Наперегонки с темнотой (СИ) - Шабанова Рина. Страница 105

— Да так… — Поднеся к моему рту ложку, она с интересом посмотрела на меня из-под полуопущенных ресниц и насмешливо произнесла: — Она такая молоденькая, почти ребенок… Знаете, больной, очень она за вас переживала и не отходила ни на шаг. Ни доктор, ни медсестры не могли ее отсюда выгнать, вот я и подумала…

— Лора сильно привязана к моей дочери, вот и все, — нахмурился я. — К тому же она осталась совсем одна и мы для нее единственные близко знакомые люди.

— Хм, понятно. Ваша дочь тоже не на шутку переживала. Когда вы тут метались по кровати и все собирались куда-то бежать, она так страшно плакала. — Ее глаза на миг сделались сочувствующими, но в них быстро вернулось былое веселье. — Ну да ладно, главное, что теперь вы пошли на поправку. Но я должна сказать, что дочурка у вас славная. Такая смышленая и общительная девочка, но ни капли на вас не похожа. Ой, простите…

— Ничего, — я усмехнулся и обессиленно откинулся на подушку. Бульон уже закончился. — Терри похожа на мою жену. Она умерла больше двух лет назад.

— Да, она мне рассказала. Искренне вам соболезную.

— Спасибо. И за бульон тоже огромное спасибо. А вы не скажете, где моя одежда? Мне бы в туалет…

— Конечно скажу, — с притворной важностью кивнула она. — Ее забрали в прачечную, так что про свою одежду можете забыть до самой выписки. А проваляться тут вам придется еще минимум неделю.

Теперь я получше ее рассмотрел. Съеденная пища немного вернула мне сил, головокружение почти ушло, а взгляд прояснился. На стуле передо мной сидела молодая женщина, но определить точный ее возраст было сложно. Ей могло быть как около тридцати лет, так и больше.

Волосы у нее были темные и вьющиеся. Они выглядывали из-под сдвинутой на бок медицинской шапочки и едва достигали полных, округлых плеч. Черты лица выглядели слегка грубыми и резковатыми, но их скрашивало выражение насмешливого веселья в ярко-карих глазах и мягкий, чувственный изгиб губ.

Эта зовущая женская мягкость и чувственность прослеживалась во всей ее фигуре — в пышной, стесненной белым халатом груди, в крутых, объемных бедрах, в приятной полноте скрещенных ног и даже в маленьких, пухлых руках с быстрыми, чуткими пальцами. Их чуткость и легкость я успел ощутить еще во время осмотра и только что, когда она так заботливо меня кормила. Она была одной из тех женщин, в ком легко сочетается почти материнская нежность, легкий, веселый нрав и простота, а вместе с ними и сексуальная притягательность.

Осознав, что неприкрыто разглядываю ее уже больше минуты, а она, нисколько не смущаясь, позволяет мне это делать, я повторно усмехнулся и отвел глаза.

— И как мне быть? Разгуливать в одеяле?

— Ну зачем же в одеяле? — Насмешливо выгнув бровь, она тихо посмеялась, отчего ее пышная грудь слегка заколыхалась под тонким халатом и вновь приковала мой взгляд. — Так и быть, принесу вам пижаму, а то чего доброго обмочите постель.

Она ушла, а я остался лежать на кровати, ошеломленный собственными мыслями. Таким странным представлялось это нежданно вспыхнувшее во мне желание, ведь еще совсем недавно я прощался с жизнью и даже не помышлял ни о чем подобном, а теперь чувствовал, как внутри растет что-то древнее, ненасытное, животное. Казалось, если не дать этому выход, не накормить, оно разорвет меня на молекулы.

В эту минуту впервые за прошедшие месяцы я задался вопросом, почему так долго воздерживался от близости с женщинами.

Глава 48

Медсестра вернулась довольно скоро. Войдя, она вручила мне старую, явно кем-то до меня ношенную пижаму, а сама осталась стоять возле кровати. Заметив, что я придирчиво ее рассматриваю, она насмешливо изогнула губы.

— Не привередничайте, пациент, пижама чистая, а другой одежды у вас все равно нет. Впрочем, можете прогуляться до туалета голышом, я не возражаю.

— Может, выйдете или хотя бы отвернетесь? — спросил я.

