Однажды темной зимней ночью… Антология - Кидд Джесс. Страница 40

Полный торжества и радости хор поднимается над воплями Джо, в которых больше не осталось ничего человеческого. Скорее, они походят на те, что издавал бы пес под ударами кухонного ножа.

Голоса постепенно растворяются вдали, меня увлекает за ними. Какое-то время я ступаю по их следам, все вокруг усыпано ошметками хвои и обломанными веткам остролиста, по снегу вереницей змеятся капельки крови. Но вскоре снег заваливает следы, и я бреду как слепой. Во всяком случае, так мне кажется. На самом же деле неведомая сила направляет меня на каждой развилке, на каждом повороте, и я не в силах ей сопротивляться, не в силах повернуть назад или избежать развязки.

Вот от проселка отходит тропинка. Вот мост через замерзшую речку. Распахнутые ворота. Темное поле. Три облезлые лошадки пугливо жмутся к стене. Их пугает нечто, чернеющее на краю белого покрова замерзшего пруда. Мертвец, наполовину погребенный непрекращающимся снегопадом.

Вот и все. Этим, собственно, все и кончилось. Случилось это так давно, что, казалось бы, легче легкого усомниться в правдивости моих воспоминаний о том дне. Но они приходят ко мне, живые и яркие, живее и ярче прочих моих воспоминаний, – особенно под Рождество.

Если я решусь пересказать их Дэвиду, он ополчится на них со своей логикой, уж я-то знаю, и ему даже доставит удовольствие просеивать мои чувства сквозь сито своего анализа и строить гипотезы на фактах, которые не получится отрицать.

И конечно, он выяснит, что Солеварная ферма действительно существует и человека по имени Мюррей Оксбарроус на самом деле нашла в постели мертвым его жена и следствие не смогло установить, намеренно ли несчастный принял столько таблеток разом. Дэвид прочитает все слухи и домыслы, связывающие Мюррея со смертью некоего Джо Гулла, чей труп был найден поблизости от фермы, но только чтобы убедиться, что все это – не более чем слухи.

Нет, Дэвид не станет отрицать, что я ездил на Солеварную ферму, но заявит, что мои воспоминания ложны, построены исключительно на том, что я читал о ферме и ее окрестностях. Это единственный рациональный вывод, скажет Дэвид. А как насчет Крауленда? О нем нигде нет ни единого упоминания. А Хелен, та ради собственной же безопасности, должно быть, держит язык за зубами. Но тогда откуда я знаю о Крауленде?

На это Дэвид ответит, что я выдернул эту личность из какой-нибудь другой истории, которую слышал. Наш ум – тот еще барахольщик, Эд, приберегает все что ни попадя.

Но мне-то доподлинно известно, что все случившееся – не выдумки. И какие бы подробности ни отметал Дэвид как сомнительные и неправдоподобные, для меня они все равно останутся голыми фактами. И главный факт в том, что Джо Гулл уже несколько лет как был мертв, когда явился ко мне за помощью в церковь Святого Петра.

В следующие дни после возвращения с Солеварной фермы, когда я терялся в догадках, что из приключившегося со мной было реальным, пугался, что я лишаюсь рассудка, единственное, в чем я находил для себя хоть какой-то смысл, так только в том, чтобы воспринимать случившееся как великую притчу о смирении. Или о честности. Потому что, будь я честен с собой, я бы признал, что мне хотелось, чтобы Джо больше верил мне, чем Богу. И тогда я не услышал бы зова свыше; во мне звучал бы только собственный голос. Меня потому и направили на Солеварную ферму: чтобы указать мне мое истинное место, убедить, что мне отведена роль всего лишь безгласного очевидца Божьего промысла.

Уже позже я иногда гадал, может ли быть так, что, очутившись в некоего рода чистилище, Джо узрел во мне своего посланца, свой шанс на душеспасение. Вероятно, он так горько сожалел о содеянном, что исхитрился явиться с того света в страстном желании ухватиться за последнюю краткую возможность вымолить прощение у Оксбарроусов, не ведая, что Мюррей уже мертв, а Хелен давно не живет на Солеварной ферме.

А может быть, все обстояло иначе и Джо всего лишь хотел рассказать кому-нибудь о том, какая судьба его постигла и что Крауленд со своими приспешниками убили его, вероятно сами того не желая.

