Давай поспорим? (СИ) - Белова Дарья. Страница 11

— Спокойной ночи, Рома.

Но стоило мне сделать шаг в сторону подъезда, как его рука крепче ухватила мою, чтобы мне пришлось бы просто ее вырвать. А я не могла. Не хотела и не могла. А потом он одним сильным жестом впечатал меня в свою грудь, что весь воздух разом вышибло из моих легких.

Рома пристально вглядывается в мое лицо. Он опять рассматривает мои конопушки. Надеюсь, теперь он их не считает. Сегодня я в линзах и наши взгляды пересекаются без всяких преград. Его глаза, которые в полумраке кажутся темно-серыми с каждой секундой становятся все темнее, что через какие-то секунды я перестаю видеть радужку.

Его губы накрывают мои. Жесткие на вид, оказались очень мягкими и нежными. Либо он вкладывал в этот поцелуй больше нежности, чем хотел.

Вот только с каждым движением его губ, сила нарастала, пока он не начал сминать мои губы в страстном и каком-то животном нетерпении. А когда я впустила его язык к себе в рот, и он уже сплелся с моим в каком-то бешеном танце, я четко уловила как начала тихо постанывать.

Он меня целует. Рома меня целует. Это уже мало походило на невинный, подростковый поцелуй. Это стало похоже на прелюдию. На прелюдию к сексу. Сильному, властному, бешеному и безудержному слиянию двух тел, пока оба не достигнут полной разрядки. Я уже отчетливо ощущаю, как его член упирается мне в живот, а Рома все не прекращает терзать мои и так уже изрядно пострадавшие губы. Он только усиливает напор, лаская своим языком каждый миллиметр моего рта. Еще минута и он просто подхватит меня под ягодицы и прижмет к стене. К этой обшарпанной, старой и грязной стене.

Мне удается отстраниться от него и своими маленькими ладошками дотронуться до его лица и заставить посмотреть мне в глаза. Он смотрит на меня абсолютно затуманенным взглядом, с такой похотью и жаждой в глазах, что на мгновение мне становиться страшно: что, если он не остановится?

— Рома, — зову я его не своим голосом, — мне пора…

— Да, конечно, — хрипло ответил он, — прости…

“Бл*ть!” — все, что услышала я, перед тем, как дверь подъезда закрылась за мной.

Глава 9.

Рома.

— Рома, можно? — спросил в дверях начальник службы безопасности.

— Да, Толь, заходи.

— Я по поводу той девочки, про которую ты попросил все узнать.

— Ну наконец-то! Что-то ты долго…

— Ну извини, не все делается по щелчку пальцев.

— Ладно, давай сюда.

Как только дверь за ним закрылась, я прикрыл глаза и откинулся на стул: слишком напряженные выдались дни. Так хочется сделать маленькую передышку.

Ну, так что мы имеем? Райнова Анастасия Владимировна, 24 года, исполнилось месяц назад. Близнецы. А эта информация мне зачем? Ну, Толян… Сейчас в академическом отпуске. Специальность — бухгалтерский учет и аудит. Идет на красный диплом. Неплохо, Каренина. Награждена различными грамотами за успехи бла-бла бла… Это пропускаем.

В соцсетях особо фоток нет. Хотя вот эта классная. На какой-то вечеринке. То, что задница у нее отменная, это я и так видел. А тут еще спереди есть, что потрогать. Двоечка, конечно, но, могу поспорить, упругая и хорошенькая. Хм… Еще с длинными волосами. Красивая, черт.

Дальше… Болела ветрянкой в … Толян, что б тебя. Нахрена мне знать, в каком возрасте у нее была ветрянка? ОРВИ, Грипп, перелом без смещения левой кисти. Как ты так умудрилась, Каренина?

Родители. Отец Райнов Владимир Константинович, умер семь лет назад. Авария. Мать Райнова Марина Александровна. Болезнь… левое предсердие… требуется операция… Германия…. Необходимая сумма… Бл*ть!

Я наконец-то понял, почему Настя и официанткой работала, и курьером. Сначала был уверен, что ищет, кого бы зацепить на крючок. А что, и не на такие ухищрения идут молоденькие девчонки. Потом думал, себе на разные побрякушки и шмотки зарабатывает. Ну хоть не одним известным местом. А тут, оказывается, совсем другое.

