Равноденствие (СИ) - "Vi_Stormborn". Страница 48

Забавно слышать такое от Пэнси, но Гермиона со временем начинает привыкать.

После того случая в ванной комнате они обе понимают, что говорят друг другу лишнее. То, что малознакомому человеку говорить не следует. Они открываются с новой стороны, и их самих этот порыв пугает.

Гермиона может раньше с уверенность сказать, что дружба с такой, как Паркинсон — последнее, на что она согласится в жизни. Со временем она понимает, что меняет свое мнение о человеке.

Однажды Пэнси в сердцах говорит то, что становится отправной точкой для этого.

— Весь хренов мир — объект глобального аппетита, Бэмби, будь то тыквенный пирог, бутылка медовухи или тело несовершеннолетней, не имеет значения, — произносит она. — Есть два типа людей. Первый — капризные сосунки, которые вечно ждут кормежки, вечно обжирающиеся и вечно остающиеся недовольными пышным пиром.

Она неопределенно взмахивает рукой, подразумевая этот дом.

— Пожиратели — яркий тому пример. Хватают, нажираются и остаются недовольными, — она невесело ухмыляется. — А второй тип людей — это объедки. Так вот, Бэмби, этот самый второй тип — мы с тобой, — смотрит она ей в глаза. — Мы лишь объедки. Мы всегда были, есть и будем обычными объедками, которые остаются после их пышного пира.

Гермиона в тот момент смотрит на нее совершенно другими глазами.

Пэнси оказывается вовсе не такой заносчивой стервой, какую пытается из себя строить. Это просто ее фасад, она вынуждена позиционировать себя именно так. Причина одна. Иначе просто не выжить.

Паркинсон раскрывается постепенно, не решается первое время после того случая в ванной даже просто говорить с Гермионой, но Грейнджер своей простотой и открытостью манит ее, как пчел на мед.

Гермиона дает ей то, чего Пэнси по жизни оказывается лишена. Возможности поговорить, помолчать, побыть самим собой. Она часто начинает захаживать в ее комнату, потому что им обеим сейчас не хватает самого простого.

Жизни.

Простых моментов. Мгновений подросткового возраста. Вот так сидеть и красить ногти или напевать какую-нибудь песню, закинув ноги на стену и лежа рядом. Они обе наконец понимают, что война — не причина думать исключительно о ней.

Так можно совсем сломаться.

Война, насилие, убийства и смерть — эта четверка всюду, в каждом уголке этого дома, в каждой клеточке их тела, от нее не убежишь, однако можно попробовать с ней уживаться.

Даже в маггловском мире в военное время работают некоторые пекарни, открыта пара книжных магазинов. Люди пытаются не утратить вкус к жизни, ищут приятные мелочи в этом кровавом пыльном облаке обреченности, берут в руки музыкальные инструменты и поют. Поют и танцуют.

Живут каждый день не так, словно он последний.

— Не дождешься, — слегка улыбается Грейнджер, покачав головой.

— Смотри, не влюбись в меня, Бэмби, — хмыкает Паркинсон. — В противном случае мне придется перекроить весь твой гардероб, ты не дотягиваешь до моего уровня.

Гермиона улыбается, перелистывая страницу старого учебника по боевой магии, которую передает ей Северус и настаивает на том, чтобы она не ленилась и изучила большую часть за короткий срок.

— Пэнси…

Паркинсон красит последний ноготь и, на мгновение уставившись перед собой, размыкает губы.

— Персефона.

Гермиона непонимающе хмурится, отрываясь от чтения.

— Что? — не понимает она.

Пэнси поднимает голову.

— Мое полное имя, — произносит она. — Персефона.

Грейнджер кладет закладку между страниц и закрывает книгу, поворачиваясь к ней всем телом. Гермиона даже не предполагает, что у ее имени есть другая форма. Она всегда была Пэнси. Поправка, она всегда была «долбанная Паркинсон, которая не дает никому покоя».

Слизеринка ненадолго замолкает, глядя куда-то перед собой. Гермиона не решается нарушить молчание первой.

— Мать назвала меня в честь плененной жены Аида, повелителя Царства Мертвых, — облизывает она губы. — Деметра искала свою дочь днями и ночами напролет, когда он похитил ее с цветочных полей во время прогулки с дриадами.

