Наперегонки с темнотой (СИ) - Шабанова Рина. Страница 80

Передо мной лежало только два пути — либо уходить вчетвером, либо выживать коллективным, коммунистическим строем. В этот вечер я выбрал второй.

Глава 37

Несколько последующих дней я провел в обществе Сержанта Митчелла и Мрачного Эдвардса. Я дал им эти прозвища, потому что те как нельзя лучше им подходили. В обиде они не были, лишь в ответ иногда называли меня Хмурый Уилсон. Втроем мы неплохо сработались и между нами даже установилось нечто вроде приятельских отношений.

Время от времени к нам присоединялся Чарли, который при ближайшем знакомстве оказался шустрым и сообразительным малым. Ему было всего девятнадцать, по любому поводу он заливался краской, кроме того, часто отрывался от реальности и уносился в свои воображаемые миры, но зато его ярко-рыжая, вечно растрепанная шевелюра виднелась за километр. В толпе она служила нам своего рода маяком.

Он был проворнее каждого из нас, а в невообразимой сутолоке городских улиц, где многое зависело от быстроты ног, это качество являлось незаменимым. Плюс ко всему у этого парня обнаружился отличный нюх на все, чем можно было поживиться. Нередко Чарли срывался с места и опрометью куда-то бежал, пока мы ничего не понимая, растерянно глазели по сторонам.

Ориентируясь на его высокую, нескладную фигуру, точно огненным факелом увенчанную кудлатой головой, мы в такие моменты следовали за ним по пятам и выясняли, что тот увидел грузовик с гуманитарной помощью, заколоченную витрину продуктового, никем еще нетронутого магазина, фармацевтический склад и тому подобное. Однажды таким образом он вывел нас к оружейному хранилищу, где мы нашли целый ворох теплой одежды, пару ящиков боеприпасов, несколько мощных фонарей и коллекцию перочинных ножей.

Чарли был словно настроенный на поиски необходимых вещей мощный сонар и оказался просто незаменим. Единственное, чего не следовало допускать в общении с ним, так это темы о его брате. Всякий раз она приводила его в подавленное настроение, а потому мы обходили ее стороной.

Таким разношерстным отрядом каждое утро мы отправлялись в гудящий, точно растревоженное осиное гнездо город. В поисках укрытия мы заглядывали во все его закоулки, находили лазейки и потайные ходы, исследовали промышленные и спальные районы, осматривали административные и жилые здания — все зря. Точнее, за восемь дней нам удалось натолкнуться на пару неплохих мест, но оба их отмел Митчелл. По его мнению, они являлись недостаточно просторными для почти сотни человек, так что матерясь и временами ругаясь между собой, мы продолжали поиски.

Иной раз в этих спорах я и Эдвардс занимали единую позицию. Мы оба пытались убедить Митчелла сбавить обороты и утверждали, что невозможно нести ответственность за всех, не имея для того нужных ресурсов. Из постоянно проживающих на станции девяносто шести человек, лишь около двадцати пяти парней в случае чего могли оказать сопротивление, остальные были либо ни на что не годными тюфяками, либо стариками, либо женщинами и детьми. Митчелл хотел взвалить на себя обузу в семьдесят ртов, которые необходимо будет не только кормить, но и обеспечивать защитой, а мы с Эдвардсом внушали ему, что это неосуществимо.

Субботним утром мы вчетвером шли по грязной узкой улице в восточной части города. С двух сторон ее обступали высокие, закрывающие и без того блеклый дневной свет небоскребы, из щелей воняло мочой, сыростью и гнилыми отходами, но зато сюда не добирался холодный, пробирающий до озноба ветер. Выпавший неделю назад снег почти полностью растаял и превратился в чавкающую под ногами жидкую слякоть.

Ступая по ней, я в очередной раз спорил с Митчеллом и страшно кипятился. Мы переругивались уже несколько минут, как вдруг он развернулся и резко бросил мне в лицо:

— Ты сам имеешь три ни к чему неприспособленных рта, Уилсон! От твоего друга никакой пользы! Он целыми днями только сидит, пялится в стену и иногда бормочет что-то себе под нос. Девушка ходит тише полевой мыши и возится с детьми. А твоя дочь и вовсе бесполезный ребенок!

