Надоевшая (СИ) - Котляр Сашетта. Страница 31

Глава 14. Бесконечное заточение

Самым неприятным было то что меня не выпустили из золотой клетки даже ради того чтобы я подписала заявление на уход на надомное. Это сделали за меня мама и Спайк обойдя формальности. Я только записку от директрисы получила что: мол, не беспокойся, дорогая, мы тебя перевели. Выздоравливай, кушай сытно и не скучай, интересно, что они ей наплели? Понятия не имею, однако это сработало. И теперь я безвылазно сидела в комнате, окруженная только книгами, и сходила с ума. Кошмары стали сниться еще чаще, чем в больнице, так что просыпалась я почти всегда в холодном поту часов эдак в шесть утра и садилась за учебники. Чтобы отвлечься.

Часов до восьми или девяти я зубрила какую-нибудь алгебру, английский или биологию, проходя за час больше, чем в школе мы проходили за неделю, а потом просыпалась Марина, ворчала, что совершенно незачем вставать в такую рань, и утаскивала меня готовить завтрак. Затем мы ели, разговаривали о каких-то пустяках, практически не способных переключить мои мысли на что-то кроме тех прошлых событий, и играли в шахматы. Марина оказалась заядлым любителем этой игры, как и я, так что побеждала то одна, то другая. Это продолжалось часов до двенадцати.

Потом приезжала психолог — очень полная женщина в старомодных очках с толстыми стеклами, одетая всегда в красный деловой костюм. У нее были мышиного цвета волосы, губы-ниточки, накрашенные ярко-красной помадой, неприятное, сморщенное лицо, очень мерзкий голос. Но это ерунда. Самым главным ее недостатком было другое — она мне не помогала. Скорее уж, наоборот добивала мою нервную систему все больше и больше, вызывая желание сделать с собой что-нибудь столь же глупое, как моя прошлая попытка утопления. Она пыталась залезть в душу и вывернуть ее наизнанку. Я отчаянно сопротивлялась, истерила, показывала свою ненависть, но в итоге приходилось с кислой миной слушать ее «мудрые» речи о том, что мне необходимо выговориться. Вне зависимости от моего желания это делать. Экзекуция обыкновенно продолжалась до двух, когда Марина звала меня обедать, даря таким образом свободу от этой мерзкой бабищи. В то же время обедали Спайк с отцом, но они ели в столовой, а мы — на кухне. Я не возражала, впрочем. Большую часть времени, пока мы принимали пищу, девушка развлекала меня разговорами, но иногда ее отзывали хозяева дома посредством звонка, и тогда я оставалась в одиночестве.

К трем обед и сопровождавшая его бессмысленная болтовня заканчивались, и я снова налегала на учебники часов до шести или семи — до тех пор, пока строчки не начинали расплываться перед глазами, теряя смысл, а вместо них не возникали сцены, которые я хотела забыть. В это время ко мне заходил Спайк и проверял, не пыталась ли я совершить самоубийство. Даже норовил со мной поговорить, однако я его подчеркнуто игнорировала, а когда он пытался настоять на своем, напоминала, что он удерживает меня против моей воли. Как ни странно, его это остужало, и он оставлял меня в покое. Затем я маялась ненужными мыслями, которые он во мне пробуждал на тему «что было бы, если бы», а в восемь Марина звала ужинать. Снова освобождая, но на сей раз от самой себя.

Ужин также длился не менее часа, поскольку девушка была разговорчивой, а я — слишком апатичной, чтобы намекнуть ей, что не хочу ни о чем говорить, а после него я звонила Свете и спрашивала, как там Ландыш. Все телефоны мне, к счастью, вбили прямо в память новенького аппарата от Самсунга, так что это не составляло никакого труда. Звонки ей стали моей личной традицией, потому что я нуждалась во внешнем мире, и, по-хорошему, нуждалась в том, чтобы работать. Служили хоть такой слабой связью с тем, что было за пределами клетки. Она, естественно, понятия не имела о том, что со мной произошло, и думала, что я просто серьезно заболела. Очень мне сочувствовала первое время и даже порывалась навестить, но я неизменно находила способы ее отговорить от этого. А потом она смирилась с тем, что я не хочу или, вероятнее, не могу приехать лично, и мы оставили эту больную тему.

