Река любви - Картленд Барбара. Страница 14

Ежедневно он бодро играл также в бадминтон с Гарри и Джимми. Иногда, если удавалось уговорить Чарльза, они играли вчетвером.

«Это пойдет ему на пользу, — успокаивала себя Лили, — а возвратившись, он найдет меня еще более пленительной!»

Как только они вернулись на яхту, она отправилась в свою каюту переодеваться в прозрачное платье, подчеркивающее каждую линию ее совершенной фигуры.

Она не присоединилась к гостям герцога, а прошла к нему в каюту и легла на софу в ожидании его возвращения.

Герцог быстро пошел вдоль берега реки, он ждал этого момента весь день. Он пытался вспомнить то, что читал о храме Луксора, который назывался так в путеводителях для туристов.

Он предполагал, что, дождавшись вечера, сможет избежать встречи с множеством туристов, приходивших сюда из отеля, и действительно, приближаясь к храму, он с облегчением заметил, что там никого нет.

У массивных пилонов стояли шесть колоссальных, хорошо сохранившихся статуй Рамзеса II.

Он вошел через врата в огромный Зал Рамзеса II, окруженный двойными рядами массивных колонн, и, проходя между этими возвышающимися над ним столбами, герцог ощущал, что он не вступает в прошлое, а как будто никогда и не покидал его.

Перед собой он увидел внушительную колоннаду с капителями в виде «раскрытого цветка» папируса, которая, как было написано в книгах, вела в другой огромный двор.

Несколько минут герцог впитывал атмосферу царившего вокруг великолепия, как бы прислушиваясь к самому себе и воспринимая все не только визуально, но и каким-то подспудным чутьем.

Он двинулся дальше, тихо ступая по мягкому песку туда, где тени казались контрастно черными по сравнению с белыми колоннами.

Встав в узком проходе между колоннами и посмотрев в сторону реки, он увидел профиль женщины.

В какой-то момент, поглощенный собственными мыслями, он не сразу сориентировался, живая она или выгравирована на одной из колонн.

Он понял лишь, что ее прямой нос и слегка заостренный подбородок были частью Египта и тем, что он искал здесь.

Он не сводил с нее глаз, пытаясь собраться с мыслями и ясно понимая только одно: перед ним была воплощенная красота веков.

Она двинулась, и он уже не сомневался, что перед ним реальное существо, хотя фигура по-прежнему оставалась в тени и виднелось только ее лицо.

Герцог подошел поближе и, уже обретя чувство реальности, разглядел молодую женщину, скорее девушку.

Ее платье, слившееся с тенью колонн, было нежно-голубым, волосы ни светлые и ни темные, а с таким же оттенком, как у поверхности камня, тронутого лучами солнца.

Когда он почти подошел к ней, она будто не слышала его, но знала о его присутствии и повернулась к нему лицом — герцог оказался перед парой пронзительно голубых глаз. Он машинально остановился и замер.

Они глядели друг на друга, пока он не заговорил первым, но словно между ними было не короткое расстояние, а невидимая бездна времен.

— Извините меня, если я напугал вас. Я не думал, что здесь кто-нибудь есть.

Он подумал вдруг, что она не ответит. Но она тихо и мелодично произнесла:

— Вечером здесь бывает мало посетителей.

— На это я и надеялся.

Он приблизился и увидел, что она глядела между колоннами туда, где через реку простирался изумительный вид на Долину Царей.

Чувствуя, что должен что-то сказать и вместе с тем не заводить неуместного легковесного разговора, он заметил:

— Вы слишком молоды, чтобы интересоваться смертью.

Она вновь повернулась к таинственным холмам вдали, розовеющим в лучах заходящего солнца.

— Египетское слово, которое мы переводим как «гробница», — сказала она после паузы, показавшейся герцогу долгой, — означает «обитель вечности».

— Они верили в жизнь после смерти?

— Конечно, — ответила она, — а поскольку у них было ясное представление, какова она будет, то брали с собой все, что должно было пригодиться им в новом мире, в который они уходили.

