Надоевшая (СИ) - Котляр Сашетта. Страница 43

Лгать было на удивление легко, и меня это изрядно пугало: раньше я бы призналась во всем, и просила бы его не трогать Виталю, уверенная, что моей просьбы достаточно. Теперь я ему отчаянно не доверяла, и предпочла обмануть. Как легко разрушить отношения между людьми… Как легко убить доверие, и как сложно потом его воскресить…

Максиму понадобилось некоторое время, чтобы переварить полученную информацию, а потом он холодно прожег меня взглядом.

— Правду, Влада. Что вы делали в его «квартире» и какого черта я не мог дозвониться ни ему, ни тебе?

— Ты звонил? — я растерялась.

— Вам обоим. И по обоим твоим телефонам. «Аппарат абонента выключен», «абонент недоступен» и прочая прелесть. Ты не умеешь врать. Тем более мне. Правду. Немедленно.

Я упрямо покачала головой. Парень тихо выругался, затем сообщил:

— Либо ты говоришь правду, либо Виталий сядет за похищение.

Я задохнулась от возмущения, и собралась было обвинить его в сволочизме, но Максим начал набирать номер, и я сдалась, понимая, что он не шутит. Чертов Белоусов как обычно был умнее, сильнее и гораздо большей сволочью, чем я. Пришлось рассказать, как есть. Выслушав и это он мрачно процедил:

— Ты пустоголовая сердобольная идиотка, Каштан. Тебе повезло, что его сестрица так вовремя откинула коньки, — меня передернуло от его цинизма. — Но, раз уж он сам тебя привез, и спас так вовремя… Шут с ним, пускай катится на все четыре стороны. Но работать у нас он больше не будет. Я не терплю предателей, отец тоже. Он мог обратиться к нам за помощью, и, я клянусь, он бы ее получил. А теперь иди сюда, безмозглая малолетняя идиотка. Я до смерти испугался за тебя… И моя бы воля, стер бы твоего драгоценного Витальку в порошок вместе с Мариной. Два, мать их, сапога пара.

Он рывком поднялся с ковра и порывисто обнял меня, не обращая внимания на вялую попытку вырваться. Слушая его полный неприязни голос, я странным образом понимала: если бы не моя попытка защиты, он бы действительно так и сделал. Не чувствуя благодарности, я все же произнесла:

— Спасибо. Отпусти меня.

— Не простила, да? — тихо прошипел он, до глубины души оскорбленный. От меня, впрочем, отошел и стало чуть легче.

— А должна была? — с вызовом поинтересовалась я.

— То есть, мудака, который хотел продать тебя обратно Дэнчику ты простила. А я, положивший на твою защиту кучу сил, не достоин, да?

— Предательство близких всегда больнее, Макс. К тому же, с такой защитой мне не нужно никаких врагов. Сам добьешь, так или иначе.

— Вот ведь… подарочек под Новый Год, — произнес он зло. — Ладно. Сначала нужно найти наконец этого уебка, а там… разберемся. Ты едешь в надежное место. На сей раз без Марины, со мной. Потерпи уж меня немного. Через эту стерву отец скоро на него выйдет и можешь катиться к своему дорогому Виталику. Но не раньше. Она, кстати, не знает что ты нашлась. Знаю только я и отец.

В его голосе сквозила обида и… ревность. Не знаю, что мною руководило, но я не стала объяснять, что не испытываю к Витале никаких чувств кроме жалости и сострадания, и «катиться» собираюсь в университет, а не к мужчине. Пусть подавится своей ревностью. Пусть. А я посмотрю, благо, похоже мы будем долгое время сидеть в одном помещении как две долбанные кобры. В конце концов, он ведь абсолютно уверен, что был прав тогда. И до тех пор, пока до него не дойдет, что это омерзительный поступок, а цель средства ничерта не оправдала, мне рядом с ним делать нечего.

