Выше звезд и другие истории - Ле Гуин Урсула. Страница 32

От этих слов у Орра на душе почему-то стало нехорошо.

– Зачем?

– Главным образом, чтобы записать усиленные ритмы мозга в обычном состоянии. Полный анализ я провел еще на первом сеансе, но тогда «Усилитель» не умел толком настраиваться на вашу частоту. А сейчас я смогу простимулировать и более четко отследить определенные реакции, особенно тот «эффект трассирующих пуль» в гиппокампе. Потом я их сравню с тем, как ваш мозг работает в фазе БДГ, и с параметрами других людей, как здоровых, так и с отклонениями. Мне, Джордж, интересно понять, как вы устроены, разобраться, почему у вас такие сны.

– Зачем? – повторил Орр.

– Зачем? Разве не за этим вы сюда пришли?

– Я пришел, чтобы меня вылечили. Чтобы научиться не видеть действенных снов.

– Если бы у вас был такой простой случай, что раз-два-три и вылечился, разве вас направили бы в Институт, в НИПОЧ? Ко мне?

Орр закрыл лицо руками и промолчал.

– Джордж, я не могу объяснить, как перестать видеть такие сны, пока не пойму, как именно у вас это получается.

– Но если поймете, объясните?

Хейбер размашисто покачался взад-вперед на каблуках.

– Почему вы так себя боитесь, Джордж?

– Себя не боюсь, – сказал Орр; ладони у него вспотели. – Я боюсь…

Но оказалось, что выговорить местоимение слишком страшно.

– Менять мир, как вы говорите. Хорошо, понимаю. Мы много раз это обсуждали. Но почему, Джордж? Надо задать себе этот вопрос. Что плохого в том, чтобы менять мир? Может, это из-за своей самоотрицающей, усредняющей натуры вы все время так осторожничаете? Попробуйте оторваться от себя и взглянуть на свою позицию со стороны, объективно. Вы боитесь потерять равновесие. Но почему вы решили, что перемены его нарушат? В конце концов, жизнь не статичный объект, это процесс. Она не может замереть. На рациональном уровне вы это понимаете, но эмоционально не принимаете. Все каждую секунду меняется, в одну реку не войдешь дважды. Жизнь, эволюция, вся наша Вселенная с пространством-временем и материей-энергией, само существование – все это, по сути, изменчивость.

– Это только один аспект, – ответил Орр. – Второй – покой.

– Когда ничего больше не меняется – это конечный результат энтропии, тепловая смерть Вселенной. Чем больше всего движется, взаимодействует, сталкивается, меняется, чем больше равновесия – тем больше жизни. Я за жизнь, Джордж. А сама жизнь – это уже огромный риск, ставка с минимальными шансами на успех! Нельзя прожить жизнь в безопасности – не существует ее. Высуньтесь уже из своего кокона и поживите полной жизнью! Не важно, как вы чего-то добились, главное – чего добились. Вы боитесь себе признаться, что мы с вами – вы и я – проводим великий эксперимент. Мы вот-вот откроем и научимся контролировать – на благо всего человечества – совершенно новую силу, новое поле антиэнтропийной энергии, поле жизненной силы, воли к действию, к свершению, к перемене!

– Все это так. Но…

– Что «но», Джордж?

Он теперь говорил терпеливо, как мудрый отец с сыном, и Орр заставил себя продолжить, хотя понимал, что бесполезно.

– Мы сами из этого мира, а не против него. Если себя ему противопоставлять и пытаться управлять всем со стороны, ничего не выйдет. Это против самой жизни. Есть путь, но мы должны по нему идти. Мир просто есть, и не важно, каким, на наш взгляд, он должен быть. Наше дело – быть вместе с ним. Надо оставить его в покое.

Хейбер прошелся по комнате и остановился перед огромным окном в северной стене, открывающим вид на мирную, неизвергающуюся вершину горы Сент-Хеленс. Несколько раз кивнул.

– Понимаю, – сказал он, не оборачиваясь. – Все понимаю. Но попробую объяснить по-другому, и, может, вы все-таки поймете, чего я добиваюсь. Представьте, что вы один идете по джунглям Мату-Гросу и вдруг видите: на тропе лежит индианка, умирает от змеиного укуса. У вас в аптечке есть противоядие – очень много, на тысячи укусов хватит. Вы его ей не дадите? Раз «пусть все будет как есть». Вы «оставите ее в покое»?