Герцог подумал, что как раз об этом-то он и хотел знать, но не находил в книгах, в которых содержался лишь длинный перечень фараонов и не менее длинное описание богов, которым они поклонялись.

— Расскажите мне, во что они веровали.

— Благополучие их души зависело от сохранности тела, — отвечала она. — Когда же исчезало тело, исчезал и дух.

Это объяснило герцогу многое из того, что было неясно ему прежде.

Он понял, почему древние египтяне скрывали своих умерших фараонов в тайных гробницах и почему помещали туда их личные вещи, одежду, украшения, мебель, оружие, колесницы и даже еду.

— Они были счастливыми людьми, — задумчиво сказала девушка. — Фараонов изображают тиранами, жестоко обращавшимися со своими рабами, которые возводили для них пирамиды, представляют безжалостными к приближенным и порочными в личной жизни… но это не так.

— Как вы узнали столько о них? — поинтересовался герцог.

Она улыбнулась, и герцог увидел перед собой чудесное создание, прелестнее которого он еще не встречал, и она совершенно не походила на его прежние представления об идеале красоты.

Она странным образом сочеталась с этим местом, будто являлась его частью, как ему и показалось вначале, когда он заметил ее.

— Я живу здесь, — ответила она на его вопрос, и он с удивлением взглянул на нее.

— Круглый год?

— Да. По крайней мере с тех пор, как мой отец приехал в Луксор.

— А до этого?

— Мы ездили по стране, порой разбивая лагерь в пустыне.

Он не сводил с нее изумленного взгляда.

Она казалась столь утонченной и хрупкой, у нее были такие нежные черты лица и изящные руки с длинными тонкими пальцами, что ему трудно было представить, как она может вынести жару и лишения в бесконечных песках.

— Ваш отец египтолог? — спросил он, найдя вероятное объяснение.

Она вновь улыбнулась, и герцог удивился, что ее забавляет его вопрос. Она объяснила:

— В глубине души он действительно египтолог. Но он несколько лет назад приехал в Египет как миссионер, и это его истинная работа.

— Миссионер?

Герцог с трудом мог поверить, что она говорит правду.

Он всегда представлял себе миссионеров надоедливыми людьми, которые вмешивались в устоявшуюся религию аборигенов и обычно становились обузой в странах, куда их не звали.

И это прекрасное создание менее всего соответствовало его представлению о дочери миссионера.

— Вы говорите так, будто ваш отец не очень преуспевающий миссионер, — сказал он наконец.

Она тихонько рассмеялась, и ее нежный мелодичный смех, казалось, рождается от шелеста листьев ананаса, колыхавшихся от веявшего с реки вечернего бриза.

— Папа, на его беду, влюбился в Египет, — сказала она. — Это часто случалось с теми, кто попадал сюда, и история Египта так завораживает их, что они не в состоянии освободиться от ее чар, как от восхитительного сна.

Герцог подумал, что с ним начинает происходить то же самое.

— Я хотел бы встретиться с вашим отцом. Мне кажется, что он мог бы разъяснить мне многое, в чем я не могу разобраться сам.

— Жаль, что это невозможно. Папа уже две недели лежит в лихорадке.

Она взглянула на герцога и решила объяснить, почему она здесь:

— Я сижу с отцом по ночам, а наша служанка ухаживает за ним днем, когда я сначала сплю, а потом прихожу сюда.

— Вы показывали его доктору? — спросил герцог.

Девушка покачала головой.

— Папа — медицинский миссионер, и я тоже знаю медицину. Мы делаем все возможное, но нильская лихорадка очень коварна. Во г почему вам нельзя контактировать с ним.

Взглянув на герцога, она подумала, что он может испугаться возможности заразиться от нее, поэтому объяснила:

— Думаю, что у меня иммунитет. Я ухаживала за многими детьми и женщинами, болевшими лихорадкой, но сама не заражалась.

— Мне трудно представить вас за таким занятием, заметил герцог. — Когда я только что увидел вас, то принял ваш профиль за изображение, высеченное на колонне, к которой вы прислонялись, вы показались видением тысячелетней древности.