Однажды темной зимней ночью… Антология - Кидд Джесс. Страница 15

Мори кивнул.

– Время года, в нем все дело. Повсюду суета, все носятся как угорелые. Никак не могу толком успокоиться. – Он запустил пальцы в волосы. – И год от года все хуже. Не хочу даже носа на улицу высовывать. Понимаешь, я… я без конца вспоминаю, как меня переезжают, как я падаю, как Шесть попадает под колеса кеба или ты, и дальше больница, похороны и…

– Так и не выходи пока. На это у нас есть я, – сказал Таниэль, всегда благодарный случаю на что-нибудь сгодиться. Чаще всего не годился. Он служил мелким клерком в Форин-офисе. – Продукты буду покупать и всякое такое.

Мори печально взглянул на него.

– Но это означает сдаться.

– Не начинай. Возьмись я упорно делать что-то, что причиняет мне боль, ты бы первый отвесил мне подзатыльник и велел сидеть смирно.

Мори рассмеялся.

– Что верно, то верно.

Таниэль несмело закинул руку на плечи другу и притянул его ближе к себе. У него аж дух занялся от глупой радости, что Мори позволил ему это.

– Должно же быть что-то, что тебе поможет? Например, съехать куда-нибудь, где потише и поспокойнее?

– Нам ни за что не вытащить Шесть на незапланированные каникулы, она просто взбесится.

– Ей хочешь не хочешь придется жить в этом мире, – возразил Таниэль. – И потом, можешь назвать меня скотиной, но я все равно считаю, что нельзя ради своих детей жертвовать собственным здоровьем. Иначе их недолго и возненавидеть.

Мори немного помолчал, а когда заговорил, чувствовалось, что он тщательно подбирает слова, точно пробует ногой тонкий ледок у берега озера.

– Есть одно такое место, где это не действует.

– Не действует? – переспросил Таниэль.

– Ну да, видения не лезут мне в… – Мори похлопал себя по макушке. – Сам не знаю, почему.

– Откуда тебе знать, что оно там не действует? – Таниэлю никак не верилось, что такое возможно.

– Потому что я могу вспомнить, как еду туда, а дальше – ничего, вообще. – Мори заколебался. – Мне ничего не вспоминается об этом месте. А я обычно знаю обо всем, что там может случиться. Это как… ну, как если сплошная ткань, а в ней дырка.

– И где эта дырка?

– На болотах [14]. В сторону… Питерборо.

– Я думал, ты назовешь какую-нибудь там Монголию, – недоверчиво произнес Таниэль. – А Питерборо – это же рядом, пара-тройка часов на поезде. Тогда почему мы еще не там? А Шесть я как-нибудь уговорю.

Мори бросил на него взгляд, в котором радость смешивалась со стыдом, и Таниэль расцвел счастьем, что сделал нечто похвальное, но вместе с тем донельзя ребяческое и бессмысленное.

Болота расстилались во все стороны, уныло-серые и поблескивающие. Близились сумерки, и розовато-лиловый, отливавший оловом шар закатного солнца, огромнее какого Таниэль еще не видывал, занимавший горизонт от края до края, величественно опускался за рваную кромку камышовых зарослей. Полустанок, на котором они высадились, не имел названия, как и станционных построек или стражи, – одна только сколоченная из досок платформа, от одного конца которой вглубь болот вилась тропка.

Только Таниэля это не смутило. Он был рад и счастлив, что наконец сошел с поезда.

Платформа занимала самое возвышенное положение на многие мили вокруг. Во всяком случае, ничего похожего на другие строения Таниэль нигде не заметил, разве что вдалеке виднелось какое-то полуразрушенное строение. Они явно заехали куда-то не туда. Определенно здесь лет тысячу как не ступала нога человека.

– Да нет, место то самое, – уверил его Мори. Судя по его виду, он старательно прислушивался к себе.

Предполагалось, что их встретит смотрительница гостевого домика, но никаких признаков присутствия хоть какой-нибудь живой души вокруг не наблюдалось. Таниэль уже собрался спросить Мори, что им теперь делать, но тут заметил фонарь, полускрытый за зарослями камыша, оказавшимися намного выше, чем он мог предположить, и рядом мужчину и женщину в шляпах и закутанных в шарфы. Они махали им руками.

