Танец души - Картленд Барбара. Страница 17
Она глянула на пачку писем, поспешно отвернулась, подумав: «Не могу же я в самом деле читать его письма». Она устыдилась самой этой мысли.
Она открыла ящик туалетного столика, навела там порядок, сложила носовые платки в аккуратные стопки, а галстуки разложила веером. Открыла другой ящик и изумленно ахнула.
В ящике лежало письмо без конверта.
Движимая непреодолимым любопытством, Фиона вытащила письмо и посмотрела на подпись в конце — «Энн».
Почему-то она знала, что найдет это письмо. Предчувствие и толкнуло ее на поиски.
Теперь, когда письмо было у нее, она побледнела и задрожала, пальцы ее затряслись, листок ходил ходуном в ее руках, пока девушка вглядывалась в первые строчки.
Она прочла письмо от начала и до конца. Затем перечитала еще раз. Положила на место и пошла к себе в комнату.
Там она долго сидела, не шевелясь, глядя прямо перед собой ничего не видящими глазами. В мозгу ее повторялись прочитанные фразы. Ей уже никогда их не забыть, они навсегда останутся с ней — навсегда.
«Я получаю развод через три дня, — вот что она прочитала, и дальше: — Как я жажду увидеть тебя, дорогой мой Джим! Наконец-то мы сможем пожениться».
«Наконец-то мы сможем пожениться», — безмолвно шевелились губы Фионы, повторяя эти слова.
Ну вот… гром грянул. Энн получила свободу, а свобода Энн означает, что Фиона должна лишиться всего, что является смыслом ее жизни. Она не ожидала, что это будет так скоро.
Ведь знала, что это рано или поздно произойдет, мысль об этом всегда таилась в подсознании. И внутренний голос постоянно нашептывал:
«Будь счастлива, пока можешь. Радуйся, пока можешь. Завтра все может кончиться».
Что теперь делать? Какое будущее ждет ее без Джима? А потом пришла горькая мысль, что и Джима ждет будущее без нее.
«Через три дня».
И Фиона вдруг приняла решение не обсуждать это с Джимом. Что бы ни случилось, им надо расстаться, не прощаясь.
Есть вещи слишком интимные, чтобы их высказывать, слишком личные, чтобы их обнаруживать, слишком болезненные, чтобы их демонстрировать.
Точно так же, как люди отводят глаза от страшной раны, чувствительные натуры уклоняются от проявления чересчур сильных чувств.
«Джим не должен мне ничего говорить», — подумала про себя Фиона.
Она пошла к телефону и заказала два билета в театр на спектакль, который они оба хотели увидеть.
Потом спустилась вниз и попросила прислать обед на двоих, выбрав любимые блюда Джима и бутылку шампанского.
«Я не подам вида, что все знаю, — сказала она себе. — Я должна притвориться счастливой. Наш последний вечер должен быть веселым и беззаботным».
На следующее утро Фиона стояла в гостиной и смотрела через окно на Джима, который шел вниз по улице. Его волосы блестели на солнце. Дойдя до угла, он весело помахал ей рукой.
Потом завернул за угол и скрылся из виду.
— Прощай! — прошептала она и закрыла лицо руками.
Он ушел, исчез из ее жизни, еще не зная об этом, счастливый, пусть даже озабоченный мыслью о необходимости рассказать ей про письмо Энн.
Фиона содрогнулась от неудержимых рыданий, потом усилием воли взяла себя в руки. В течение всего прошлого вечера ей пришлось играть и притворяться, хотя она никогда раньше этого не делала.
Они с удовольствием пообедали вместе, посмеялись за ужином, вернулись домой рано, еще до наступления ночи, ничего более не желая, только бы остаться наедине.
Они многое нашептали и набормотали друг другу, и Фиона предчувствовала, что вечер этот останется сказочным воспоминанием, которое поможет ей пережить много долгих и тяжких лет.
Остатки завтрака на столе напоминали о последней совместной трапезе. Вернувшись вечером, Джим обнаружит пустую квартиру.
Но все равно, лучше оставить его так, чем вместе мучиться в течение долгих часов, испортив счастье, подаренное ими друг другу.
