Узкая дверь - Харрис Джоанн. Страница 24

– Значит… ты не видел, что сегодня у нас на уроке присутствовал некий мальчик со значком префекта?

Персиммон вытаращил глаза:

– Нет, мисс. По-моему, я никого такого не видел.

Я кивнула, испытывая некоторое облегчение:

– Ну, хорошо. Спасибо, Персиммон. До завтра.

– До завтра, мисс.

Вернувшись домой, я еще с порога заметила, что Доминик с кем-то разговаривает по телефону в гостиной. Он, правда, почти сразу повесил трубку, но мне все же хватило и этих нескольких секунд. Я стремглав бросилась наверх и моментально переоделась в джинсы и пуловер: мне совсем не хотелось объяснять, почему я прямо в школе была вынуждена снять с себя рубашку. Я вытащила рубашку из атташе-кейса и ринулась вниз, рассчитывая, что успею сунуть ее в стирку и Доминик так и не увидит на ней тех страшных ржаво-красных потеков, однако налетела на него, когда он поднимался по лестнице.

– Эй, привет, – улыбнулся он. – Ну, и как у тебя первый день прошел?

– Отлично. – Я тоже улыбнулась и поцеловала его, стараясь, чтобы грязный комок у меня в руках не попался ему на глаза. – С кем это ты только что разговаривал?

– Всего лишь с моей сестрицей Викторией. Она передает тебе пламенный привет. – Он посмотрел вниз и, разумеется, сразу все заметил. – А это что такое?

– Всего лишь грязная блузка.

Доминик нахмурился:

– Но ведь она же только для сухой чистки годится, по-моему? Погоди, дай-ка я взгляну. – Он взял у меня из рук смятую рубашку и стал рассматривать ярлык. А я, онемев от ужаса, ждала, что сейчас он заметит пятна, оставленные той ярко-красной дрянью, что брызнула мне в лицо из сливного отверстия в раковине, и тщетно пыталась придумать какое-нибудь подходящее оправдание – это вышло абсолютно случайно, просто мальчишки подрались, а я споткнулась, упала, и у меня кровь из носа пошла… Мне казалось, что любая ложь будет лучше, чем рассказ о голосе из водопроводной трубы и светловолосом мальчике, который был так похож на моего брата, а потом загадочным образом исчез.

– Нам бы следовало пригласить твою сестру в гости. Но лучше как-нибудь потом, – с притворным энтузиазмом предложила я. На самом деле я весьма нервно воспринимала наши встречи с сестрами Доминика – нас познакомили на одной новогодней вечеринке в Молбри, где я весь вечер чувствовала себя на редкость неловкой, застенчивой и явно производила не самое лучшее впечатление.

Доминик на мои слова внимания не обратил.

– Так, что тут у нас такое…

У меня моментально пересохло во рту.

Но Доминик все еще что-то читал на ярлыке рубашки.

– Нет, тут сказано, что ее вполне можно стирать в холодной воде. – Он вернул мне рубашку и прибавил: – Только нельзя пользоваться отбеливателями на биологической основе. Лучше всего просто простирни ее прямо в раковине тем же, чем сама руки моешь.

Я молча двинулась с рубашкой в прачечную комнату, так и не избавившись от внутреннего оцепенения. Там я тщательнейшим образом снова ее обследовала со всех сторон, а потом еще минут пять простояла, держа ее в руках и будучи не в состоянии понять, что же произошло. На рубашке не осталось ни малейших следов – ни крови, ни ржавчины, ни той липкой дряни, которая вылетела мне в лицо из сливного отверстия. На шелке даже следов от воды заметно не было. Рубашка, конечно, выглядела несколько измятой, но в целом была совершенно невредимой, и на ней действительно не было ни пятнышка.

Глава одиннадцатая

Классическая школа для мальчиков «Король Генрих», 19 апреля 1989 года

В течение следующей недели я успела познакомиться со всеми преподавателями нашей кафедры. Помимо Синклера, всегда безупречно вежливого и несколько замкнутого, и, разумеется, Скунса, там имелись и двое молодых преподавателей – Хиггс и Ленорман. Хиггс оказался тем самым типом с вислыми усами, который тогда любовался моей грудью с верхней площадки лестницы. А француз Ленорман по-английски говорил с таким чудовищным акцентом, что это неизменно вызывало у мальчишек приступы буйного веселья. К сожалению, никто из них не относился ко мне по-дружески; по-моему, Хиггс насплетничал, как я тогда окрысилась на него на лестнице, и я старалась в помещение кафедры лишний раз не заходить, предпочитая общую учительскую, где всегда по утрам собирались разные преподаватели, чтобы почитать газеты и выпить кофе перед директорским брифингом.

