Считаные дни - Линде Хайди. Страница 3

И тут совершенно неожиданно с того места, где остановился фургон, начинает валить густой черный дым, из-под заднего колеса летят искры. Из-за поворота показывается серый кроссовер и не успевает затормозить перед фургоном.

%

Когда кроссовер вырулил от тюрьмы и поехал по узкой дороге вдоль фьорда по направлению к парому, Ингеборга сидела и смотрела на шею заключенного, но перед глазами у нее стоял отец.

У отца была широкая шея, со светло-коричневым продолговатым родимым пятном чуть пониже линии роста волос. В детстве Ингеборга сидела на заднем сиденье бессчетное количество раз, когда они ехали вот именно по этому участку дороги по направлению к парому или дальше вдоль фьорда к дедушке в деревушку Фресвик. Однажды она разглядывала атлас, лежащий на коленях, и ей пришло в голову, что родимое пятно, круглое и продолговатое вверху и сужавшееся книзу, по форме похоже на Южную Америку, это умозаключение очень развеселило отца, и он расхохотался: «Когда-нибудь мы вместе отправимся туда!»

— Паром отходит в пятнадцать минут? — спросил надзиратель.

Он сидел справа от нее, а в детстве все заднее сиденье было в распоряжении Ингеборги.

— Да, — отозвался адвокат, низенький толстяк в светло-сером костюме, сидевший слева. Лицо его приобрело хмурое выражение, когда он понял, что с ними в машине поедет Ингеборга, и, возможно, он так себе сразу и представил — массу неудобств в переполненной машине. Он приподнял руку, чтобы посмотреть на часы, и его плечо вжалось в плечо Ингеборги.

— Время еще есть, — добавил он.

За рулем сидел Эвен Стедье, ленсман,^[1] и Ингеборга заставляла себя привыкнуть к мысли, что ленсман теперь именно он, и никто другой.

— Если дорогу не завалит, успеем, — сказал ленсман и бросил взгляд в окно с правой стороны, в сторону гор, которые простирались ввысь.

— Как-то здесь прохладно, нет? — заметил надзиратель.

— Могу сделать немного потеплее, — сказал ленсман и перешел на английский. — Не холодно вам?

Он вопросительно посмотрел на Ивана Лесковича, сидевшего на соседнем месте.

— Он говорит по-норвежски, — отозвалась Ингеборга. — Он норвежец.

— Вот как, — смущенно произнес ленсман. — Прошу прощения. Не холодно?

Он снова взглянул на заключенного, но ответа не последовало. Тот сидел чуть склонив голову вперед, и с того места, где сидела Ингеборга, могло показаться, что он спит.

У Ивана Лесковича была худая и бледная шея. Из-под воротника куртки оливкового цвета виднелась часть татуировки, что-то похожее на крылья. Ингеборга почувствовала, каким крепким было его рукопожатие, когда они впервые обменялись приветствиями перед зданием тюрьмы за полчаса до этого. И хотя, когда он пробормотал свое имя, в его взгляде читалось сдержанное упрямство, Ингеборга подумала, что в нем было не только это, было еще что-то совсем невинное. Когда она, все еще сжимая руку Ивана в своей, поблагодарила его за то, что он согласился выполнить ее задание, Иван Лескович опустил взгляд и покраснел. Его облик в голове Ингеборги никак не соотносился с образом преступника, о котором она читала предыдущим вечером в документах из тюрьмы: ряд мелких правонарушений, угоны машин, кражи — его приговаривали к коротким срокам обязательных работ или ограничению передвижения; и вот в конце концов вооруженное ограбление, и, как она поняла, только благодаря везению, по чистой случайности никто не погиб.

Вот так он и оказался в тюрьме городка Вик, и теперь должен предстать перед судом, где ему назначат еще четыре недели предварительного заключения, а ей позволили доехать с ним до окружного суда Лейкангера. Иван был одним из тех пяти заключенных, которых выбрали для ее исследования и который, по словам директора тюрьмы, выразил готовность ответить на все без исключения вопросы. Директор тюрьмы оказался старым другом ее отца, и, возможно, поэтому он проявил по отношению к ней такую необычайную благосклонность. Или, может быть, потому, что он испытывал неподдельный интерес и доверие к ее исследованию, он так и сказал — «твое исследование». Ингеборга уже устала ему напоминать, что это всего-навсего магистерская дипломная работа по социальной антропологии.

