Полиция Российской империи - Кудрявцев Дмитрий. Страница 35

В 1870-х годах Трепов усиленно заботился об улучшении мостовых в Петербурге. Когда он был назначен обер-полицмейстером, в 1866 году, в Петербурге только часть Невского проспекта имела торцовую мостовую; все же остальные улицы были выстланы булыжником и довольно крупным, без всякого подстила, так что весной при таянии почвы булыжник местами оседал в почву, иной выпирало на поверхность, и получалась такая мостовая, по которой ездить было невозможно.

Были такие улицы, как у меня в участке Малая Итальянская, по которой весной образовывались как бы зазоры, то есть такие топкие места, что вязли и лошади и экипажи, и полотно улицы разъезжалось до невозможности; во избежание всех этих невзгод с началом весны по Итальянской улице на более опасных местах выставлялись бочки, жерди и иные приспособления для предупреждения проезжих, так что вся улица была загромождаема предохранительными знаками, и проехать по ней можно было не без затруднения. Для устранения столь невероятного для столицы состояния путей, Трепов задумал, в виду топкости петербургского грунта, мостить улицы булыжником в два слоя; в нижний класть булыжник крупный, для устойчивости мостовой, а верх мостовой выстилать булыжником мелким, удобным и для езды и при таянии почвы не образующим глубоких выбоин в мостозой.

Дело перестилки мостовых указанным способом лежало на градоначальстве, и Трепов командировал для того состоявших при нем техников, которые соглашали домовладельцев к переустройству мостовой; ими, то есть техниками, нанимался подрядчик, и улицы мостились; все это делалось техниками при содействии приставов, но сами пристава без таких поводырей, не надеясь на свое влияние, не пробовали приводить домовладельцев к соглашению, а улиц — в желанный вид, и опять приходится сказать, что Трепов во многом был одинок в своих стремлениях по созданию благоустройства в столице и среди созданного им штата.

Заботясь о благоустройстве своего участка и, в особенности, о невозможной по топкости грунта Малой Итальянской улице, я решился составить подписку между домовладельцами этой улицы о согласии их перемостить мостовую двойным способом и подписку представить на усмотрение градоначальника. Вскоре было получено мною предписание о том, что мощение Малой Итальянской улицы генералом поручено старшему технику, полковнику Мровинскому, за ту же цену, по какой подрядчики мостят другие улицы. Сказано — сделано: новый подрядчик не замедлил проявить свою энергию; работа закипела, так что через месяц мостовые начали вырисовываться у некоторых домов, а через четыре месяца, к осени 1876 года, и вся улица приняла благообразный вид.

Впоследствии по той же улице до 1878 года были сломаны все деревянные дома и вместо них построены каменные, при чем уничтожился имевший в свое время печальную известность питейный дом под названием «Петушки», дававший притон ворам и мошенникам, сбывавшим там свою добычу. Таким образом, Малая Итальянская улица получила теперешний благовидный образ; этим в то время Трепов остался очень доволен, как я слышал со стороны. Выражать свое удовольствие подчиненным Трепов не любил, и его одобрение понималось так; если он не вызывает к себе пристава для объяснений, а при встречах обходит молча и не грозит, значит, он доволен, и ничего больше не требовалось. Мудрый и прекрасный прием.

Затем, приведя одну улицу в порядок, я вымостил и другие улицы в участке, так что не осталось ни одной со старым способом мощения; везде были сделаны удобные тротуары, так что по всему участку можно было пройти без калош к большому моему удобству и удовольствию, так как я никогда не носил калош.

В 1875 году, т. е. на третий год моего приставства, в квартиру ко мне пришла жена домовладельца, генерал-майора Чебышева, и высказала, что она явилась по поручению мужа, слыша обо мне хорошие отзывы; пришла посоветоваться о своих делах по дому. Разумеется, совет был дан, и, между прочим, случай этот, как и предшествовавшие, и при том с интеллигентною частью населения участка, дал мне некоторое основание заключить, что деятельность моя толкуется в хорошую сторону, и это заключение доставляло мне немало удовольствия и удовлетворения, побуждая к более строгому отношению к себе, дабы не почить на лаврах и не вознестись превыше заслуг своих.