Именно там я и обрела своего первого – и единственного – друга в этой школе. Каролин Маклауд преподавала драматическое искусство еще у Конрада. Рыжеволосая, с хриплым смехом заядлой курильщицы и давним пристрастием к аромату пачулей, она теперь, двадцать лет спустя, уже не выглядела, конечно, «почти как Дайана Ригг», но глаза ее по-прежнему смотрели молодо и дерзко, что наводило на мысли о занятиях карате и ношении ботинок «милитари». Она сама подошла ко мне и представилась, когда я на минутку заглянула в учительскую, чтобы выпить кофе перед занятиями.

– Я слышала, у вас была схватка со Скунсом, – сказала она. – Надеюсь, вы сумели дать ему сдачи?

Я неуверенно огляделась. Учительская, на мой взгляд, выглядела весьма импозантно: темные деревянные панели на стенах; потолочные балки покрыты никотиновыми пятнами, образовавшимися за сотни лет курения; преподаватели, развалившись на креслах с потрепанной бархатной обивкой, читают, пьют кофе или лениво переговариваются; над дверью дамокловым мечом нависают богато украшенные часы. Здесь я чувствовала себя столь же чужой и неуместной, как в том туалете для мальчиков, куда пробралась тайком в первый день своей работы в школе.

Мисс Маклауд заметила мою растерянность.

– Неужели вы не сумели его отбрить? Очень жаль! Здесь нужно уметь за себя постоять. Когда в 62-м я начала здесь работать, то была единственной женщиной среди преподавателей. И все упорно принимали меня за школьную секретаршу. Мне пришлось каждый день по-настоящему драться за свое место под солнцем, а порой и пускать в ход зубы и когти, чтобы удержаться и не скатиться вниз, к чему меня постоянно подталкивали. И вам, дорогая, тоже придется драться. Ибо с тех пор никаких особых перемен здесь не произошло.

– Догадываюсь, – пробормотала я, озираясь. Я уже заметила, что кроме меня и Маклауд в учительской есть еще две женщины, немолодые, от пятидесяти до шестидесяти, у обеих волосы с сильной проседью. Но если бы их не было, я вполне могла бы решить, что попала в некий джентльменский клуб девятнадцатого века, где, естественно, пахнет дорогой кожей, кофе и табачным дымом. – Интересно, а как вам-то удалось со всем этим справиться?

Она улыбнулась:

– О, во-первых, я тогда была очень хорошенькой, настоящее произведение искусства. А во-вторых, только что из Гертона [36], а потому вся такая неестественная и до невозможности театральная. Ладан, пачули и распущенные волосы. В то время в «Короле Генрихе» еще не было кафедры драмы, только кафедра английского языка [37], где изучали «Полное собрание сочинений Шекспира». Я согласилась здесь работать исключительно по необходимости и все время чувствовала, что в любое мгновение могу с треском отсюда вылететь, но прошло уже тридцать лет, а я по-прежнему здесь. И у меня по-прежнему десять выступлений в неделю. Только «браво» никто не кричит и выходить на аплодисменты не приходится.

Я невольно улыбнулась:

– Да, здесь действительно постоянно чувствуешь себя актером на театральной сцене.

Мисс Маклауд рассмеялась. Ее хриплый смех прозвучал среди царившего в учительской негромкого гула как крики попугая, затесавшегося в стаю голубей.

– Ох, милая моя! Да все это и есть сплошная игра! Как в классе, так и вне его. Вы обречены вечно играть роль – перед мальчишками, перед другими преподавателями и более всего перед родителями учеников. Кстати, как раз родители-то и стали для меня ангелами-хранителями, поскольку им очень хотелось, чтобы в школе имелась своя кафедра драмы. Именно поэтому я так надолго здесь и задержалась и с удовольствием устраиваю скандалы по любому поводу.