— Ну что, как там, сзади, что скажете? — поинтересовался ленсман с переднего сиденья.

— Меня, в принципе, температура устраивает, — отозвался адвокат.

— Тогда решай ты, Ингеборга, — сказал ленсман, — скажи, надо сделать потеплее или нет.

Он улыбнулся ей в зеркало заднего вида, его серые глаза смотрели по-доброму, их оттенок был чуть темнее костюма адвоката.

— Ну нет, — отмахнулась Ингеборга, — мне всегда так трудно что-то решить.

Мужчины тихо усмехнулись, хотя ничего смешного в словах Ингеборги не было, она только почувствовала легкую дрожь в плечах сидевших по бокам от нее.

— Ладно, тогда уж я сам, — сказал ленсман, — и прибавлю самую малость.

Он протянул правую руку к приборной доске и пробурчал:

— Если только разберусь с этими кнопками.

Адвокат смотрел в окно с левой стороны, скользя взглядом вдоль фьорда, проступавшего из-за серой пелены.

— Ох уж этот туман, — вздохнул он. — Еще и дождь.

Ингеборга с трудом сдержала зевок, усталость навалилась на нее, никогда прежде она и подумать не могла, что грусть может быть такой изматывающей. Эвен Стедье пытался разобраться с настройками на приборной панели, Ингеборга смотрела на его пальцы, как он поворачивает одну из ручек, и из системы обогрева раздался низкий гул.

— Во второй половине дня точно прояснится, — заметил надзиратель. — Завтра даже солнце обещают.

— Если хотите — верьте, — пробурчал адвокат.

Эвен Стедье тихо выругался. Ветровое стекло начало запотевать, сероватая дымка наползала с краев к центру и постепенно сужала пространство обзора. Ленсман включил дворники, но это не помогло, стекло запотело изнутри, он поднял руку и провел по поверхности.

— Тут нужен носовой платок, — сказал адвокат, и когда потянулся к нагрудному карману пиджака, его плечо с силой вжалось в руку Ингеборги, до нее донесся его запах — запах лосьона после бритья, который ей напомнил о ком-то, но она не помнила, о ком именно.

И когда они уже повернули у Вангснеса, перед запотевшим ветровым стеклом выросла пелена черного дыма.

— Да какого ж черта! — выругался ленсман.

В один миг их окутала чернота, Ингеборга почувствовала запах резины, чего-то горелого и тошнотворного, когда ленсман резко затормозил, ремень безопасности впился ей в грудь, а потом раздался мощный удар.

Возможно, на какое-то мгновение она потеряла сознание. А может быть, просто зажмурилась на пару секунд, как детстве — в надежде, что этого будет достаточно, чтобы страшное видение исчезло.

Когда она открывает глаза, в машине никого нет, дверцы по обеим сторонам от нее открыты, и дверь со стороны ленсмана на переднем сиденье тоже распахнута. Снаружи раздаются голоса, кто-то кричит, нестерпимый запах гари, и в этот момент она замечает заключенного.

Иван Лескович лежит без движения, уткнувшись лбом в приборную доску. Подушка безопасности со стороны водителя сработала и осталась на руле, но голова Ивана Лесковича ударилась о черную панель. Со своего места Ингеборга видит тонкую струйку крови, стекающую из раны над глазом.

— Эй! — кричит Ингеборга. — Надо вытащить его из машины!

Но ее никто не слышит. Ингеборга отстегивает ремень, перебирается через сиденье и выскакивает наружу.

Кажется, что в воздухе смешиваются плотная завеса дыма и пелена тумана, еще и дождь, бьющий косыми струями. Она открывает правую переднюю дверцу и склоняется над пассажирским сиденьем. Теперь татуировка на шее хорошо видна, прямо на Ингеборгу смотрит орел. Ингеборга осторожно отклоняет тело на спинку сиденья. Он дышит, — когда Ингеборга склоняется над ним и отстегивает ремень, она чувствует его дыхание на своем виске. Иван Лескович бледен, но, кажется, кроме раны над глазом, других травм у него нет.