Эти слова Митчелл произнес с презрительной желчностью, но придя поначалу в бешенство, позже я разглядел в его глазах, что он преследовал определенную цель. Ими он хотел отрезвить меня, а заодно заставить устыдиться собственных слов.

— Так что, Уилсон? — спросил он, так как я все еще молчал. — Их тоже оставим в метро? И Чарли, на хрен, оставим? Ты только взгляни на него! Какой с него боец? Соберем отряд из двадцати крепких ребят с ружьями и превратимся в банду, мать их, мародеров? Это ты предлагаешь?

— Полегче, Митчелл, — спокойно произнес я, но при этом многозначительно глянул ему в глаза, дав тем самым понять, что не стоит переходить границ. — О своих я способен позаботиться и делаю для этого все необходимое.

— Так чего же ты не уходишь? Ведь найти укрытие для четверых куда проще, — сейчас он тоже стал говорить спокойно, без слышимой минуту назад злости и презрения. — Хочешь, я скажу тебе почему? Вам не выжить вчетвером и ты это знаешь. Ты не сможешь выстоять один. Для того, чтобы защитить и прокормить своих близких, тебе нужно быть в команде, Джон.

Он как-то грустно усмехнулся, опустил голову вниз и после небольшой паузы добавил:

— У меня никого нет. Совсем никого. Я один, так почему не могу позаботиться еще о трех-четырех жизнях, кроме собственной? И вот ты, Эдвардс, — вскинув голову, обратился он к молчаливо курившему до сих пор Эдвардсу. — Ты ведь тоже один. И Моррис, к примеру. И Вуд, и Ричардсон, и Паркер! Все вы! Если каждый из вас хоть немного подумает не только о себе, мир станет лучше, а инфицированных уродов в нем меньше.

Закончив эту многословную тираду, он похлопал меня по плечу и улыбнулся своей широченной, жизнерадостной улыбкой. Митчелл всегда так улыбался людям. Искренне и тепло — будто верил, что с помощью одной этой улыбки можно уладить любую проблему.

Он был отличным парнем. Идеалистом, но добрым и хорошим человеком. Такие мне редко встречались.

Я не ошибся, когда в день знакомства принял его за военного. Митчелл действительно пять лет отслужил в сухопутных войсках и поучаствовал в военных операциях в двух странах на Ближнем Востоке, только служил он не в качестве солдата, а как военный медик. Будучи там, он успел повидать тяжелые ранения, смерть и другие жестокости войны, но несмотря ни на что, к миру и людям остался открытым, милосердным и чутким.

По его словам, выстоять и справиться со всем ему помогала вера. И это удивляло меня в нем больше всего. Невзирая на выпавшие ему испытания, он оставался глубоко религиозным человеком.

Являясь сыном лютеранского пастора, Митчелл и сам планировал когда-нибудь связать свою жизнь со служением Богу, однако что-то у него не заладилось с колледжем, после чего он сразу призвался в армию. Вернувшись, быстро женился, пошел на работу в службу скорой помощи, похоронил отца, развелся и к тому моменту, как началась вся эта заваруха, уже несколько лет жил совсем один. В этом году ему исполнилось тридцать два.

О своем желании проповедовать Евангелие он уже успел позабыть, но, как и его отец, старался жить по канонам христианства, следовал заветам лютеранской веры и продолжал верить во спасение, дарованное человечеству Богом. Во всех его словах и поступках прослеживалась четкая грань между добром и злом, великодушием и алчностью, стойкостью и порочными инстинктами. Митчелл всегда придерживался правильной стороны и стремился перетянуть туда любого, кто встречался ему на пути.

Возможно, именно по этой причине те, кто был с ним знаком, испытывали к нему уважение и прислушивались ко всему, что он говорит. За эти дни я не раз наблюдал, как он по очереди обходит обитателей станции, спрашивая об их проблемах, интересуясь их бедами, вникая в мельчайшие детали их нелегкого существования. Он и сам ничего не имел, однако с людьми вел себя так, словно у него было все. И еще я видел, что после его ухода лица этих людей разглаживались, а в глазах их загоралась надежда.