Жокей в маске - Сувестр Пьер. Страница 2

– В этот раз выиграет Перванш.

Немедленно и на Перванша было поставлено несколько тысяч. Сторонники Камба тут же взвинтили ставки.

– Ладно-ладно! – перешептывались они. – Еще посмотрим, чья возьмет!

Ставки росли. На Камба и Перванша ставили уже восемь к одному. И если внизу, на газонах, ставки не превышали пяти франков, то здесь, на трибунах, минимальный взнос составлял двадцать пять луидоров. У тотализаторов толпилась богатая, изысканно одетая публика, с карманами, набитыми деньгами.

В конце концов ставки постепенно уравнялись. В заезде было два фаворита. Вскоре раздался гонг, вызывающий жокеев на старт. На трибунах началась давка. Каждый старался выбрать себе место получше. У тотализаторов остались лишь несколько сомневающихся и кучка новичков. Эти, помня поверье, согласно которому играющий впервые всегда выигрывает, хотели поставить на аутсайдера и одним махом заработать приличное состояние.

Возле узкой лесенки, ведущей на трибуну для членов жокей-клуба, столкнулись два господина.

– Прошу вас, граф, проходите.

– О нет, мсье, только после вас!

Оба были завсегдатаями скачек и принадлежали к жокей-клубу уже несколько месяцев. За это время они завоевали там настолько прочное положение, что три недели назад стали членами комитета.

Один из них, граф Мобан, элегантный, корректный пожилой мужчина, носил бакенбарды на австрийский манер. Его длинные завитые волосы заставляли вспомнить о временах Второй Империи. Граф молодился, скрывая свой возраст, но злые языки давно говорили, что цвет его волос слишком ярок для природного.

Его собеседник выглядел совсем иначе. Его круглая голова с гладким, кирпичного цвета лицом, была обрита под машинку. Одевался он всегда в добротный синий костюм и в самые сильные холода не носил даже плаща. Это был тот самый Гарри Вильям Мэксон, американский миллиардер, славившийся в кругах высшего парижского света несметными богатствами и великолепными скаковыми лошадьми.

– Проходите, проходите, дорогой коллега, – настаивал американец.

Граф Мобан решительно протестовал. Тогда Мэксон вздохнул и улыбнулся:

– Похоже, мы обречены на то, чтобы всегда сталкиваться нос к носу и демонстрировать свою вежливость!

В глазах его появились лукавые огоньки:

– А ведь если бы я сидел сейчас на спине моего доброго Камба, а вы бы оседлали вашу кобылу Перванш, мы бы не были так любезны, не правда ли?

В самом деле, оба мужчины были владельцами лошадей, которых публика считала первыми кандидатами на выигрыш Большого марсельского приза. Граф Мобан улыбнулся:

– Именно так, мой друг. Но в данный момент мне остается только уступить вашей настойчивости. И желаю вам удачи в нынешних скачках.

Несмотря на учтивость, последняя фраза прозвучала фальшиво. Во время разговора бегающий взгляд графа ни разу не встретился со взглядом собеседника. Казалось, он пытается скрыть свои истинные чувства. Впрочем, Мэксон тоже не относился к числу людей, которых легко раскусить. Он не отводил от собеседника взгляд, но лицо его оставалось бесстрастным, и прочесть по нему что-либо было невозможно.

На самом же деле поводы для волнения и беспокойства у господина Мэксона были. Несмотря на огромный годовой доход, способный обеспечить ему безбедное существование до конца дней, американец прежде всего оставался бизнесменом. И он считал непозволительной роскошью проигрывать деньги. Скачки – это тоже бизнес, и если играешь, надо побеждать. На свою лошадь Мэксон поставил весьма значительную сумму, и ему вовсе не улыбалось ее потерять. Однако, всю жизнь занимаясь скаковыми лошадьми, он прекрасно в них разбирался и отдавал себе отчет, что кобыла графа является серьезнейшим конкурентом его жеребцу.

Поднимаясь вслед за своим спутником по ступенькам, Мэксон думал:

«А ведь предложи я ему сейчас проиграть этот заезд в обмен на то, что я сниму свою кандидатуру в президенты жокей-клуба, он наверняка бы согласился!»

