Охота на птичку (СИ) - Эклер Натали. Страница 32

Голос в трубке спрашивает о страховом полисе. Я не понимаю, о чем речь. Переспрашиваю, что ей нужно. Говорит, что Никита предоставил мой номер на экстренный случай и снова что-то про страховку. От ужаса я перестаю понимать испанский.

‒ Что с ним? — кричу я в трубку по-русски и слышу короткие гудки.

Через пять минут я уже в такси, еду в госпиталь. В ушах шум, в глазах ‒ пелена, губы дрожат, за грудиной неприятно щемит. Язык меня не слушается, еле-еле выговорила таксисту название больницы.

Телефон снова звонит. Хватаю трубку, не глядя на экран.

‒ Привет, Птичка, ‒ говорит самый желанный на свете мужской голос. — Прости, что поздно, тут такое дело…

Он мнется и откашливается:

‒ Не могла бы ты завтра забрать меня из больнички? У них тут какое-то дурацкое правило. Надо, короче, чтобы кто-то из родственников приехал, иначе меня еще сутки продержат.

Он говорит, а я плачу от счастья. Тихие слезы льются и льются, я не в силах их остановить.

‒ Я уже подъезжаю, Ники. Десять минут буду, ‒ выдавливаю я и отключаюсь. И только после этого даю волю чувствам: рыдаю, пугая ни в чем не повинного таксиста.

Глава 24

Никита: Тут не просто влечение — это что-то большее

Прокатить Птичку на кабриолете я мечтал со дня знакомства. Пялился тогда на ее босые ступни и обтянутые золотым шелком бедра и думал, как круто было бы оказаться сейчас где-нибудь на Ривьере. Чтобы так же красиво садилось солнце, завершая знойный день ‒ но не в маревые городские рельефы, а в переплетение извилистых бухт Лазурного побережья. Чтобы рядом искрилось море и трещали цикады, а она улыбалась и смущалась, встретившись со мной глазами. И чтобы теплый аромат ее кожи окутывал и пленил, обещая долгую ночь.

Вчера я лежал с ней рядом, изображал, что крепко сплю, а сам судорожно вбирал в себя этот запах с шеи и волос. Торчал и мучился одновременно.

Впервые в жизни, в хорошем отеле, рядом с девушкой, которую хочу до зубного скрежета, у меня не было шансов. Сначала сам пообещал не трогать, а потом еще заметил обертку от тампона в ванной. Никак не мог понять, зачем она крутила передо мной задницей при таком раскладе. Ясно, что выпила лишнего, но тут как бы без вариантов. То есть варианты существуют, конечно, и не менее приятные, но для первого раза все же стремные. Тем более ‒ дал слово.

Я вспоминал ее каждый день почти два месяца. Иногда утром, но чаще по вечерам, в душе. Как только не имел в своем воображении! И в натуре поимею. Еще успеем, все только начинается. У нас первое свидание было, по сути. Довольно странное, но свидание.

За этот вечер мы сблизились и многое узнали друг о друге. Соня успела пару раз меня подколоть и обидеть, раз пять поставить в тупик и как минимум десять ‒ взбесить, но при этом несчетное количество раз рассмешить и приятно удивить.

Удивлять она не устает с первой минуты. Пожалуй, это самая необычная из всех знакомых мне девушек. Смелая, честная, прямая и при этом ‒ чувственная, манящая и загадочная. Гремучая смесь дерзости и нежности, сексуальности и наивности. И ни грамма фальши и притворства. Этим и зацепила.

И вот она залетает в палату. Ловлю ее переполненный тревогой взгляд, и в груди разливается тепло. Мягко, волнами вибрирует тихая радость. Я счастлив видеть ее такой взволнованной. Переживает — значит, я ей небезразличен.

‒ Прости, Птичка, не вышло покататься, ‒ говорю с невеселой улыбкой.

‒ Глупый ты, ‒ выдыхает она и присаживается на край кровати. ‒ Я чуть с ума не сошла, когда эта дура из страховой позвонила и ляпнула про аварию. Что произошло? Как чувствуешь себя?

‒ Ерунда. Пара царапин, как видишь, ‒ откликаюсь я. — Фургон встречный в поворот не вошел и притер кабрик. Весь левый бок счесал. Скорость была маленькой, я вырулил, не слетел с асфальта. Только зеркало от удара коцнуло и чуток покромсало меня.

‒ Божечки, ‒ в глазах у Сони слезы. ‒ Тебя изрезало осколками? И лицо, и шею…

Она невесомо проводит пальцами по границе широкого пластыря.

‒ Самый крупный в миллиметрах от сонной артерии был. Доктор сказал: повезло. Но я и без него в курсе, что по жизни везунчик.