Никогда серьезно не курил. Баловался? Да. Мы с Саньком иногда между парами в институте уходили за основной корпус, где была всем известная курилка и давай по сигаретке. Пару раз после секса очень тянуло выйти на балкон и сделать пару затяжек. Вот и сейчас. Достал бы одну. А нет, с собой не держу.

Жалко? Скорее шокирован. Не привык я кого-то жалеть, тем более малознакомых мне людей. Если вдуматься, то чуть ли не каждому второму нужная помощь. Да, я эгоист. И никогда этого не стеснялся и не скрывал. Есть только близкий круг, который мне дорог и за который могу порвать любого: мать и Ярские.

Отец ушел от нас (хотя нас тогда еще не было), когда мать была беременна мной. Я долго выпрашивал у нее рассказать, кто он, где он сейчас и почему его нет с нами рядом. И только на мои восемнадцать лет, когда пригрозил, что смогу сам все узнать и разыскать его, она мне рассказала.

В то время мать работала на заводе, куда часто приезжали разные проверяющие из Москвы. Так она увидела его — моего отца. Он приехал в группе очередных шишек из столицы. Красивый, высокий, широкоплечий, с проницательными серыми глазами, которые мне достались от него, как говорила мама. Он заметил ее не сразу, лишь спустя несколько дней, пока случайно не столкнулись на проходной. Молоденькая девчонка сразу влюбилась в этого красавца. Так у них и закрутился недолгий роман. Обходительный, обаятельный, с чувством юмора, все, что, по всей видимости, передалось и мне. И скромный, что уж скрывать то.

Когда их делегация уехала, мать обнаружила, что ждет ребенка — меня. Как рассказать ему обо мне, она не знала. И приняла весь удар на себя. От нее отвернулись родители, которые сочли ее позором семьи, друзья, руководство не давало никаких поблажек, несмотря на особое положение. Про врачей и медсестер в больницах говорить уже не приходилось. Для советского времени забеременеть в двадцать лет для незамужней девушки, значит поставить на себе клеймо. А спустя полгода на завод приезжает очередная группа проверяющих уже во главе с моим отцом. Мать рассказывала, как на всей парах, которые позволял ее семимесячный живот, помчалась к нему, чтобы все рассказать. Что она от него ждала? А что может ждать молоденькая влюбленная девчонка, которая носит под сердцем ребенка? Свадьбу, признание в любви, детишек. А он лишь посмеялся над ней, обвинив, что нагуляла после того, как уехал, и выставил ее. Вот и не было у нее потом ни свадьбы, ни признаний в любви, ни детишек. Только я один.

Имя его она мне так и не сказала. Отчество и фамилию дала своего отца — моего деда. Хоть тот и отвернулся и от своей единственной дочери, и от своего единственного внука.

Только спустя многие годы, заимев достаточно связей, я нашел всю нужную мне информацию. Неизвестно, были ли у него хоть какие-то чувства к матери или нет, но жениться на ней он в любом случае не мог, потому что был женат. На дочери одного известного в то время члена ЦК. Разумеется ни о разводе, ни об интрижке, ни тем более о случайном ребенке и речи быть не могло. Поэтому мама вкалывала за двоих, пытаясь обеспечить самым необходимым себя и меня, отдав меня в ясли спустя три месяца после моего рождения и вернувшись на завод.

В Москву мы переехали за несколько месяцев до школы. Матери повезло: ей предложили неплохую должность на том же заводе, но уже в столице. Отказываться было просто нельзя. Так мы и оказались здесь.

Пять лет назад я видел своего отца вживую. Не на фотографиях. Он сидел напротив меня и просил проконсультировать его о вложениях. А я… Я почувствовал себя таким мальчишкой, которому так не хватало отцовской любви. Отцовского слова и плеча в трудные моменты. Когда одноклассники в школе рассказывали, как с папами ходили то на рыбалку, то на лыжах кататься, да просто общались, мне хотелось просто выть от того, что у меня этого нет. И не будет. Я не знал, что значит, поделиться новостью, что мне понравилась Светка из параллельного класса, что мы с Сашкой подрались с пацанами за курилкой, что я поступил в МГУ, как и мечтал.