– Доброго вечерка! – хором крикнули они.

– И вам добрый вечер, – обрадованно крикнул в ответ Таниэль.

Шесть, всегда чуравшаяся чужих людей, вынула из кармана Мори часы и обмотала цепочкой свое запястье, чтобы тот не мог отойти от нее дальше чем на шесть дюймов. А Таниэль уже спешил с платформы по ступенькам навстречу этим милым людям, не желая, чтобы те заподозрили их в невежливости. И дважды удивленно моргнул, не веря глазам, потому что они оказались гораздо ближе, чем он думал. Однообразие необозримого простора болот странным образом меняло представление о расстояниях между объектами.

– Здравствуйте, один из вас, если не ошибаюсь, смотритель гостевого домика?

– Так и есть, – ответила женщина. – За домиком присматриваю я, а вы будете мистер Стиплтон и мистер Мори? Нам сюда.

– Сюда, сюда, – приветливо поддакнул мужчина. – Давайте понесу вещи.

– Не надо, мы сами, – отказался Таниэль, которому случалось бывать в услужении. Он терпеть не мог тех, кто норовил в два счета сбагрить свой багаж в чьи-нибудь руки.

– Однако еще чуток пройтись придется, – предупредил мужчина.

– Ага, чуток пройтись, – женщина вместе с ним договорила фразу.

– Все в порядке, справимся, – вступил в разговор Мори. – Нам не помешает размяться. Шутка ли, пять часов от Лондона добирались.

Оба – и мужчина, и женщина – воззрились на него с внезапным пронзительным интересом, Таниэлю даже стало неловко. Ну ясно, в таких уединенных местах иностранцы явно были в диковинку. Но затем оба приветливо заулыбались:

– Добро пожаловать в наши штоячиводы!

– Что означает это слово? – на радостях, что их встретили, с любопытством спросил Таниэль. Сам он происходил из Линкольншира, совсем недалеко от этих мест, но болота всегда жили сами по себе, как и населявшие их люди. У них и внешность была особенная, не как у других: водянистые, словно пропитанные влагой, волосы и водянистые голубые глаза. Еще со стародавних времен датского права никто из болотных жителей не мог переселиться в иные, далекие от дома, места. Непролазные топи окружали их со всех сторон, отрезали от остального мира. Именно поэтому, должно быть, язык у них тоже развивался по-своему.

– Ну… – переглянувшись, оба засмеялись. Они явно долгие годы знали друг друга, потому что проделали все это одновременно и совершенно одинаково. – Да это место и означает!

Таниэль инстинктивно оглянулся на Мори, слывшего ходячим словарем иностранных языков, но тот покачал головой. Таниэль еще ни разу не видел Мори таким счастливым. Глядя сейчас на друга, Таниэль, не знай он обстоятельств Мори, решил бы, что перед ним человек, которого годами мучила мигрень, а сейчас настал благословенный момент, когда боль отпустила.

– Понятия не имею, – ответил Мори. Он засмеялся, а за ним и смотрительница с мужем.

Таниэль по их примеру тоже заулыбался, довольный, что затея с поездкой приносит плоды. Одна только Шесть смотрела на них всех странным, непонимающим взглядом.

Ни слова не говоря, она дернула за бумажную петельку на одной из палочек «Самозажигающегося долгоиграющего бенгальского огня мистера Танаки» и пошла вниз по тропинке; ее тень запрыгала на кочках.

Примерно с четверть мили они не видели вокруг ничего, кроме топей и камышей. После копотного Лондона воздух отдавал на языке сладостью; Таниэль всегда думал, что это лишь фигура речи, а оказалось, чистая правда, и если бы он шел с завязанными глазами, то решил бы, что кто-то ненароком натряс кругом сахарной пудры. Сладкий был здесь воздух, а еще земляной и холодный. Местами Таниэль замечал среди топи яркие белые точки и не мог понять, что это такое, пока одна из них не подняла длинную шею. Лебеди, множество лебедей – вот что это было. Чувство перспективы снова подводило его. Они казались ему намного меньше и намного ближе. Ощущение было жутковатое, но возбуждающее.

Потом соотношение земли и воды в пространстве переменилось. Тропинка оборвалась и перешла в горбатый деревянный мостик, концы которого уходили в черную воду широкой полосы воды.