Узкая дверь - Харрис Джоанн. Страница 23

Я подошла к раковине, выключила воду, и вокруг разлилась странная тишина, а из сливного отверстия послышалось какое-то зловещее бульканье. Конрад часто повторял, пугая меня, что мистер Смолфейс живет в водопроводных трубах. Но теперь-то я стала взрослой и знала, что почем. И больше никаких голосов из сливных отверстий не слышала. И уже не испытывала потребности тщательно закрывать на ночь крышку унитаза и чем-то сверху ее придавливать. Однако эти звуки вновь пробудили в моей душе легкую тревогу. Они, казалось, говорили: Тебе не полагается здесь находиться. Ты же не маленькая девочка, которая шныряет по таким местам, где даже появляться не должна. Так что если ты исчезнешь, об этом никто не узнает. И никого твое исчезновение не встревожит.

Мне показалось, что я вновь слышу некий голос, который когда-то, много лет назад, был так хорошо мне знаком. Тогда я считала, что это голос мистера Смолфейса, но теперь мне было ясно, что это голос моего одинокого детства; голос той пустоты в моей жизни, что имела форму Конрада; голос моих родителей, которые меня практически не замечали после того, как исчез мой брат. Да, это был он, голос моего детского одиночества и страха, которые приняли форму того жуткого пугала, того кошмарного существа, что нагло проникло в мою реальную жизнь после гибели Конрада. Только я больше уже не была той испуганной девочкой. Я выросла, выжила. Я научилась жить самостоятельно. Я больше не чувствовала себя сломленной.

Я наклонилась к сливному отверстию раковины, заглянула туда, и мне показалось, что оттуда тоже кто-то, не мигая, на меня смотрит. Металлическая перемычка в глубине отверстия была странно похожа на глаз ухмыляющегося козла. Думаешь, тебе удалось от меня сбежать, Бекс? – прозвучал в моих ушах знакомый тихий шепот. Или мне это померещилось? – Зря ты надеешься, что от мистера Смолфейса можно спастись!

– Но мне действительно удалось от него сбежать! – громко сказала я. – Он мертв. Он умер давным-давно.

Сливное отверстие что-то негромко пробулькало в ответ – так бурчит в животе у голодного ребенка. Я снова наклонилась над раковиной и тихо прошептала:

– Я тебя больше не боюсь. Я теперь взрослая женщина. У меня есть дом. У меня есть дочь, и моя дочь хорошо знает, что я ее никому в обиду не дам, что со мной она в безопасности, что я очень ее люблю…

Во мраке водопроводной трубы что-то заклокотало, и сливное отверстие смачно рыгнуло, обдав меня мерзким запахом гнилых фруктов, а затем выплюнуло целый фонтан затхлой воды прямо мне в лицо, залив мою белую шелковую рубашку.

Я испуганно отпрянула.

И заметила, что сливное отверстие опять смотрит на меня и криво усмехается, а на моей новой белоснежной рубашке расплываются не просто пятна от грязной воды, а кровавые брызги, яркие и страшные, как на бойне…

Инстинктивно отступив от раковины еще на шаг, я поскользнулась в своих туфлях на высоких каблуках и вдруг в стальном зеркале увидела себя – привидение с открытым ртом, все покрытое кровавыми пятнами. Труба перестала булькать, и в наступившей тишине слышалось только мое неровное дыхание. В воздухе вокруг меня точно живые шевелились изломанные полосы этого странного, даже какого-то болезненного, искусственного света. На какой-то миг я словно оцепенела; глаза слепили жгучие слезы, как если бы мне дали пощечину. И тут из сливного отверстия донесся еще один, последний, звук; совсем тихий и как бы заикающийся, и это вполне могло быть знакомым мне словом…

Бекс.

И все же я как-то умудрилась не только не закричать – чем была особенно горда, – но и хорошо все запомнить. Меньше всего мне хотелось, чтобы Скунс – или, что еще хуже, кто-то из мальчишек – увидел меня здесь, бьющуюся в истерике и с головы до ног покрытую кровью. Я закрыла глаза и медленно сосчитала до десяти, заставляя себя дышать глубоко и ровно. Медленно, медленно, медленно я снова открыла глаза.

