Особое мясо - Бастеррика Агустина. Страница 33

После возвращения из долгой поездки в охотничье хозяйство он успевает поспать буквально пару часов. Пробуждение оказывается неожиданным и пугающим: где-то по соседству раздается автомобильный гудок. Лежащая рядом Жасмин смотрит на него во все глаза. Она уже привыкла сидеть или лежать тихо, довольствуясь возможностью смотреть на него вблизи. Она спит, сколько хочет, в течение дня, а ночью отдых нужен ему. Вот он и приучил Жасмин вести себя тихо, привязывая ее на ночь к кровати. Так она не будет бродить в темноте по дому без присмотра, не ударится, не поранится и не навредит каким-нибудь образом его будущему ребенку.

Он вскакивает с кровати и выглядывает в окно из-за шторы. Перед домом стоит автомобиль, у его открытой водительской двери видно человека в костюме. Человек вертит головой по сторонам и время от времени нагибается, чтобы нажать на кнопку клаксона.

Это инспектор, понимает он.

К входной двери он подходит в пижаме. По его лицу можно догадаться, что по-настоящему он еще не проснулся.

— Сеньор Маркос Техо?

— Да, это я.

— Я из Управления по контролю над содержанием домашнего мясного скота. В последний раз мои коллеги были у вас с проверкой почти пять месяцев назад. Верно?

— Да. Ладно, давайте бумаги, я все подпишу и, с вашего позволения, пойду досыпать.

Инспектор смотрит на него — сначала удивленно, затем строго, после чего, чуть повысив голос, говорит:

— Позвольте, что вы сказали? Нет, сеньор Техо, так не пойдет. Где находится содержащаяся у вас самка?

— Слушайте, мы с Толстяком Пинедой обо всем договорились. Инспектор приезжает ко мне, я расписываюсь, где нужно, инспектор уезжает. Какие еще проверки? Кстати, ваш коллега, заезжавший ко мне в прошлый раз, не стал устраивать по этому поводу спектакль.

— Я так понимаю, вы имеете в виду сеньора Пинеду. Могу вам сообщить, что он больше в Управлении не работает.

По позвоночнику прокатывается волна холода. Что же делать? Если инспектор обнаружит, что Жасмин беременна, меня сразу отправят на муниципальную скотобойню, но что еще хуже — сына я так и не увижу.

Он понимает, что нужно выиграть время, чтобы продумать план действий.

— Заходите, — говорит он инспектору. — Выпейте мате, а то я, как видите, еще сплю. Дайте мне пару минут, чтобы проснуться и собраться с мыслями.

— Благодарю за приглашение, но у меня маршрут. Нужно ехать дальше. Где самка?

— Да ладно вам, входите. Расскажите, что с Пинедой случилось? С какой стати он уволился?

Инспектор явно сомневается. Маркос весь в поту, он изо всех сил пытается скрыть бьющую его дрожь.

— Хорошо, но учтите, у меня мало времени. График жесткий, и я не могу задерживаться надолго.

Они заходят на кухню. Он зажигает газ и ставит чайник. Затем он заваривает мате и при этом говорит обо всем подряд: о погоде, о том, какие в этих местах плохие дороги, о том, нравится ли инспектору его работа. Подав гостю мате, он просит:

— Подождите меня здесь, пожалуйста, пару минут. Пойду лицо умою. Вчера очень поздно домой вернулся. Далеко ездил по работе. Только-только уснул, а тут вы со своим клаксоном.

— До того как начать сигналить, я довольно долго пытался вас дозваться и громко хлопал в ладоши.

— Да что вы говорите! Прошу прощения. Понимаете, сплю я крепко, вот и сегодня не сразу вас услышал.

Инспектор явно чувствует себя неловко. Заметно, что проще всего ему было бы уйти, но упоминание имени Пинеды заставило его войти в этот дом и присесть за стол на кухне.

Он заглядывает в комнату: Жасмин спокойно лежит на кровати. Он закрывает дверь и идет в ванную, чтобы ополоснуть лицо.

Что же делать? Что ему сказать?

Вернувшись в кухню, он предлагает инспектору печенье. Тот недоверчиво протягивает руку и берет одну штуку из пачки.

— Ну и что случилось с Толстяком Пинедой? Его выперли?

Инспектор не торопится с ответом. Видно, как он напрягся.

— Откуда вы его знаете?

— Мы по молодости с ним вместе в Управлении работали. Дружили. Кстати, мы оба в свое время такими же инспекторами были. Ездили на проверки вдвоем. Тогда ведь еще законов толком не было. Мы на ходу писали и переписывали правила.