Словно сами боги помогали ей привести в исполнение план бегства. Сегодня утром Джим получил паспорт Фионы, который был нужен для поездки в отпуск на юг Франции.
«Мне надо уехать за границу», — решила она.
Джим распечатал конверт в постели и отдал паспорт ей, подшучивая над фотографией, которая, как все фотографии на паспортах, изображала Фиону ничем не примечательной дурнушкой.
Затем пришла мысль о деньгах. В кошельке оставались пятнадцать шиллингов из жалованья за прошлую неделю.
«На это далеко не уедешь», — подумала Фиона, и сказала, ненавидя себя за эту просьбу:
— Не дашь ли мне немного денег для хозяина дома? Мы еще не оплатили счет за прошлую неделю.
Перед уходом Джим выписал чек на двадцать пять фунтов и оставил на письменном столе.
— Предоставляю расплачиваться тебе, — сказал он, — и, пожалуйста, заплати по небольшому счету в аптеке.
Фиона пообещала, и вот теперь взяла чек и положила его в сумочку. Принялась лихорадочно упаковывать вещи, собирая по квартире подарки Джима.
Она знала, что, даже сердясь на ее неожиданное исчезновение, он расстроится, если она оставит хоть один из его подарков как мучительное напоминание о себе.
Фиона оставила только одно — свою фотографию. Не смогла ее забрать, хоть и понимала, что это неразумно.
Когда все было готово, Фиона сообразила, что в ее распоряжении меньше сорока пяти минут до отправления поезда с вокзала Виктории, а по дороге еще надо забежать в банк.
Она вытащила лист бумаги, чтобы написать Джиму несколько строк, взяла ручку, посидела немного, глядя на белый лист.
Набросала несколько слов и порвала. Что можно написать любимому? Что сказать? Никакими словами нельзя выразить ее чувства. Какие уж тут слова, если она оставляет здесь свое сердце.
Как поблагодарить Джима за выпавшее ей счастье? И могла ли она желать ему удачи на будущее.
Фиона знала, что Джим ее любит, знала, что только долг чести по отношению к другой женщине не позволит ему пуститься за ней вдогонку. Если он будет знать, где искать.
Не успела она войти в его жизнь, как приходится уходить, чтобы исчезнуть в мире, который ей еще неведом.
Она получила свои несколько месяцев счастья. Просить больше нечего.
Фиона медленно положила ручку на стол. Слов не нашлось, а слезы словами не выскажешь.
Вызвав такси, она молча смотрела, как таксист сносит вниз багаж и укладывает в машину. Потом она оглядела на прощание их квартиру.
Взяла со своего туалетного столика одну розу из букета, который Джим принес ей вчера вечером, и приколола к платью.
Потом, вытерев насухо глаза, Фиона медленно пошла вниз по лестнице.
Переправа через Ла-Манш прошла спокойно и без приключений, теперь поезд быстро нес ее в Париж. Фиона никогда прежде не бывала в Париже. Однажды в детстве ездила из Фолкстоуна в Дьепп, на дешевую однодневную экскурсию.
Она немножко говорила по-французски, правда, с английским акцентом, но свободно объясняться не могла.
С ней в купе от Кале до Парижа ехали две женщины, обе англичанки. Окинув Фиону неодобрительными взглядами, которыми путешествующие англичане неизменно одаривают своих соотечественников, они принялись разговаривать, комментируя проплывающие за окном виды.
Фиона, набравшись храбрости, обратилась к ним с вопросом, не знают ли они адреса недорогого отеля, где можно было бы остановиться.
Дамы начали сыпать разнообразными названиями и адресами, а потом та, что постарше, сказала, что может пригласить ее в небольшой пансион, дешевый и чистый.
Фиона поблагодарила, но про себя решила попытать счастья в какой-нибудь из перечисленных гостиниц.
В поезде подали завтрак, и Фиона сочла разумным поесть, чтобы не хлопотать об обеде в Париже.
Она с наслаждением съела великолепный омлет, цыпленка и мороженое — неизменные блюда из меню французских поездов.
Сидела она в дальнем конце салона второго класса, откуда через стеклянную перегородку можно было рассматривать пассажиров, обедавших в первом классе, которых, кажется, угощали ненамного лучше, чем пассажиров второго.