The Мечты. О любви (СИ) - Светлая et Jk. Страница 42

— Матери? Матери?! — опешила Нина Петровна, бросила папку на стол и замельтешила по кухне. — Матери, которая скрывала от нас нашего же малыша? Записала его на чужого мужика и никому ни слова не сказала? Или это у нее месть такая? Вот же дрянь мелкая! Ее в дверь, а она в окно лезет! И все-таки влезла! И Богдана во все втянула, опутала. Я, дура, понять не могла, как это он снова вляпался! А там ребенок!

В то же время траектория движений Арсена Борисовича была более чем определенной. Кухонный шкаф, буфет, стол.

— У тебя истерика, — отрезал он, когда через двадцать шесть секунд вручил Нине рюмку, из которой пахло отнюдь не валокордином, и велел: — Пей!

Она послушно опрокинула в себя содержимое, как делала это всегда, когда Арсен подсовывал ей лекарства. В прошлом году Нина Петровна угодила в стационар с гипертонической болезнью, и он был рядом. Следил за ее диетой, успокаивал, когда она нервничала, баловал как умел, как вообще приспособлены бывшие майоры. И точно так же вручал ей воду и прописанные таблетки согласно схеме лечения по возвращении домой. Что бы она без него делала, Нина не знала, но вместе с тем ни годы совместной жизни, ни вот такие трогательные моменты, когда Арсен Борисович проявлял себя как редкий мужчина, ни понимание, что вряд ли кто-то когда-то станет любить ее сильнее, так и не вытравили из нее позиционирования самой себя на этой земле как Моджеевской, пусть она и избавилась от пресловутой фамилии уже достаточно давно, чтобы привыкнуть. Проблема была в том, что сделала она это со злости, а не по взвешенному решению.

Просто когда-то, годы прошли с тех пор, в очередной раз напоролась на счастливого Романа с его бухгалтершей и их ребенком посреди ресторана, где сама в это время обедала замечательным жарки́м из кролика. И чуть не задохнулась от того, каким плотным вокруг нее стал воздух при виде больше уже не ее мужчины с совершенно посторонней женщиной. Глупо и бессмысленно вспыхнула. И с тех пор не притрагивалась к крольчатине — это мясо казалось ей теперь безвкусным.

Сейчас Нина Петровна поморщилась, почувствовав, как, обжигая горло, ударило в нос «лекарство» от Арсена, и выпалила:

— Господи, гадость какая! Сеня, я ее засужу! Вот просто клянусь тебе — засужу! Эта шалава малолетняя решила, что может меня переиграть!

— Еще плеснуть? — поинтересовался Коваль, кивнув на рюмку, в то время как на его лицо набегала тень. Странная мысль мелькнула в его голове. Еще не оформившаяся и потому не додуманная, не осознанная, не задержавшаяся. И все же… Кто эта женщина, которая сидит перед ним. Кого он любил? С кем жил уже не один год? И почему не замечал, какая она настоящая — Нина Петровна… Моджеевская.

— Не надо… Сеня, у меня внук есть… А у Боди сын. И именно от нее!

— И при чем здесь суд? — мрачно спросил он.

— Она нанесла нам моральный ущерб. Она скрывала от нас ребенка. Ты считаешь это недостаточной причиной? По-хорошему, надо вообще лишить ее родительских прав!

— Нина, то, что ты сейчас говоришь, вряд ли можно назвать разумным.

— Вряд ли можно назвать разумным то, что Моджеевских так и тянет в это дерьмо! — истерично выкрикнула Нина Петровна.

— Это их личное дело, — тон Арсена Борисовича становился все холоднее.

— Да бога ради! Пусть спят с кем хотят! Я в курсе, что ты всегда, всю жизнь их защищаешь. И наверняка раньше покрывал Ромины похождения. Черт с ним… Но здесь речь о ребенке! Кем он вырастет рядом с такой мамашей?

— Думаешь, рядом с тобой ему будет лучше? — рявкнул, наконец, Коваль. Вероятно, так же он рявкал на плацу во времена своего военного прошлого на младших по званию и, в особенности, новобранцев, о чем мог бы Нине порассказать ее собственный бывший муж.

В ответ на этот тон в ее глазах наконец отразилась хоть какая-то осмысленность, будто бы она пришла в себя после сильного эмоционального потрясения. И теперь, уставившись на Арсена, могла только моргать глазами и делать короткие вздохи до тех пор, пока не разразилась тихим жалобным всхлипом и не прижала все еще достаточно молодые, несмотря на возраст, ухоженные ладошки к некрасиво искривившемуся рту.