И увидела, что кровь уже почти высохла; на шелковой блузке остались лишь непонятные ржаво-красные пятна. Я содрала с себя блузку, швырнула ее на плиточный пол и надела жакет поверх бюстгальтера прямо на голое тело. Ничего, думала я, если застегнуть жакет на все пуговицы, то будет вполне прилично. Значит, обойдусь и без рубашки. Затем я снова подошла к раковине, выудила из мыльницы толстый кусок зеленого мыла, включила теплую воду и старательно смыла кровь с лица и рук, то и дело их ополаскивая. Водопроводная труба все это время вела себя тихо и скромно. Никаких плевков кровью; никакого гневного клокотанья; никакого зловещего шепота. Я смыла с краев раковины жутковатое кольцо мыльной пены и, отступив от нее, посмотрелась в зеркало, где маячило мое бледное отражение. Без привычной косметики я выглядела какой-то уж очень юной.

– Нет никакого мистера Смолфейса! – решительно заявила я.

Молчание было мне ответом.

– Вот только попробуй снова вернуться! – пригрозила я. – Только попробуй, черт тебя подери!

И снова тишина. Ни гуденья, ни хлюпанья.

– Я же была уверена, что ты больше не вернешься, – тихо прибавила я, наклонилась и подобрала с пола свою испачканную рубашку.

Сунув ее комком в карман жакета, я повернулась к двери – и тут у меня за спиной в одной из кабинок кто-то с шумом спустил в унитазе воду.

Щель под дверцами кабинок была такой широкой, что вряд ли кому-то удалось бы скрыть свое присутствие; разве что встать на сиденье… А что, если какой-то мальчишка действительно там прятался? И я моментально представила себе, как все тот же светловолосый наглец с нашивкой префекта с ногами взобрался на сиденье, присел там, словно ворона на краю мусорного бачка, и усмехается.

Да нет же, чушь какая! Никакого мальчика там нет и не было. Это всего лишь то, что я заранее ожидала там увидеть; обратный кадр, взгляд в прошлое. И вызвано все стрессом, который я испытала, после стольких лет вновь оказавшись здесь. Ничего удивительного, что водопровод в «Короле Генрихе» ведет себя так шумно – этому дому все-таки триста лет! Бог знает, в каком состоянии эти трубы, сколько всякой дряни в них скопилось. И те красные пятна на моей рубашке – обыкновенная ржавчина. А во всем остальном виновато мое разыгравшееся воображение.

Из той же туалетной кабинки донесся тихий шорох, затем легкий стук – такие звуки вполне мог произвести спрятавшийся там мальчишка, если он, например, спрыгнул с сиденья на пол или прислонился к запертой дверце. А впрочем, эти звуки могли и вовсе ничего не значить.

Я вышла из туалета в коридор буквально за секунду до того, как школьный звонок возвестил перерыв на ланч. Мне как раз хватило времени добежать до своего пока еще пустого класса и спрятать обезображенную блузку в атташе-кейс. Затем, подхватив кейс, я направилась в сторону учительской. На верхней площадке лестницы торчал какой-то молодой преподаватель, видимо, дежурный, и я, проходя мимо и подняв глаза, заметила, как он, свесившись через перила, оценивающе меня разглядывает. Вероятно, сверху ему удалось узреть красивую ложбинку у меня между грудями – ведь рубашки-то на мне теперь не было, – и он с удовольствием полюбовался бы чем-нибудь еще.

– Наслаждаешься видом, дрянь ползучая? – прошипела я, глядя прямо на него, с такой злобой, что этот тип – он был высокий, лет тридцати пяти, с хитрыми глазами и большими вислыми усами – поспешно отступил за балюстраду. Мальчишки на лестнице посмотрели на меня с изумлением и невольным уважением. Среди них я узнала двоих из того же класса 4S, в котором утром провела свой первый урок, – Персиммона и еще одного, похожего на очкастую мышь с детской челкой; очки у него сидели как-то кривовато.

При виде этих ребят у меня тут же возникло желание проверить себя. Я остановилась и обратилась к Персиммону:

– Твоя фамилия Персиммон, верно?

– Да, мисс.

– А как фамилия префекта вашего класса?

– Но у нас еще нет префекта, – удивился Персиммон. – Префектов вообще назначают только из старшеклассников, начиная с шестого.