– Смотря по обстоятельствам, – ответил Орр.

– Каким?

– Ну… не знаю. Если существует переселение душ, может, я не дам ей прожить хорошую жизнь и только обреку на страдания в этой. Или вылечишь ее, а она пойдет и шестерых в своей деревне зарежет. Я понимаю, что вы бы дали, потому что противоядие у вас есть и вам ее жаль. Но вам не дано знать, сделаете ли вы добро, или зло, или и то и другое сразу…

– Хорошо! Согласен! Я знаю, как действует противоядие, но не знаю, что делаю, – пусть так, с радостью приму такой вариант. А в чем, по-вашему, разница? Я открыто признаю́, что в восьмидесяти пяти случаях из ста понятия не имею, что́ мы с вашим несчастным мозгом творим. И вы не имеете. Но что-то же получается! Так что давайте за дело.

Против этой заразительной уверенности и напора трудно было устоять; Хейбер рассмеялся, и губы Орра сами растянулись в слабую улыбку. Правда, пока доктор присоединял электроды, Орр попробовал еще раз до него достучаться:

– По дороге сюда видел гражданский арест с эвтаназией.

– По какому поводу?

– Евгеника. Рак.

Хейбер понимающе кивнул:

– Теперь понятно, почему загрустили. Никак не можете привыкнуть, что для общественного блага нужно контролируемое насилие. Может, так и не привыкнете. У нас с вами, Джордж, получился жесткий мир. Мир сурового реализма. Но, как я уже сказал, жизнь не бывает безопасной. Это общество мыслит жестко и каждый год все прагматичнее, но будущее докажет его правоту. Нам нужно здоровье. У нас просто нет места для неизлечимых, для генно-ущербных, которые портят расу. Нет времени для бессмысленного, бесполезного страдания.

В этот раз его бодрый тон казался даже фальшивее, чем обычно. Интересно, подумал Орр, насколько Хейберу самому нравится мир, который он, без сомнения, сотворил?

– Вот так и сидите. А то по привычке заснете. Хорошо. Может, будет скучновато. Делать ничего не надо, просто сидеть. Глаза не закрывайте, думайте о чем угодно. Я пока в малыше кое-что подкручу. Вот так, поехали.

Он нажал на белую кнопку «Вкл.» на стенной панели справа от «Усилителя», недалеко от изголовья кушетки.

Проходящий мимо по бульвару пришелец слегка толкнул Орра и приподнял левый локоть, чтобы извиниться. Орр пробормотал:

– Прошу прощения.

Пришелец остановился, наполовину перегородив ему путь. Не ожидавший такого, Орр тоже остановился и вновь поразился бесстрастности этого девятифутового зеленого бронированного существа. Вид у него был до смешного нелепый, почти как у морской черепахи на задних лапах, но при этом, как у морской черепахи, была у него какая-то особая, массивная красота, более безмятежная, чем у тех, кто живет под солнцем, кто ходит по земле.

Из все еще поднятого локтя раздался равнодушный голос:

– Жор Жор.

Через пару секунд до Орра дошло, что эта барсумская [11] тарабарщина – его имя. Не без смущения он ответил:

– Да, я Джордж Орр.

– Пожалуйста, простите оправданное вмешательство. Вы человек, способный к яхклу, как ранее отмечено. Это заботит личность.

– Да я не… Видите ли…

– Мы тоже испытали разные тревоги. Понятия пересекаются в тумане. Восприятие затруднено. Вулканы испускают огонь. Помощь предлагается – отказательно. Противоядие от укусов змей выписывается не всем. Прежде чем следовать указаниям, ведущим в неверном направлении, могут быть вызваны вспомогательные силы в моментально-последующем порядке. Эр перренне!

– Эр перренне, – механически повторил Орр, силясь понять, что имеет в виду инопланетянин.

– При желании. Слово – серебро, молчание – золото. Личность – вселенная. Пожалуйста, простите вмешательство, пересечение в тумане.

Инопланетянин будто бы поклонился (хоть у него не было ни шеи, ни талии) и пошел дальше, возвышаясь зеленой громадой над серолицей толпой. Орр застыл, уставившись ему вслед, пока Хейбер не окликнул:

– Джордж!

– Что? – Он тупо оглядел комнату, стол, окно.