Узкая дверь - Харрис Джоанн. Страница 7

Впрочем, Ла Бакфаст опять же ничем своих чувств не проявила, а спокойно посыпала свой капучино порошком какао из стеклянной баночки и сказала мне:

– Вы всегда все слишком драматизируете, Рой. Ваши ужасные предсказания вполне могут и не осуществиться. – Она изящно отпила глоточек кофе, стараясь не испачкать край чашки своей помадой. – А теперь давайте начнем с самого начала, хорошо? Спокойно расскажите мне все, что вам об этом известно.

И она указала мне на ту штуковину, которую мне удалось выудить из грязи возле Дома Гундерсона. Эта железка вряд ли была больше ногтя моего большого пальца, однако, по-моему, имела огромное значение для разгадки данной тайны. За двадцать лет пребывания под землей краски ее, некогда яркие, сильно полиняли, но я хорошо помнил, какой густой темно-красный цвет, цвет хорошего старого кларета, имело поле этого значка. Булавочная застежка, разумеется, давно отломилась, да и металл насквозь проржавел и стал грязно-коричневым, но форма значка полностью сохранилась: щит, на котором еще различимы были призраки букв, некогда написанных золотой краской и способных сложиться в слова:

Некоторое время я тупо смотрел на эту надпись. Такая крошечная вещица. Такая крошечная – но она способна стереть с лица земли целую школу. В какой-то миг я пожалел, что тогда не присыпал этот чертов значок землей, не скрыл от чужих глаз и его, и тот грязный комок тряпья и костей, который некогда был человеческим существом. Однако на том каменистом пути, что ведет нас к звездам, немало подобных искушений. А преподаватель школы «Сент-Освальдз», Мастер, обязан подавать правильный пример своим воспитанникам. И должен всегда быть честным, храбрым и искренним, а иначе что в нем проку?

– Ладно, но вы начинайте первая, – сказал я.

Ла Бакфаст слегка удивилась:

– А почему вы решили, что мне об этом уже что-то известно?

Ох, только, пожалуйста, не надо притворяться! В связи с тем, что я веду весьма замкнутую жизнь, и почти вся она прошла в стенах «Сент-Освальдз», начиная с детских лет и кончая сегодняшним днем, у меня давно уже выработались определенные инстинкты. И я сразу же – это во-первых – почувствовал, что Ла Бакфаст как-то чересчур спокойна. А во-вторых, она на этот значок толком и не посмотрела, так, едва глянула, а значит, она давно ожидала чего-то подобного. Возможно, она и о значке, и о самом теле уже знала. Но в таком случае почему же она не сообщила в полицию о том, что на территории школы найдены человеческие останки?

Некоторое время она с улыбкой смотрела на меня, потом сказала:

– Знаете, это довольно долгая история. Вы уверены, что так уж хотите ее услышать?

– Я буду в школе всю неделю, госпожа директор.

– Ну, разумеется. – Она снова улыбнулась. А я смотрел на нее и удивлялся: ну до чего спокойно и непринужденно она держится! Можно подумать, что она почти наслаждается сложившейся ситуацией. Точно шахматист, который с самого начала знает, что в данной партии непременно одержит победу.

– А вот сейчас я бы, пожалуй, все-таки выпил вашего знаменитого кофе, – сказал я.

– Я так и знала, что вы, возможно, все-таки передумаете. – И она с улыбкой налила мне капучино, посыпав пенку шоколадным порошком. Чисто случайно – а может, в качестве злого предзнаменования? – порошок образовал на пенке очертания некой фигуры, напоминающей человеческий череп. Цицерон, будучи циником, категорически отказывался верить во всякие чудеса и предзнаменования. Может, и мне стоило бы последовать его примеру? – подумал я. В конце концов, как мог бы сказать Фрейд, даже такое неприличное слово, как «фига», это еще и безобидное название одного из фруктов.