В комнате повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь отрывистыми командами Белоусова по телефону, мне, и себе под нос. В считанные минуты он собрался, одевшись по погоде, а затем позвонил куда-то. Результатом его звонка явилось появление в комнате Белоусова-старшего, спустившегося со второго этажа, седого короткостриженного мужчины с серьезным взглядом, которого я несколько побаивалась, и потому молчала, даже не поприветствовав его. Он не обратил внимания. Одет он был в деловой темно-синий костюм, и странную кожаную дубленку поверх. В уголках его глаз собрались морщины, а в остальном его можно было перепутать с более старшей версией Спайка. Только жестокости в глазах было больше, а властные нотки в голосе, должно быть, могли заткнуть кого угодно.

Они переговорили, и отец обещал сыну, что на месте мы найдем все необходимое чтобы провести с комфортом и в полной безопасности пару недель. Так же, он сказал что там будет надежная охрана. Затем протянул ему визитку, на которой, очевидно, был записан адрес, и снова вернулся наверх. Что за дела держали его там было решительно неясно, но спрашивать об этом у взбешенного нашим разговором Максима было бессмысленно. Да и незачем.

После этого парень бросил мне многострадальную куртку, которую я, естественно, не поймала, и как только мы оба были готовы к выходу, молча потащил за руку на выход. От него буквально исходила злость, обида, и ревность, а я чувствовала мерзкое удовлетворение. Что, разнообразия ради, плохо не мне, а этому самодовольному идиоту.

Так же молча на улице он пихнул меня на заднее сиденье одной из машин, захлопнул и заблокировал дверь. Я осознала, что мне еще не раз придется кататься неизвестно куда против своей воли, и устало закрыла глаза, бесцеремонно ложась с ногами на дорогущую обивку салона. Кажется, мне предстоит крайне «веселый» Новый Год в обществе дорогого друга, так хоть высплюсь. Надеюсь, там, куда мы едем я наконец смогу нормально поесть, переодеться и принять душ. Должно же в этой жизни случиться хоть что-то хорошее?..

Глава 22. Праздник к нам приходит…

Проснулась я в каком-то подвале, в одной майке и трусах, лежащей на софе и укрытой одеялом. Напротив меня сидели в креслах возле небольшого стола Белоусов и… Мезенцев, и о чем-то негромко разговаривали. В помещении было темно, так что я успешно притворялась спящей, и поэтому могла спокойно слушать их, не опасаясь быть замеченной. Если бы это не был (очередной!) подвал без окон, или здесь был бы включен свет, Максим непременно заметил бы что я открывала глаза, или то, что у меня дрожат ресницы, но в полной темноте даже он не был на это способен.

Это странным образом умиротворяло: то, что я могу спокойно подслушивать, не слишком рискуя быть замеченной. В голове невольно всплыло осознание, что сегодня, вероятно, уже тридцать первое. Я долго спала, и не слишком хорошо себя чувствовала на момент погружения в сон, иначе бы проснулась, как только мы приехали. А этого не случилось. Следовательно, времени должно было пройти немало. Во мне боролись голод, желание вымыться наконец и жажда с любопытством: очень хотелось выяснить, о чем же эти двое разговаривают, когда на самом деле думают, что я не слышу.

Любопытство одержало сокрушительную победу над естественными потребностями, и я замерла, прислушиваясь, стараясь даже дыхание унять, и сделать спокойнее, чтобы Спайк не обнаружил мое пробуждение.

— Чего у вас с ней творится, м? Ты сам не свой, разве только не бухаешь, как тогда, после нашего маленького спектакля, — это Мезенцев, язвительно и одновременно с тем участливо. Странная смесь интонаций, доложу я вам.

— Она, оказывается, злится за него до сих пор, хотя уже в курсе, к чему он был, — а это Белоусов, горько, так, что мне почти стало его жалко. Впрочем, вспомнив собственное состояние после «спектакля», я поняла, что нет, не жалко. Мне было хуже.

— Я бы тоже злился на ее месте, — флегматично и на удивление разумно ответил ему друг. — Говорил же тебе, что это идиотская идея. И к чему это привело? К тому, что на нее свалилась тройная порция отборнейшего дерьма и мы теперь как три дебила сидим, тише мышей в одной из нычек твоего папаши. Этого можно было избежать.