Да, не только лошади этих двух господ соперничали между собой. Оба они надеялись занять наиболее почетное место, на которое только может рассчитывать владелец скаковых конюшен – пост президента жокей-клуба. И у обоих были практически равные права на это место. У одного – графский титул и родословная, которой позавидовала бы любая из его лошадей, другой достиг высокого социального положения своим несметным богатством.

Итак, соперники поднялись на трибуну. Почти все места были заняты. На верхней трибуне выделялась женщина в кричаще безвкусном туалете и немыслимой шляпке, украшенной страусовыми перьями. Черепаховым лорнетом она подавала знаки молодому человеку внизу, который оглядывался по сторонам, словно искал кого-то.

Впрочем, это не имело никакого отношения к растерянности или застенчивости. Молодой человек явно был здесь весьма известен. Многие спешили поздороваться с ним, а если он сам приближался к какой-нибудь группе болельщиков, то со всех сторон тянулись руки, и женщины одаривали его самыми ослепительными улыбками.

Заметив наконец знаки, которые подавала ему страусо-черепаховая дама, молодой человек снизошел до ответного помахивания. Женщина сделала несколько шагов ему навстречу:

– Здравствуйте, князь!

Она протянула руку для поцелуя. Молодой человек слегка прикоснулся губами к ее запястью:

– Рад вас видеть, мадам.

Женщина фамильярно взяла его под руку.

– Послушай-ка, Кресси-Мелен, просвети меня. Я только что видела, как граф Мобан и американец Мэксон ворковали, словно голубки. Расскажи мне, как у них дела? Кто станет президентом?

Князь Кресси-Мелен (действительно, князь, хоть и без княжества) глядел на свою собеседницу и думал о том, как она вульгарно накрашена. Тон его ответа вполне соответствовал мыслям:

– А тебе-то что до этого?

Не трудно догадаться, что если граф говорил женщине «ты», да еще в таком тоне, то он не слишком высоко ее ценил.

Дама эта носила весьма громкое имя, которое сама же долго придумывала. В молодости она была известна в Париже под кличкой Зузу. Красоту ее тогда не требовалось реанимировать косметикой, а фигура, теперь расплывшаяся и погрузневшая, была прелестной и соблазнительной. Все это осталось в прошлом, и теперь бывшая кокотка заботилась лишь об одном – чтоб в ее салоне собирались по возможности известные и приличные – хотя бы внешне – люди. Трудно было узнать в ней когда-то одну из самых ярких и известных дам полусвета. Это было давно, во времена кафе «Англе» и ресторана «Дюран»…

– Тебе-то что? – повторил князь.

– Ну, мне интересно!

Бывшая красотка жеманно надула губки:

– У меня теперь бывают очень известные люди! И я бы мечтала увидеть нового президента жокей-клуба в своей гостиной.

– А ты пригласи обоих кандидатов, – усмехнулся князь.

Дама пожала пухлыми плечами:

– Ну, это не выход. В подобных случаях нам, светским людям, нужно действовать наверняка. Ты же на скачках не ставишь на всех фаворитов сразу!

– Пожалуй, ты права, – протянул Кресси-Мелен. – Но тут дело довольно деликатное… Шансы есть у обоих. Граф Мобан представляет в жокей-клубе то, что во Французской академии называют «партией герцогов». Это аристократия, непоколебимая в своем консерватизме и верности традициям. В общем, старая гвардия в крахмальных воротничках. С другой стороны, Мэксон – это новая эпоха, то есть человек, который может претендовать на самые высокие посты благодаря своему уму, энергии, современному деловому подходу. Конечно, в клубе полно людей, которые терпеть не могут ничего нового, но очень многим импонирует Мэксон. Так что у него много шансов.

Зузу понимающе кивнула головой:

– Все ясно. Значит, надо пригласить американца.

– Ну-ну-ну, – покачал головой князь, – не торопись. Миллионы и кругозор – вещи хорошие, но кое-кого они и отпугивают. К тому же, этот господин всегда одевается одинаково. Никто не видел его в смокинге, что обижает, и он никогда не надевает клубного пиджака, что просто оскорбляет ревнителей традиций. Патриархи из комитета жокей-клуба могут поднять скандал. Посмотри на Мобана – титул, блеск, внешность дворянина времен Второй Империи! Автомобиля так и не завел, на ипподром приезжает только в экипаже. Для всех наших старичков это тот самый человек, который возвратит клубу былую респектабельность.