В то же время стали появляться ко мне бедные люди, прося о помощи и всегда в исключительных положениях: сначала я делился своими средствами, а был такой случай, что я прибегнул к помощи г-жи Чебышевой, и вот как это произошло.

В 1876 году, летом, пришел ко мне молодой человек восточного типа, весьма благообразный, и просил о принятии его на службу околоточным надзирателем, в крайнем же случае городовым. Проситель по происхождению был грузин, по фамилии Лакербай. На вопрос, где он учился, Лакербай ответил, что он окончил курс в духовной семинарии.

— И в городовые! — воскликнул я. — Для чего же вы учились в семинарии?

— Чтобы быть священником или профессором.

— Почему же не стремитесь быть ни тем ни другим?

— К священству нет призвания, а для профессорства нужно быть в академии, у меня же нет средств.

Тут я вспомнил о Чебышевой и решил попробовать счастья: написал письмо и послал с ним Лакербая, а через короткое время он возвратился радостный (грузины очень восторженны и любят целоваться), окрыленный и бросился целовать меня, говоря, что г-жа Чебышева согласилась давать ему на стол и квартиру ежемесячно до окончания им курса в академии. Кстати, у меня в участке жил бывший тогда министр народного просвещения, граф Д. А. Толстой, и через его секретаря, Петрова, я ускорил поступление Лакербая в академию, приискал ему квартиру со столом за возможно дешевую плату, и, своевременно окончив курс, бывший кандидат в городовые назначен был преподавателем в каменец-подольскую духовную семинарию.

Заблудилась однажды какая-то девочка, и ее доставили в участок; по установленному порядку, ее нужно было отправить в комитет нищих, так как она решительно не могла ничего объяснить о месте жительства своем; ни о родителях или родственниках; но такая мера мне казалась только отпиской, как говорится, и я решил попробовать иной путь к устройству бедного ребенка: поместил ее временно у знакомых и объявил в «Новом Времени» о потерявшейся девочке; если же родители не найдутся, то предлагал, не желает ли кто взять на воспитание неизвестную сироту.

Немного времени спустя, явилась ко мне дама и, назвавшись землевладелицей Островского уезда Псковской губернии Изъединовой, представила документы о своей самоличности; увидев девочку, она согласилась взять ее к себе в деревню на воспитание, так как своих детей не имела. Таким образом, девочка пристроилась, и года три г-жа Изъединова переписывалась со мною, сообщая о приемыше своем, высказывала довольство ею и ее успехами, а потом переписка окончилась.

Много было разных случаев, когда при желании помочь нуждающимся я не мог собственными средствами сделать этого и обращался к своим обывателям; всегда получал полное, иногда свыше ожидания, удовлетворение, и этим отношением компе добрых жителей 2-го участка Литейной части следует объяснить тот успех сбора пожертвований на сербских добровольцев, который привел в удивление градоначальника Зурова.

И сколько может сделать доброго старающийся о том пристав петербургской полиции, да, полагаю, и всякий!

Помню, зимой входит в мой кабинет молодой человек, одетый в летнее пальто, несмотря на то что было 15° мороза, и спрашивает, нет ли ответа от градоначальника на поданное им прошение.

— А о чем вы прошение писали? — спросил я.

— О пособии.

— А кто вы такой?

— Я кандидат прав Харьковского университета.

— Боже мой, — воскликнул я, — и в таком легком одеянии и о пособии просите! Отчего же вы не ищете должности?

— Нигде не дают, знакомых я не имею, происхожу из крестьян, и вот три года, как не могу нигде пристроиться.

Само собою разумеется, что бедный кандидат ушел от меня обласканный, так как я не мог примириться с тою мыслью, что человек, окончивший высшее образование, обречен на голодание, в то время как я, не имеющий, к сожалению своему, таких прерогатив, — и сыт, и одет, и в тепле живу, и еще властью пользуюсь. Судьба!