— Я не зна-а-аю, что делать, Сеня! — воскликнула Нина Петровна и разревелась, что, несомненно, было ее самым сильным оружием.

— Во-первых, успокоиться, — командным тоном рубанул он, — а во-вторых, оставить это все непосредственным участникам. Пусть сами разбираются.

— Как это сами? — еще горше заплакала Нина.

— Без твоего вмешательства.

— Сами они мне его в жизни в руки не дадут. Потому что Богдан на ней зациклен, а она… она его настроит против меня.

— Он и без нее с тобой давно не общается, — махнул рукой Арсен.

— Ну так потому что зациклен! Может она это… опоила его чем? Или там… как это называется… приворожила? Они обе?

— Ты еще про кукол вуду вспомни, — закатил глаза Коваль, плеснул коньяку и себе и залпом выпил. — Нина, не сходи с ума и оставь их в покое. И Татьяну, кстати, тоже. Если бы не Реджеп, ты бы уже давно видела ее еще реже, чем Богдана. Неужели ты правда этого не понимаешь?

— Этот еще ее турок, — горько вздохнула Нина Петровна. — Кругом столько мужчин, которые ей куда как больше подходят, а она вцепилась, будто он единственный на земле… Я смирилась, думала хоть дети будут у них красивые. В смешанных браках всегда красивые. Так они в какую-то ерунду играют который год. Я внуков хочу, Сеня!

Ну вот опять. Я хочу. А что хотят другие — в расчет не берется. «Хочу быть владычицей морскою». Коваль тряхнул головой, прогоняя наваждение. Стареет. Поддается эмоциям. А ведь еще не так чтобы давно поучал Рому. И кто теперь из них больший…

Додумывать Арсен Борисович не стал.

— И почему твои дети должны исполнять твои желания? — резко спросил он у Нины.

— Это не желания! Это естественный ход жизни! Ты понимаешь, до чего я дошла? Я мечтаю о том, что в принципе норма, что другим — просто так дано. Ни одна моя мечта не исполнилась. Ни одна. И уже поздно исполнять.

— Ничего нет естественного в том, чтобы навязывать другим свои мечты.

— Я никому ничего не навязываю, Арсен! Я всего-то хотела, чтобы у моих детей были счастливые крепкие семьи. Но ты посмотри на них. У одной турок, второй из всех баб выбрал именно эту! И живет не пойми как! Еще и ребенок!

— А они хотят жить так, как живут. Это их жизнь! Их! Не твоя! Ты живешь свою — и имеешь на это полное право. А лезть в их жизни тебе никто права не давал.

— Ты не знаешь, о чем ты говоришь, Сеня. Ты смолоду один. Всегда отвечал только за себя. Потому тебе легко рассуждать, кому чья жизнь принадлежит. Личное удобство для тебя важнее чувства долга перед семьей.

— Ты сама уже слишком давно думаешь только о личном удобстве, навязывая чувство долга всем остальным, — равнодушно проговорил Коваль.

На этом разговор он счел завершенным и, сполоснув пару тарелок и чашки, под тяжелым взглядом выбранной им однажды женщины удалился из кухни. Странно, что без комментариев с ее стороны. Ему странно, но если бы он знал, что в этот момент творилось с Ниной Петровной, то, возможно, предпочел бы остаться. Однако так уж вышло, что перелом, происходящий в ее душе, он пропустил. Возможно, зря. А может быть, и к лучшему, черт его разберет.

Нина Петровна еще долго сидела на своей кухне — большой, стильной, светлой и почти стерильной, как она сама. В руках зажала идеально прозрачную рюмку с остатками жидкости, а на столе по-прежнему лежала папка с фотографиями ее внука.

Надо же. Ее внука.

Непонятная и нерациональная для Нины мысль о том, что что-то в жизни идет совсем не по тому маршруту, который она задавала себе в двадцать лет, стала мучить ее довольно давно, но обрела окончательную формулировку, когда младшая дочь, поздравив матушку с последним Новым годом, сообщила, что навещать ее по этому поводу они с турком не планируют. Дескать, времени нет. А Нина надеялась. Даже, можно сказать, мечтала.

И натыкалась на то, что «мечты» в ее лексиконе такое же несуществующее слово, как, к примеру, слово «пошлость» в английском языке. Невозможно перевести дословно. Слишком всеобъемлющее понятие. Оно, это странное слово «мечты», даже звучит в ее речи чужеродно, язык не привык произносить его, артикуляционный аппарат к нему не приспособлен, не натренирован. И произнося его перед Арсеном, Нина Петровна удивлялась себе — надо же, получилось. Самое главное, что ее мучило, — получилось высказать.