Каждый год под Рождество я заставляю себя вдуматься и понять, к чему было все произошедшее, и каждый год ни к чему не прихожу. Знаю только, что те события случились в реальности.

Да, они случились. И это все, что можно о них сказать. Хотя я и сам знаю, что этого недостаточно. Сказать «это случилось» означает оставить простор для сомнений.

Можете себе представить, каково это – больше никогда и ни в чем не быть уверенными? Так я вам расскажу.

Только вот Дэвид ни за что не поймет, что я имею в виду.

И Господь мне тут не в помощь. Никогда и не был. Он только и делал, что выставлял меня глупым мальчишкой со вздорной затеей уместить огромность небес в спичечный коробок.

Киран Милвуд Харгрейв. В карминной комнате

Я записываю свой рассказ о случившемся, как если бы это была моя исповедь перед Богом, моя молитва в уши ангелам, ибо сейчас у меня не осталось никого, кому я могла бы доверять, кроме себя самой: своему сердцу и своему перу. У меня нет привычки вести дневник, и сразу признаюсь, что все далее написанное – мои воспоминания. Однако клянусь спасением моей души: все происходило именно так, как я описываю. И до сих пор происходит.

Вам следует уяснить, притом прочно и недвусмысленно, что сегодня, 24-го дня декабря 1898 года, я, Кэтрин Элизабет Мэри Блейк, нахожусь в здравом уме и твердой памяти, что бы обо мне ни говорили. Я знаю, что я дочь Софи Мэри Уинсом и Джона Альберта Уинсома, ныне покойных, и что я уже год как состою в браке с Ричардом Артуром Чарльзом Блейком. Я знаю, что живу в Блейк-Мэнор, в двух шагах от городка Тенбери-Уэллс [27], в графстве Шропшир. Я знаю, как зовут нашу королеву и нашего нынешнего премьер-министра, я могу назвать наши колонии и пределы нашей империи. Я знаю заповеди. Я опишу все в подробностях, чтобы вы так же ясно увидели, как происходило каждое событие, как это вижу я в своей памяти.

Пишу все это с единственным намерением – доказать вам, что все, во что я призываю вас поверить, есть чистая правда как она есть: что пускай тело мое ослабело, а мой разум подвергают сильным сомнениям, я не сошла с ума. Хотя когда вы узнаете все последующее, то вы поймете, почему я сама бы того желала.

Я рожала в карминной комнате. Ее приготовили уже к тому времени, когда у меня прекратились месячные. Раньше она была безликой и невзрачной, со стенами, обитыми желтым шелком, который весь изъела моль, лохмотья от выводившихся личинок мерзкого вредителя свисали с тяжелых портьер из зеленого бархата, и всякий раз, когда я отдергивала их, то начинала неудержимо чихать. И все же я любила эту комнату за вид, который открывался из ее окон.

Наше поместье Блейк-Мэнор располагается там, где лес рассекает река, на вершине холма, откуда открывается чудесный умиротворяющий вид и на реку, и на лес. Если, стоя у окна, прикрыть один глаз – или закрыть ладонью, если вы, подобно мне, неспособны жмуриться, – пред вами предстанут два очень разных мира. Первый, знакомый мне еще с детских поездок в Массури-Хиллс [28]: перекаты зеленых холмов, в подножия которых врезается серебряная лента реки. Если поменять глаз, откроется второй вид: долина, одетая густыми лесами, глухими, бурыми и тенистыми, точно в волшебной сказке.

При всей привлекательности местного пейзажа дом, точно повинуясь глупому детскому капризу, обратили тылом к долине.

Подъездная аллея, главные ворота и фасад смотрят в противоположную сторону, где тянется декоративный сад с квадратными, рассаженными в строгом шахматном порядке розовыми кустами. Летом сад источает благоухание, а осенью – и тем паче, несмотря на свою бездушную математическую симметрию. Сад вверен ревностным попечениям Ноукса, который, как сказал мне Ричард, перешел к нам вместе с домом. Как часто бывает со старинными поместьями, Ноукс и его жена, наша экономка, сделались такой же непременной частью Блейк-Мэнор, как рояль в музыкальной комнате или само семейство Блейк.