Позови меня - Картленд Барбара. Страница 17

Там он уселся под навесом постоялого двора и заказал бутылку местного вина.

Итальянский кучер был страшно доволен. Он сунул лошадям по мешку с сеном и тут же убежал искать знакомых на задах постоялого двора.

Уинстон предвкушал великолепную прогулку по побережью, и стакан вина только обострит удовольствие. В детстве он верил, что эта дорога ведет в Эльдорадо.

Поразительно, но его дед, который многим представлялся фигурой зловещей и властной, обладал, видимо, даром воображения и предвидения, коль создал такую прекрасную виллу, где и провел последние годы своей жизни.

Он перестроил ее по специальному проекту, который, по его мнению, наиболее точно передавал ее первоначальный вид, какой она была во времена древних римлян.

Частично сохранились прекрасные мозаичные полы, колонны, несколько разрушенных стен и, конечно же, фундаменты.

Следуя общему стилю этих фрагментов и собрав по соседству все, что могло быть хоть отдаленно связано с виллой, старик Вандерфельд создал Дворец Красоты, равного которому не было во всей Италии.

А кроме того — и это больше всего поражало всех Вандерфельдов, — он превратил парк в какую-то волшебную страну.

Все это, безусловно, требовало воображения и фантазии, и Уинстон, когда подрос, понял, что сам он больше похож на деда, чем на отца. В душе его деда жила поэзия, которая досталась в наследство ему и Элвину, но не передалась ни Харви, ни Гэри.

Бутылка опустела, и Уинстон с неохотой снова тронулся в путь, провожаемый восторженными взглядами черноглазых синьорин, собравшихся у деревенского фонтана.

Вода в Castellammare di Stabia была знаменита еще со времен римлян, а грот в горах существовал с незапамятных пор.

Они продолжали свой путь, и теперь уже море отливало золотом заходящего солнца.

Вилла «Аркадия» находилась как раз в том месте, где горы расступались, давая дорогу необычайно плодородной долине Реапо di Sorrento, которая с высоты трехсот футов спускалась отвесными уступами в неаполь-скую бухту.

Уинстон знал, что там прямо в скалах вырублены ступеньки к морю, где была частная пристань и где он надеялся найти свою моторную лодку. Ему построили ее в Монте-Карло, и он послал телеграмму на верфь, чтобы лодку доставили в Сорренто к его приезду.

Он пристально разглядывал причал, надеясь ее там обнаружить. У него и раньше были моторные лодки, но эта была совершенно особая, сделанная по его собственному проекту. И он мечтал, что ему удастся сбежать и в одиночку опробовать ее в бухте.

Долина Сорренто являла собой сплошное зеленое пространство, нарушаемое лишь белыми стенами редких вилл да церковными башнями и куполами, покрытыми разноцветной майоликой.

Кругом виднелись апельсиновые и лимонные деревья, отягощенные плодами; виноградники, а также ореховые и фиговые деревья, вишни, гранаты и множество тропических цветов.

Лошади повернули к кованым стальным воротам, которые бабушка Уинстона скопировала с ворот одного знаменитого дворца в Неаполе. Они были великолепно расписаны золотыми гербами и охранялись стоящими по бокам каменными грифонами, когда-то украшавшими сад древнего храма, а теперь уже забытого и разрушенного.

Короткая подъездная аллея упиралась в каменный фонтан, окруженный желтыми азалиями.

Перед входной дверью была терраса с балюстрадой, увитая геранями и розами.

«Я уже и забыл, как здесь хорошо», — подумал Уинстон, выходя из коляски и был тут же окружен шумной итальянской прислугой.

В большом холле было прохладно, узор на полу повторял мозаики, найденные в Геркулануме.

Мраморные колонны, расписные потолки, вид из окон — все это мгновенно перенесло Уинстона на много лет назад, в детство.

Он тут же представил себя маленьким мальчиком, бегущим по комнатам, услышал свой смех, эхом повторяющийся между колоннами. А золотое солнышко в саду согревало его и делало таким сильным и свободным, каким он никогда не был в своей взрослой жизни…

— Хорошо ли доехали, синьор? — прервал его воспоминания пожилой итальянец — он, видимо, был здесь за старшего.

