The Мечты. О любви (СИ) - Светлая et Jk. Страница 41

— Теперь послушай меня. Что бы у нас с Алиной ни было общего — ее сегодняшние фотографии точно не касаются. Но для твоего спокойствия я ей сейчас перезвоню. Только ты останешься здесь, — он поднялся и силой усадил Юлю на свое место. — Потому что лучше сгоревшая утка, чем наш сын, который подавится принцессой Леей.

С этими словами он переместился на диван и набрал Акаеву. Та, в отличие от него, трубку взяла — не успел и первый гудок прозвучать.

— Привет! — взволнованно проговорила его так называемая бывшая и без перехода выдала: — Богдан, меня весь день одолевают!

— Привет, — поздоровался Моджеевский. — Объясни, пожалуйста, что случилось.

Краем глаза он наблюдал, как Юлька и правда отодвигает от сына мелких персонажиков «Звездных войн», чтобы он не добрался, но вместе с тем она вдруг стала как-то неожиданно походить на испуганного зайца, прислушивающегося к лесным звукам в ожидании опасности. Какая, к черту, утка! Пусть тут сидит! Потому что со стороны Алины опасности никакой быть не может, и пора бы ей это уяснить.

— Началось с того, что мне позвонили из «Фактического Солнечногорска» и предложили прокомментировать ситуацию с твоими фотографиями. Я знать не знала, что за фотографии, потому полезла гуглить. Естественно, послала, еще я в самодеятельности не участвовала. Потом Ритка Шмигаль с канала предложила сделать срочный выпуск о нашем романе в ее «Любовных историях», еле отбилась. Потом еще несколько человек звонили, дошли до того, что спрашивали, мой ли это ребенок и кто кому изменял. Но для полного счастья инфлюенсер один, причем крупный, выдал, что я могла бы поиграть у него лицом для пользы моей карьеры и его процветания.

— Ты извини, но я не понимаю, чего ты хочешь от меня, — сказал Богдан, быстро раскидав выданную Акаевой информацию по полочкам. Впечатляла не скорость распространения «новости», а масштаб охвата.

— Ну, как минимум, инструкций, как мне действовать, чтобы не навредить никому. Потому что у этого дядечки с полутора миллионами подписчиков соблазн поработать был велик. Это не фабрика по производству фейков и понтов, а очень модный блогер.

— Спасибо, конечно, — спокойно проговорил Моджеевский, — но навредить здесь нельзя. А в остальном — я не стану требовать от тебя чего-либо. Ты вправе поступать, как лучше для тебя.

— Ну, раз ты не возражаешь, я озвучу, что мы расстались друзьями и я не имею ни малейшего представления, с кем ты сейчас. На сенсацию это не потянет, но идиоты все равно интерпретируют так, как захотят. Кстати, а ребенок правда твой или Петруха попросил забрать сына из сада именно тебя?

— Я на интервью не соглашался, — хохотнул Богдан, — а ты лучше намекни своей Ритке, что если она не собирается менять место работы, то пусть подумает, откуда берутся деньги в бухгалтерии, которая ей платит зарплату,

— Да я же по-дружески! — деланно возмущенно воскликнула Алина. — Ты же сам говорил, что умеешь дружить, Моджеевский!

— Когда тебе надоест весь этот цирк — звони, помогу избавиться от навязчивых любопытных. По-дружески.

— Я уезжаю через пару недель. Меня взяли в проект. Потому предлагаю встретиться в каком-нибудь баре и обмыть.

— Прости, Алин, не получится, — отказался Богдан.

— Работа? Бабы? Прыжки с парашютом?

— Успехов тебе в проекте, — рассмеялся Моджеевский. — Пока!

— Пока! — махнула хвостиком Алина и отключилась.

Стоило признать — она была верна себе. Осторожна, аккуратна, достаточно умна. И определенная доля порядочности, равная ровно той, что не мешала бы жить, и ни граммом больше, у нее все же имелась. И да. Эта девушка сразу все понимала правильно.

В отличие от другой, разглядывающей фигурку Чубакки в это самое время. Очень сосредоточенно и очень спокойно. Когда Богдан закончил разговор, она взгляда от игрушки не оторвала, но все-таки проговорила:

— К слову об островах или экстриме. Поскольку теперь ты… отец почти двоих детей, то, пожалуйста, больше вниз головой с гор не прыгай, даже если на лыжах. Я в прошлый раз думала сдохну, это было пострашнее моего кесарева.