Трепались мы обычно до одиннадцати или до полуночи, и к этому времени я чувствовала себя выжатой как лимон этими постоянными воспоминаниями, от которых не было спасения, и отрубалась без задних ног. Так продолжалось несколько месяцев, до начала зимы, когда я спала уже не по шесть-семь часов, но по два, по три, да и то урывками, потому что «приятные» сновидения совсем не способствовали отдыху. Скорее уж наоборот, я, словно жертва Фредди Крюгера, боялась спать и отказывалась ложиться, дожидаясь, пока от переутомления я не уйду в нездоровый тяжелый сон.

Мое состояние очень беспокоило Марину, хоть она и спала как убитая и не просыпалась от воплей на всю комнату. Зато она видела, что я поздно ложусь, рано встаю, несмотря на хорошее трехразовое питание худею на глазах, и к тому же бледна, как недавно воскресшее привидение. Все вместе это давало вполне четкую картинку, которая ей не нравилась. С Белоусовыми я не пересекалась, не считая практически прекратившихся визитов Спайка в мою комнату. Да и единственное, что меня волновало в связи с ними, это то, что мать Максима куда-то пропала, потому что за несколько месяцев я, периодически все же видя его отца, ни разу не увидела её. Это настораживало. Как и то, что, стоило мне поднять тему моего освобождения отсюда, Спайк зверел и вел себя неадекватно.

Он, кстати, тоже выглядел не ахти, все время был какой-то уставший задумчивый и раздраженный и не замечал ничего вокруг себя. Ни моего состояния, ни попыток Марины привлечь внимание к нему, ничего. Он даже периодически забывал менять одежду и по нескольку дней ходил в одном и том же. Это было совершенно непохоже на аккуратного, даже педантичного Спайка и потому нервировало. Да и Денис как сквозь землю провалился, насколько я знала от все той же вездесущей домработницы.

Это продолжалось, впрочем, до тех пор, пока Спайку не пришла в голову весьма странная идея: проведать меня ночью, пока я спала. Ему «повезло», и он застал тот момент, когда я ворочалась на постели и кричала во сне, охваченная очередным мучительным кошмаром. Смутно помню, что мне снилось то самое изнасилование, но не так, как оно происходило в реальности, а так, как оно теоретически должно было выглядеть по мнению покойного Андрея. Проще говоря, передо мной разворачивалась невеселая картина, в которой четыре подонка пустили меня по кругу. Как назло, сон был до отвращения реалистичный и упорно не желал меня отпускать, так что Белоусову-младшему довелось, вероятно, увидеть самую неприятную сцену из тех, что разворачивались в гостевой спальне его дома, когда он не видел и не слышал.

Я очнулась оттого, что он тряс меня за плечи и как-то испуганно, я бы даже сказала, ошарашенно шептал:

— Каштан, проснись! Этого нет, это просто сон, все хорошо. Ты дома.

Последняя его фраза по сути меня и разбудила, причем мгновенно и полностью. Сна не осталось и в голосе, только яд и злоба.

— Я у тебя дома. Против своей воли. Спасибо, что разбудил. Сколько сейчас? Три, четыре утра? Если так, то за последний месяц это рекорд — обычно я, уснув в одиннадцать, встаю в два.

Обеспокоенность парня как рукой сняло, и он раздраженно посмотрел на меня, отстраняясь.

— Ты еще десять тысяч раз мне напомнишь о том, как не хочешь здесь находиться? Хватит уже. Лучше скажи, какого черта тебе снятся кошмары, от которых ты плачешь во сне и спишь по три часа в сутки, и почему я об этом узнаю только сейчас?! — повысив голос, проговорил парень.

— Ммм… Например потому, что это тебя не касается, — ответила я лишь на последний вопрос. — Прекрати орать, Марину разбудишь. Она не виновата, что тебе непонятно зачем приспичило прийти сюда посреди ночи.