Гермиона завороженно слушает.

— Она искала ее месяцами и постепенно начала чахнуть, потеряв надежду, — дергает уголком губ Паркинсон. — Деметра была богиней плодородия, вместе с ней начала увядать и природа. Люди решили, что попали в немилость к богине. Поля с посевами погибали, наступил голод. Царство Аида трещало по швам от новых и новых поступающих душ погибших голодной смертью людей.

Гермиона откладывает книгу и кладет кулак под подбородок, не сводя с девушки заинтересованного взгляда. Она так интересно рассказывает!

— Тогда Аид предложил Деметре сделку. Половину года Персефона живет с ним, в Царстве Мертвых, другую на поверхности со своей матерью. Она согласилась с его условиями.

Пэнси откладывает лак на столик и кладет скрещенные руки на коленку, опуская на них подбородок. На Гермиону она не смотрит, продолжает глядеть куда-то мимо, словно вспоминает что-то такое, что предпочла бы забыть.

— Вот и существует поздняя осень, зима и ранняя весна, — объясняет она. — В октябре Аид забирает Персефону себе, и Деметра в это время чахнет. Страдает от разлуки с единственной и дорогой сердцу дочерью.

Пэнси нервно усмехается.

— Не знаю, что такое должно случиться, чтобы моя мать совершила что-то подобное ради меня.

Сердце Гермионы сжимается. Вот оно. Вот что так сильно ранит Пэнси. Они не заговаривают на личные темы, не рассказывают друг другу о своей жизни вне стен Мэнора, но теперь Грейнджер осознает тяжкую гирю на сердце Пэнси.

Собственная мать закрывает глаза на то, что делают с ее дочерью в стенах Малфой-Мэнора. Говорящее имя Паркинсон оказывается попросту немым.

И в этот самый момент Гермиона делает то, что не стала бы делать при других обстоятельствах. Она протягивает руку и легонько сжимает предплечье Пэнси, выражая поддержку без ненужных слов. Паркинсон кивает. Кивает и прячет взгляд.

Гермиона делает вид, что не замечает, как в глазах Пэнси стоят слезы.

Подходит к концу вторая неделя мая.

Гермиона продолжает смиренно сидеть у ног Повелителя, однако теперь он позволяет ей говорить. Грейнджер с театрально искренним восхищением говорит о том, как она благодарна, как она всем довольна, и как велик ее покровитель.

Он теперь все реже использует ошейник во время ее визитов, а за последние две недели всего два раза наносит ей увечья. После того случая, когда он усеивает режущими заклинаниями ее спину, Том даже слегка тревожится, когда Северус говорит ему, что девчонка чудом остается жива.

Повелитель с ужасом обнаруживает, что не хочет так просто позволить умереть этой магглорожденной. Слишком великие планы у него блуждают в мыслях с ее участием.

Темный Лорд расцветает от ее сладких песен. Его состояние становится лучше, его планы в порядке. Точную дату начала войны он обозначает, но никуда не торопится. Уж чем он точно богат непомерно, так это временем.

Тому слова Грейнджер льстят. Льстят так сильно, что он даже не прилагает особых усилий, когда проникает в ее мысли. Уроки Северуса оказываются не напрасны. Том видит ее покорность, ее трепет перед ним, полное повиновение. Темному Лорду оказывается это еще слаще, чем первоначальная затея.

Он все еще не трогает ее, не приводит в действие свой первоначальный план после первого вечера, смакует меняющуюся магглороженную, терпеливо лепит из нее тот самый лакомый кусочек, который однажды отведает.

Беллатриса кипит от ярости, когда видит, как Повелитель проникается к грязнокровке симпатией. Том не смотрит так на Беллатрису, так с ней не говорит и так себя не ведет. Ненависть в Лестрейндж уже не просто по капельке падает в чашу ее терпения, она льется слабой, но непрерывной струей.

Северусу не нравится поведение Лестрейндж. Ее невозможно контролировать, поэтому вопрос о безопасности Гермионы вновь встает ребром. Снейп вслух никогда не признается в этом, но он боится за ее жизнь сейчас даже сильнее, чем за свою собственную.