он побывал в России в хвосте великой армии Наполеона: он очень был похож на героев великой армии, — маркитантов и мародеров. Он очень убедительно рассказывал о морозах, о снегах, о бегстве, и по его намекам можно было догадываться о его дальнейшей карьере "герильеро" и бандита. Позднее он дошел с "верными" до французских границ. Он клялся и божился, что потерял руку в деле под Сомо Сьерра, в живых красках описывая, как польские кавалеристы, выбитые из седел, заряжали ружья, и вдруг — он видит, как падает на землю его шашка вместе с рукой!

Однако Карлос цинично заявлял, что рука была перебита дубинкой польского крестьянина, у которого Кастро пытался стибрить из хлева свинью… "Зато я перерезал ему горло, — мрачно ворчал изобличенный Кастро. — Ловко было сработано! Посмотрели бы вы тогда на его удивленную рожу!"

Все эти обстоятельства, усугубляя романтичность карьеры Карлоса, в то же время обволакивали ее тайной. Однажды я спросил его:

— Почему же ты едешь на Ямайку? Ведь тебе надо на Кубу?

Карлос печально улыбнулся.

— Ах, дорогой мой Хуан! Испания не похожа на вашу спокойную, неизменную, устойчивую Англию. Партия, находящаяся у власти сегодня, меня преследует. На Кубе они такие же хозяева, как и в Мадриде. Но в своей провинции мой дядя — единственный властитель. Там я буду в безопасности. — Карлос снисходительно свернул цигарку однорукому Томасу и со смехом пустил на ветер остатки табаку. — На Ямайке есть один купец — сеньор Рамон. У меня к нему письма. Он меня переправит в Рио-Медио. Он afiliado [7].