— Ну ты же в курсе, что можно и на ровном месте шею сломать? — отбросив телефон, Богдан поднялся с дивана и прошагал к семейству, младший представитель которого приоткрыв рот рассматривал внутренние отсеки Сокола.

— В курсе. И про кирпич тоже в курсе. И про рыбную косточку.

— Тогда, думаю, мы точно договоримся, — усмехнулся Моджеевский. — Кстати, что там с уткой?

Юлька охнула и подхватилась со стула.

— Вот черт! Утка! — запричитала она и помчалась на кухню, провожаемая двумя парами голубых глаз.

Потом Андрюша посмотрел на отца и глубокомысленно спросил:

— Дядя Бодя, а ты любишь птичек?

Тот удивленно хрюкнул, а потом честно выдал:

— Вообще-то, не очень.

— А у них крылышки есть.

— У бабочек тоже есть.

Это заставило мелкого снова задуматься. А потом расплыться в улыбке и доверительно сообщить неразумному взрослому:

— Но бабочки же не поют.

— Не поют, — согласился взрослый. — А ты птичек любишь?

— Ага. Которые на море летают.

Судя по всему, Андрей Богданович питал истинное уважение к летучим — от птичек до космических кораблей, что не распространялось на бабочек, наверное, по той причине, что Андрею Богдановичу было совсем мало лет и он к ним еще попросту внимательно не присмотрелся. Зато присматривался к кабине пилота внутри фюзеляжа и думал, что бы еще оттуда отковырять.

За этим занятием и застала их Юля еще через несколько минут, торжественно позвав:

— Ужинать!

И если хорошенько подумать, то вполне закономерным становился вывод, что это был их первый по-настоящему семейный ужин. Их. Которые только и делали, что с каждым днем все сильнее отдалялись, чтобы неожиданно обнаружить, что земля круглая, и, обойдя ее по экватору, они все равно непременно встретятся.

… однажды все равно вернешься к исходной точке

Тот факт, что земля круглая и однажды все равно вернешься к исходной точке, примерно через неделю обнаружила и Нина Петровна, в тупом онемении глядящая в упор на Арсена Борисовича Коваля, своего гражданского мужа и твердое плечо, на которое женщина ее возраста и статуса может опереться. Ее губы медленно шевелились, когда она снова и снова опускала глаза к снимку одного небезызвестного маленького мальчика в ярко-синей курточке, а потом в очередной раз перечитывала фамилию этого самого мальчика. И сердце замирало в мучительной паузе, затем подпрыгивало под горло и лишь чудом не вылетало из раскрытого рта, когда Нина Петровна пыталась сделать очередной вдох.

Со временем, конечно, тщетность любого представления, адресованного не тому человеку, становится очевидной. Но в тот момент Нина Петровна вряд ли это сознавала. Потому, не без труда оторвавшись от своего бесполезного занятия, она снова взглянула на Арсена и устало проговорила:

— Мне нужен этот ребенок. Сейчас. Здесь.

Коваль, в этот момент заваривающий чай, развернулся к Нине и несколько озадаченно, как для майора, хоть и в отставке, уточнил:

— Что ты имеешь в виду?

— А ты не понимаешь? — она порывисто развернула к нему папку, демонстрируя фотографию. — Погляди на него, Сеня! Какой же это Ярославцев, если… если… если он наш?!

— Чей «наш»? — продолжал тупить Арсен, кинув беглый взгляд на фото, которое он, конечно же, уже видел. Ребенок как ребенок. В меру упитанный и весело улыбающийся.

— Моджеевский! — воинственно заявила Ковалю Нина Петровна. — Он же вылитый Бодечка! Как две капли воды!

На этот раз майор сориентировался быстро. И вовсе не потому, что прозвучала фамилия, которую сама Нина Петровна уж несколько лет как не носила. А потому, что Коваль скорее почувствовал, чем действительно услышал зазвеневшее в женском голосе отчаяние. А в таком настроении экс-Моджеевская могла зарыть обратно Суэцкий канал. Ему ли не знать!

— Даже если ты права, — твердо проговорил он, особенно выделяя слово «если», — то это заботы Богдана и матери этого ребенка.