Капучино был хорош, хотя я по-прежнему предпочитаю кофе по-английски. Помнится, раньше кофе вообще был только черный или с молоком. Многое тогда – в том числе и люди – было гораздо проще. И всегда можно было понять, где проходит черта. Однако директор школы обязан знать правду вне зависимости от того, к чему это может привести. Veritas nunquam perit [20]. Истина действительно никогда не умрет в отличие от того бедолаги, что был зарыт в землю возле Дома Гундерсона и давно превратился в грязный ком костей и тряпья. Если мои подозрения справедливы, учеником нашей школы он не был. И все же его история должна быть рассказана, хотя, возможно, это и обойдется нам очень дорого. Такая школа, как «Сент-Освальдз», прямо-таки самой жизнью предназначена для всевозможных драматических спектаклей. Сегодня на сцене трагедия. Завтра фарс. И Ла Бакфаст это отлично понимает. Она, в конце концов, прирожденная актриса; отличалась талантом, еще учась в «Малберри Хаус». Она прекрасно знает цену неопределенности, паузы, ожидания, когда актер испытывает удовольствие уже от того, что заставил зрителей напряженно затаить дыхание. И все же она не может не понимать, какой огромный ущерб подобное «открытие» может нанести той империи, которую она намерена здесь построить. Неужели она попытается убедить меня, что для меня же будет лучше, если я раз и навсегда забуду о сделанной моими «Броди Бойз» находке? Неужели она действительно верит, что ради благополучия «Сент-Освальдз» я окажусь способен на подобное преступление?

Она допила свой кофе и посмотрела на меня.

– Ну что ж, мистер Стрейтли, – сказала она с улыбкой, – если вы готовы, то я, пожалуй, начну.

Глаза у нее зеленые, но какого-то странного оттенка, довольно холодного. Однако почему-то кажутся веселыми. И я вдруг подумал: Господи, да ведь она же попросту развлекается! Неужели это доставляет ей удовольствие?

Я тоже поставил чашку на стол и сказал:

– Я вас слушаю.

Часть вторая

Коцит [21] (река плача)

Глава первая

«Сент-Освальдз», 4 сентября 2006 года

Я хорошо помню тот день, когда Конрад исчез, потому что это случилось в день моего рождения. Собственно, это был наш общий день рождения, поскольку мы с ним родились в один и тот же день, но с разницей ровно в девять лет. В пять лет день рождения вообще представляется исполненным волшебства: это праздник, предвкушаемый задолго, день подарков, день всевозможных лакомств и всеобщих прощений. И этот день так хорошо начался – с оладьями на завтрак, с поздравительными открытками и даже с подарком от Конрада. Он подарил мне школьный портфельчик, очень похожий на его собственный, только поменьше и ярко-красный, как леденец: именно с таким портфелем я и мечтала начать свой первый триместр в начальной школе. Но до начала занятий оставалось еще целых шесть недель, поскольку летние каникулы только-только начались, и я еще не знала, что к этому времени Конрада с нами уже не будет и все в моем мире совершенно переменится.

Я помню то пятничное утро так же ясно, как некоторые сны. Это было девятое июля 1971 года; по радио исполняли «Get It On», и в животе у меня от счастья порхали бабочки, и мы уже предвкушали долгие летние каникулы, почти чувствуя в воздухе запах морского побережья. Я столько раз уже рассказывала об этом утре, что подробности этой истории успели покрыться некой необычной патиной – знаете, как на выступающих частях бронзовых вещиц, если ими долго и постоянно пользоваться. А вот лицо Конрада я помню не очень хорошо. В основном, по-моему, я вообще его помню только по сохранившимся фотографиям. Например, по той, которую тогда опубликовали все газеты; этот снимок был сделан в тот день, когда он исчез: Конрад в школьной форме – угольного цвета брюки, галстук в красную полоску и отлично сидящий блейзер из грубой рубчатой ткани. Или была еще фотография – Конрад с родителями во время празднования Рождества. Или на пляже – когда мы с ним строим замок из песка, и мне года три, я вооружена ведерком и совком и смеюсь во весь рот, глядя прямо в камеру. И, разумеется, я помню ту фотографию, которая причинила всем нам столько сердечной боли; это была фотография на обложке книги «КОНРАД: потерявшийся мальчик из Молбри», которую написала некая женщина по имени Кэтрин Поттс. На этой фотографии лицо Конрада как бы наложено на приоткрытую створку некой зеленой двери.