Инспектор вроде чуть расслабляется и смотрит на собеседника уже иначе. Не без восхищения во взгляде. Он уверенно берет второе печенье и даже выдает на лице что-то похожее на улыбку.

— А я в Управлении недавно. Вот, всего два месяца назад меня назначили инспектором. А сеньор Пинеда на повышение пошел. Жаль, что я не успел у него толком поработать. Все говорят, что он был очень хорошим начальником.

Маркос испытывает облегчение, но старается не подавать виду.

— Да, старина Толстяк — отличный парень! Слушайте, вы уж подождите меня еще минуточку.

Он идет в комнату и берет телефон. Набирает номер Толстяка. Возвращается на кухню.

— Эй, Толстый, ты там как? Слушай, тут такое дело: заехал ко мне один из твоих инспекторов. Хочет, чтобы я ему мою самку показал. А я после долгой дороги, только-только уснул, завтра вставать рано… Ты только представь: мне сейчас придется в сарай идти — я ведь ее там держу, — потом открывать-закрывать его. В общем, целая канитель. Короче, а нельзя сделать как-нибудь так, чтобы я просто подписал все, что нужно, и никуда не ходил, ничего не показывал?

Он протягивает телефон инспектору.

— Да, сеньор. Разумеется. Просто у нас не было такой информации. Слушаюсь. Само собой. Все будет сделано, не беспокойтесь.

Инспектор отставляет мате, роется в портфеле и протягивает Маркосу формуляр и ручку. Улыбается он при этом официально и напряженно. За этой улыбкой скрыто много вопросов и даже угроза: что он делает со своей самкой, он злоупотребляет ею, использует для извлечения какой-то незаконной прибыли? Вот посмотрю я на тебя, когда Толстяка Пинеду действительно уволят. Это ты сейчас на коне, а позднее я тебя выведу на чистую воду. За все заплатишь.

Он все это прекрасно видит. Видит и вопросы, и скрытую угрозу. Вот только его это не волнует. Он знает, что может раздобыть сертификат на проведение забоя в домашних условиях, что на комбинате в его распоряжении есть все, что нужно, что теперь, после этого визита, он не будет зависеть от любезности Толстяка Пинеды. Сейчас ему больше всего хочется, чтобы инспектор ушел, чтобы было можно снова лечь спать. Впрочем, вряд ли ему теперь удастся уснуть, и он это тоже отлично понимает. Возвращая заполненный формуляр инспектору, он интересуется у него:

— Еще мате?

Инспектор на мгновение замирает, а затем укладывает формуляр в портфель и говорит:

— Спасибо, нет. Я поеду.

Он провожает гостя до дверей и протягивает ему руку. Тот поступает хитро: в ответ он не пожимает протянутую ему ладонь, а просто вкладывает в нее свою руку, мягкую, расслабленную, почти безжизненную. Так Маркосу приходится сделать усилие, чтобы рукопожатие совершилось и прощальный ритуал был в исполнен как положено. Что ж, он готов жать и трясти эту аморфную массу, эту дохлую рыбу, оказавшуюся в его ладони. Перед тем как повернуться к нему спиной, инспектор смотрит ему в глаза и говорит:

— Согласитесь, насколько проще было бы работать, если бы все могли просто подписать бумаги и ничего больше не делать.

Он не отвечает. Такое поведение кажется ему излишне дерзким, но он готов потерпеть. Ему знакомо ощущение бессилия, которое испытывает сейчас этот молодой инспектор. Ведь для этого юноши очень важно что-то найти, до чего-то докопаться: только так он сможет честно сказать самому себе, что день был прожит не зря. Он ведь прекрасно понимает, что во всей этой истории есть что-то подозрительное, и вынужден сдерживать себя и воздерживаться от исполнения своих прямых обязанностей. По этому парню видно, что коррупция еще не наложила на него свои лапы, что он еще никогда в жизни не брал взяток, что он вообще человек честный и именно поэтому до сих пор чего-то не понимает. А еще этот инспектор очень напоминает ему его самого в далекие годы молодости (еще до этого мясокомбината, до всех сомнений, до ребенка, до ежедневно повторяющихся, серийных смертей). Он помнит, каким важным ему казалось соблюдение всех правил и нормативов, и где-то в одном из самых дальних и скрытых уголков своего разума он хранит чувство благодарности событиям Перехода за свою новую работу, за возможность оказаться частью этого исторического процесса, за право продумывать и составлять те правила, соблюдать которые людям придется долгие-долгие годы — даже после того, как он сам покинет этот мир. Когда-то он сам так и говорил, что принятые с моей помощью законы — «это мое наследство, мой след на этой земле».