Цветок забвения. Часть 2 (СИ) - Мари Явь. Страница 43
— Ты страдаешь, любовь, горе сводит тебя с ума, — проговорила я, сморгнув слёзы. — Ты зла и чувствуешь себя виноватой. Ненавидь, говори, что захочешь, но потом позволь мне утешить тебя.
— Мне это больше не нужно. Ты не нужна мне больше.
— Я люблю тебя. Я сделаю всё ради тебя, — шептала я упрямо. — Ты станешь самой счастливой, если позволишь мне остаться с тобой. Я буду, кем захочешь, слышишь? Если я не достойна быть твоей единой, я буду твоей рабыней. Ты больше не увидишь моих слёз и не услышишь упрёка. Я отдам, что захочешь, всё, что есть у меня. — Она оставалась непоколебимой, и я в отчаянии заявила: — Если ты пожелаешь, я рожу тебе дочь. Я рожу тебе сына, если захочешь, и ты будешь улыбаться при взгляде на него. Наша любовь искупит любое твоё горе. — Я не знала, что ещё ей предложить. — Не отвергай меня, Чили. Только не так.
Я ждала её ответа, словно приговора, но Чили лишь сплюнула в тлеющий костёр. Когда же она встала и пошла прочь, я побрела за ней следом.
— Не иди за мной, — приказала она, и я остановилась так резко, что потеряла равновесие и упала.
Слёзы затуманили глаза, и я торопливо вытирала их, всматриваясь в её спину до последнего. Я звала её по имени, в самом деле, напоминая выпавшего из гнезда птенца. Но Чили не обернулась. Слова, которые я никому другому бы никогда не сказала и не собиралась говорить даже ей, лишь насмешили её. Но всё равно вместо стыда, я чувствовала страх потери. Чили ясно дала понять, что если я позволю ей уйти сейчас, то она уже не вернётся.
И я позволила. Я не нашла нужных слов. Чили не прельстилась тем, что я предлагала ей, потому что стремилась к величию, которое ей пророчила Метресса. То, чего она по-настоящему желала, я никогда не смогла бы ей дать. В то же время, всё, чего желала я, было связано с ней.
Ты не нужна мне больше.
Я обхватила голову, криком стараясь заглушить этот голос, но эта мысль пульсировала внутри череп — такая очевидная. Если бы Чили ушла, не попрощавшись, я поняла бы это так же отчётливо, как теперь, когда она мне это в лицо сказала.
Я рыдала, пока не обессилила. Когда же на следующий день нас с Имбирь нашли лежащими рядом, то мёртвой сочли именно меня: я была вся покрыта кровью и синяками, моё драгоценное платье было изодрано, а волосы выглядели ещё хуже, чем платье — результаты долгого самобичевания. Но когда сёстры поняли, что я жива… то решили это исправить.
Меня не стали ни о чём расспрашивать, а первым делом отвели к месту важнейших собраний — священной Иве. Там было людно. Я привыкла к тому, что под её сенью всегда вещала Мята, но на этот раз она молча стояла подле новой Метрессы. Та провозглашала что-то вдохновенно, но я была слишком поглощена собственной трагедией, чтобы прислушиваться. Меня толкали и дёргали за волосы, но отрезвил меня в итоге чужой смех, прозвучавший так противоестественно на фоне происходящего.
Когда Метресса указала на меня веером, будто мечом, кто-то поддержал её решение с особой радостью. Только тогда я заметила стоящую неподалеку Виолу. Она выглядела преувеличенно радостной и довольной. В отличие от Мяты.
— Мы так не договаривались, — послышался сдавленный голос наставницы. — Ты уже получила, что хотела. Не трогай её.
— Никакой жалости к отступницам, Мята, — ответила ей новая Метресса. — Как наставница, ты должна поддержать меня.
— Вот именно — я была её наставницей. Это я одобрила эту связь. Так может, и меня казнишь?
— Нет, но не думай, что и тебе сойдёт это с рук. Ты больше не будешь никого воспитывать, — решила госпожа. — Я закрываю врата нашего мира до тех пор, пока он не очистится от скверны и не восстановит свою репутацию. Я выберу самых надёжных Дев и отправлю в святилища, чтобы сообщить жрицам о своём решении: отныне мы не берём новых учениц в наш клан.
— Мы должны воспитывать сирот. Иначе это то же попрание заветов.