— Вот еще! Чтобы вы грохнулись на пол? Я вас потом не подниму, вы вон какой здоровый, хоть и худой. — Договорив, она хмыкнула и с иронией прибавила: — И потом, чего я там не видела? Во-первых, вас тут таких сотни и тысячи, а во-вторых, кто, по-вашему, обтирал вас водой, пока вы лежали в бреду? Кстати, вашу бороду и голову тоже мне пришлось стричь. Не благодарите.

Подняв руку к лицу, я нащупал гладко выбритый подбородок, а потом и колючий ежик на голове вместо немного отросших с декабря волос.

— А это зачем? — удивился я.

— Как зачем? Мы всех обриваем подчистую, чтобы заразу не распространять. К нам откуда только не прибывают и каких только паразитов с собой не приносят. Так что это правило. Ну а брить, стричь и мыть приходится медсестрам и санитарам. Но санитары обычно не церемонятся и бреют как попало, так что вам, считайте, повезло.

— А женщин тоже бреете? — поинтересовался я, вспомнив, что Лора вроде бы сохранила волосы.

Я уже натянул на себя пижамную рубашку и готовился взяться за штаны. Она и не думала отворачиваться, продолжая выжидающе стоять прямо у изголовья моей кровати. Наплевав на условности и ненужное стеснение, я откинул одеяло и свесил ноги вниз.

Перед глазами тотчас поплыли круги. Пол под ногами плавно закачался, то отдаляясь, то почти вплотную приближаясь к лицу. Слабость накатила с прежней силой. Вцепившись пальцами в края матраса, я зажмурился и, в попытке восстановить сбой в работе вестибулярного аппарата, несколько раз глубоко вдохнул, а затем медленно выдохнул воздух.

— Ну вот, что я говорила? — тихо воскликнула медсестра. Придерживая за плечо, она поднесла к моим губам кружку с водой. — Сделайте глоток и не торопитесь вставать. Нет, женщин мы не бреем, только в каких-то очень запущенных случаях. А так обычно хватает простой обработки. Может, сделаете свои дела в утку?

Я отрицательно мотнул головой. Слабость постепенно отступала, а после глотка воды мне с ее помощью удалось натянуть на себя и штаны. Встал на ноги я тоже при ее содействии. Медсестра доставала лишь до моей груди, но для такого маленького роста оказалась довольно сильна.

Когда я резко качнулся в сторону, она ловко подхватила меня под локоть и удержала на месте. Раньше я весил около девяносто трех килограммов при росте без малого метр девяносто, но теперь мой вес вряд ли достигал и восьмидесяти и все же, для ее комплекции он был отнюдь немалым. После того, как ко мне окончательно вернулось равновесие, а ноги обрели относительную устойчивость, она, по-прежнему придерживая под локоть, повела меня к туалету.

Помещение, в котором мы очутились, покинув мою импровизированную палату, имело внушительные размеры. В душном, разреженном тусклым светом ночных ламп полумраке, рядами стояли койки со спящими людьми, но только некоторые из них были отделены брезентовыми перегородками. Я догадался, что за ними лежат тяжелые пациенты.

Отовсюду пахло лекарствами, хлоркой и людским потом. Храп, невнятное бормотание и тихое посапывание слышались тут отчетливее. В самом дальнем углу этой сонной юдоли располагался выход на лестничную клетку, душевые и, собственно, сами туалеты. Медсестра довела меня до дверей одного из них, сняла с плеча мою руку и предложила:

— Идите, я подожду здесь. Или вам потребуется помощь?

На губах ее снова мелькнула веселая усмешка.

— Нет, как-нибудь справлюсь сам, — найдя в себе силы, ухмыльнулся я.

Справился я действительно без проблем, однако когда подошел к раковине и наткнулся на свое отражение в зеркале, на несколько секунд растерянно замер. Из него на меня смотрело худое, бескровное лицо со впалыми щеками и резко выпирающими вперед скулам. Брови на этом болезненно-бледном лице казались темнее и шире обычного, а глаза, оттененные синими кругами, сверкали лихорадочным блеском.

Я походил на человека, пережившего кораблекрушение или же скорее на узника концлагеря, что, впрочем, было недалеко от истины. Обветренные бесцветные губы и обритый налысо череп лишь усиливали это сходство. Задрав пижаму, я осмотрел также свои торчащие ребра и глубоко ввалившийся живот. Ну точно — ни дать ни взять узник лагеря смерти.