Я накрываю ее пальцы своими, прижимаю прохладную узкую ладонь к груди.

Хорошо. Мне очень хорошо рядом с ней.

Она порывисто вздыхает. В глазах все еще беспокойство.

‒Глубокие раны?

‒ Поштопать пришлось, ‒признаюсь я и прикрываю глаза.

Она в шоке, а я в эйфории. Тащусь от того, как она смотрит на меня, как прикасается, как волнуется за меня. Хочу, чтобы поцеловала. Сама. Она это чувствует, и уже наклоняется, но тут в дверь тихонько стучат. Входит медсестра.

Птичка вскакивает, подбегает к ней и принимается возбужденно тараторить по-испански. Та задает вопросы, что-то записывает в анкету на планшетке. Я не понимаю и половины из их разговора, но догадываюсь, что Соня поясняет, кем мне приходится, документ свой показывает.

Женщина переписывает данные и мило улыбается. Потом кивает на шкаф в углу и стоящее рядом кресло, что-то еще объясняет и уходит.

‒ Кто такой «новио»? — спрашиваю я, когда мы остаемся одни. — Ты несколько раз так сказала медсестре.

Птичка густо краснеет и сознается:

‒ Это значит «жених» по-испански. Пришлось соврать, что я твоя невеста, иначе завтра мне тебя не отдадут. Это вынужденно.

‒ Жених и невеста, значит, ‒ повторяю я. Она такая трогательная и смешная, когда краснеет. Мне нравится подлавливать ее и смущать.

‒ Ты же неплохо понимаешь испанский! — возмущается она. — Зачем переспрашиваешь? Издеваешься?

‒ После наркоза фигово соображаю, ‒ парирую я. — Я ранен, как ты могла заметить. Мозг не задет, но голова пострадала.

‒ Со слов медсестры, с тобой все в полном порядке, ‒ бурчит Птичка и плюхается в кресло. — Завтра утром на всякий случай сделают компьютерную томографию и выпишут. Швы снимать не нужно, сами рассосутся. Но эту ночь придется провести здесь.

‒ Останешься со мной? — серьезно спрашиваю я.

‒ Если хочешь, ‒ она дергает плечом. ‒ Это кресло раскладывается, в шкафу есть плед и подушка. Я могу, если…

‒ Хочу, ‒ перебиваю я. — Ты мне нужна, Птичка.

‒ Конечно, ‒ она поднимается с кресла, подходит ближе. — Если тебе что-то понадобится — говори, я помогу.

Стучу ладонью по матрасу, предлагая ей присесть. Она послушно опускается рядом. Беру за руку, тяну ближе. Придвигается.

‒ Чем это у тебя лицо перепачкано? — спрашиваю я, заметив вокруг губ и на подработке какие-то разводы. Провожу пальцем по гладкой щеке и скатываю остатки шоколада. — На нервной почве шоколадный жор нападает?

Смущается, тянется рукой, чтобы вытереть, но я не даю. Перехватываю за запястье, дергаю на себя и быстро целую в скулу. От неожиданности она замирает, и я пользуюсь моментом — фиксирую затылок, чтобы не дергалась, и, глядя в глаза, медленно, одними губами, собираю шоколад с щек и подбородка.

‒ Какой шоколад ты любишь? — спрашиваю шепотом.

‒ Молочный. С печеньками. И с орехами.

‒ Я запомню, сладкая моя, ‒ обещаю я и накрываю ее мягкие губы своими.

Мну их и посасываю. Они пахнут вкусно ‒ шоколадом и ванильным кремом. Так соблазнительно, что хочется искусать, но я сдерживаюсь. Целую смачно и долго. Кайфую.

Из ее груди вылетает легкий стон, и меня срывает. Хочу ее. Прямо сейчас и здесь, в больничной палате. Какая нахрен разница, где это произойдет! Не могу дальше терпеть и откладывать.

Щелкаю выключателем, вырубаю свет и подтягиваю Соню выше. Ей приходится лечь рядом. Дергаю простынь, укрываю нас.

‒ Ой, нельзя, ‒ она пытается сопротивляться, но я бедром вдавливаю ее в матрас. Так не вырвется.

‒ Можно. И нужно, ‒ горячо шепчу в ей в ухо, скидываю бретельки комбеза и задираю футболку.

Она без лифчика, и это прекрасно. У нее идеальная грудь. Небольшая, но форма совершенная. Аккуратными полными каплями лежит на ребрах, торчит вершинками нежно-розовых сосков.

Зажимаю один между пальцев. Он твердеет в камешек. Прокручиваю. Соня запрокидывает голову и шумно выдыхает.