— Да, спасибо, очень хорошо, — ответил Уинстон.

— Желаете вина или чем-нибудь подкрепиться, синьор?

— Пока ничего. А где мисс Мильтон?

— Наверное, где-нибудь в саду, синьор. Синьорина приехала вот уже как три дня. Она целые дни проводит в саду — говорит, он очень красивый, bellissimo! Мы так рады, что она довольна!

— Я поищу ее, — сказал Уинстон.

Он вышел в сад — в яркое царство вечерних красок. Террасы, взбирающиеся вверх по склону справа от виллы, напоминали висячие сады Вавилона.

Воздух был наполнен ароматом тубероз, сирени и лилий, а под оливковыми деревьями, сбегающими вниз к долине, трава была сплошь покрыта гиацинтами. Кругом росли тюльпаны, пионы и бледно-желтые нарциссы. Миндальные деревья, зацветающие первыми, уже роняли лепестки, и земля вокруг них была устлана бело-розовым ковром.

Багряно рдели на фоне неба ветви иудина дерева, каскадами спадал золотой дождь, а вдали желтым облаком клубилась мимоза.

Уинстон огляделся и залюбовался огненно-оранжевыми азалиями, которым вторили яркие краски закатного неба.

Он пошел наугад, почти инстинктивно зная, где могла быть Марина Мильтон в этот вечерний час.

Когда садилось солнце, все, кто бы ни приезжал на виллу, взбирались по крутым каменным ступеням на мыс нависающий над морем, где стоял древний храм.

Старик Вандерфельд, узнав, что храм был выстроен греками, восстановил его, не зная, какому богу он был посвящен. И только в последний год его жизни, во время земляных работ по расширению сада, была найдена статуя. Время облагородило белизну мрамора, а дождь и солнце придали ему цвет живой человеческой плоти.

Статуя довольно хорошо сохранилась — только руки были отбиты, да черты лица несколько сглажены, но ее красота и грация просто поражали.

На ноги ее свободно спадало одеяние, охватывающее бедра; совершенные линии груди и живота были как застывшая музыка. И всякий, кто смотрел на нее, невольно замирал в изумлении, словно не веря, что может существовать такая красота.

— Это Афродита, — решительно заявил дед Уинстона. — Богиня красоты, любви и плодородия!

— А почему ты так в этом уверен? — спросил тогда Уинстон. Ему в то время было пятнадцать, и он был страшно доволен, что его дед разговаривает с ним как со взрослым.

— А ты что же, не видишь, что она не может быть никем другим? — удивился старик. — Она родилась из пены морской и стояла вот тут, в своем храме, глядя на море и принося счастье и процветание всем, кто трудился во благо ее.

Уинстон долго смотрел на богиню, которую дед поставил на мраморный пьедестал, а вокруг посадил лилии, считая их самыми подходящими для Афродиты.

— А почему лилии? — спросил Уинстон.

— Да потому, что эти цветы всегда были символом чистоты, — ответил ему дед. — А у греков богиня любви была не грудастой матроной, а непорочной девственницей. — Он помедлил, молча взирая на статую. Голова Афродиты была повернута вправо, и, хотя черты лица стерлись, их легко можно было себе представить. Маленький прямой нос, широко открытые невинные глава, мягко очерченные губы… — Мне кажется, греки придумали девственность для своих богинь, — продолжал старик Вандерфельд. — Для них Афродита — это свежесть, чистота и надежда на будущее, как приход нового дня…

Он заметил, что Уинстон слушает его затаив дыхание, и с воодушевлением продолжал:

— Афродита — сероглазая богиня — символ непорочности и мечта каждого мужчины. Тем, кто ей поклонялся, она дарила такую красоту и совершенство, что уже никто из них не мог довольствоваться посредственностью. — Он с улыбкой взглянул на своего юного внука. — Когда она появилась на Олимпе перед взором бессмертных, боги в благоговейном молчании воззрились на нее — так писал Гомер, и каждый втайне пожелал взять ее в жены и увести в свое жилище…

Эти рассказы деда вдруг ожили в душе Уинстона, и, взбираясь по каменным ступеням, он вдруг понял, что это единственное место на земле, где он хотел бы прожить жизнь и умереть.