— Не такое, как воспитание мужчин. — Метресса отмахнулась. — Я люблю тебя, Мята. Но не оспаривай моих решений, иначе в избранном круге ты долго не пробудешь.
Но наставница не отступала.
— Взгляни на неё. Похоже, что её казнь станет торжеством справедливости? Позволь хотя бы её косе снова отрасти.
— Зачем? Я не стану её вешать, — ответила глава. — Она же непосвящённая, традиции велят скармливать таких мифям. — Женщина указала на Виолу. — А вот её надо повесить.
Вокруг поднялся гул одобрения, а вот сама Виола больше не смеялась.
— По…. повесить?! Я… я беременна! — напомнила она, со значением положив руку на живот. — Даже дикие звери не тронут мать, носящую дитя! Даже худшие из мужчин Внешнего мира…
— Мы уже слышали нечто подобное из уст нашей госпожи, чья речь была куда искуснее, а итог жизни — куда печальнее, — перебила её Метресса. — Неужели ты думаешь, что новая власть станет повторять ошибки прежней?
— А как же невинное дитя в моём чреве? И я сама… Я ни в чём не виновата! — Виола повернулась к собравшейся толпе. — Я — жертва! Меня изнасиловали!
— К сожалению, здесь больше нет тех, кто мог бы подтвердить твои слова, Виола.
— Тогда изгоните меня! Я не виновата, но уйду, если вы так хотите избавиться от меня! Какая вам разница?! Вы никогда меня больше не увидите!
Госпожа качнула головой, и Виола бросилась прочь, стараясь протолкнуться через окруживших её сестёр.
— Завяжите ей глаза и рот. Обрежьте волосы, и пусть темноглазые сплетут из них верёвку, — приказала Метресса и, обернувшись на дерево, провозгласила: — Иве пора снова зацвести.
Моя участь была мучительна и ужасна, достойна лишь мужчин, нарушивших священный покой клана, но Мята больше не пыталась отговорить свою подругу. Не то чтобы я надеялась на их снисхождение. Меня не пожалела даже Чили, никого больше я не хотела молить о пощаде.
Всех мифей дворца, защищавших Метрессу, перебили той ночью, поэтому меня повели к лесу. В отличие от Виолы меня не стали связывать, потому что я не сопротивлялась. Следуя за конвоем, я лишь иногда оборачивалась. По замыслу Виолы всё должно было случиться наоборот: мне больше подходило висеть на том дереве, а она бы бежала прочь от него.
Я не торопилась. Меня не подгоняли. Даже наоборот, оттягивали неизбежное, сочувствуя: всё-таки я выглядела жалко ещё до того как расцарапала себе лицо и выдрала волосы.
— Ориентируясь по красным клёнам, ты сможешь дойти до святилища, — шепнула одна из отшельниц в конце нашего пути. Вряд ли она верила, что это спасёт меня, но, может быть, уймёт страх. Если бежать так быстро, как только возможно, надеясь выбраться, то смерть подкрадётся совершенно незаметно. Она настигнет в прыжке и прикончит одним ударом.
Когда они ушли, я достала из кармана зеркальце, потому что всегда смотрелась в него в безнадёжных случаях. Само то, что оно ещё было со мной, делало ситуацию не самой худшей. Но стоило мне так подумать, как я запнулась и полетела со склона вниз. Падая, я натыкалась на камни и корни.
Когда же всё замерло, я почувствовала себя так, словно моё тело уже истерзал дикий зверь. Чтобы убедиться в том, что на мне не осталось ни одного живого места, зеркало было уже не нужно, но я истошно завопила, поняв, что его нет в моих руках. Я кричала так, будто уже умирала, и на этот зов пришёл «палач», облачённый в траурный чёрный.
Я затихла, скорее от удивления, чем от страха.
Это была та самая мифь, которую собиралась однажды подчинить Чили. Гордое, жуткое животное, на котором я мечтала прокатиться.
В том, что меня съест чёрный зверь, будет больше смысла, чем если бы меня повесили на иве.
Я стояла на коленях и держала окровавленные руки перед собой.
Если Чили узнает, что её «фальшивая» единая погибла так же, как и настоящая, то испытает облегчение? Станет ли она от этого ещё могущественнее? Почувствует ли, вообще?
Я подавила в себе желание зажмуриться, когда звериная пасть оказалась у моей головы, словно примеряясь. Из-за острых зубов показался мягкий язык… и я вздрогнула от неожиданно нежного прикосновения.